– Мама, стой! – Но Шарлотта не сумела бы меня удержать.
Мне нужно было проверить, не врут ли мои уши, все-таки мне уже сорок восемь.
На вершине холма соленый воздух погладил мои щеки, словно оставив на них небрежный влажный поцелуй. С этого плато я видела все – море, далекие корабли, весь мир. Тень деревьев дарила отдых от сухого жаркого воздуха. Рукава прилипли к рукам. Пот струйками стекал от уха вниз по длинной шее.
– Эта земля… она прекрасна. Я куплю ее, Джозефи!
Он схватил сестру за руки и пустился в пляс. Недоставало лишь скрипки Полка, и здесь стало бы совсем чудесно. Если мне нельзя приобрести участок на берегу в Стабруке, я куплю его здесь.
– Готовь бумаги, Джозефи.
– Мы назовем ее «Розо», мама, в честь города, где вы с папой полюбили друг друга.
Сынок, мужчина с нежным сердцем.
– Не годится… – Я погладила свой нос, потом нос сына и Шарлотты. – Один друг рассказывал мне, что его па любит открытые пространства. Однажды я гуляла по такому саду в ночи. Назовем ее «Кенсингтон». Плантация Кенсингтон.
Шарлотта кивнула.
– Кенсингтон звучит неплохо, но можем ли мы себе ее позволить? Я знаю, ты тревожишься о делах Катарины и мистера Саймона.
Их положение стало ужасным. Они могли вот-вот потерять Ченс-холл. Я не знала, что делать. Только беспомощно наблюдала, как плантаторы – многие из друзей Келлса, некоторым я прислуживала когда-то в Обители, некоторые наняли моих экономок, – предъявляли векселя и взимали с Саймона огромные проценты.
Я втянула горячий воздух и выдохнула.
– Предоставьте мне и ее отцу решать, что делать с Катариной, но эта плантация, мой дорогой мальчик и моя отважная девочка, будет нашей.
Если бы понадобилось, я бы сдвинула планы относительно отеля. Дело тормозили не деньги, а рабочая сила. И плантаторы.
Сын спустился с холма.
– Помочу-ка ноги!
Шарлотта не шелохнулась.
– Ты точно хочешь, чтобы я помогала?
– Мои девочки так же умны, как мои мальчики. А ты, дорогая Шарлотта, знаешь, как управлять поместьем. Жан-Жозеф всегда тобой хвастался. Ты на это способна!
Она посмотрела вниз, словно земля могла разверзнуться и поглотить ее.
– А он гордился бы мной, узнав, что я сошлась с белым мужчиной? Он их ненавидел!
– Федон ненавидел зло, которое они причиняли, но любил тебя. Он хотел бы, чтобы ты была счастлива. Я видела, как Фуллартон с тобой обращается. – Я приподняла ее подбородок. – Как с сокровищем, с бесценной звездой.
– Он добр ко мне. Я хорошая жена, но деток у нас нет. Может, пустая утроба – это мое наказание.
Я обняла ее.
– Не сомневайся в себе. Не детьми измеряется твоя ценность. Они лишь добавляют счастья.
– Тебе легко говорить, мама. У тебя-то нас десять.
Нет, для меня это было нелегко. Я не могла сказать дочери, как сожалела о некоторых минутах, как послеродовая хандра украла мою радость.
Я стала напевать наш гимн.
Rop tú mo baile…
Я пела, прогоняя свои печали, и не умолкала, пока Шарлотта не подхватила песню.
Лес всегда был добр ко мне. Это был мой первый храм.
– Если у тебя никогда не родится своего ребенка, построй что-нибудь здесь, на этой земле. И будь, как моя сестра Китти, самой лучшей тетушкой. Это почетно и достойно.
Шарлотта поцеловала меня в щеку.
– Тогда, может быть, и тебе стоит жить дальше. Через несколько недель папа Келлс вернется навсегда. Он так и не забыл тебя. Так и не женился снова.
Не дав Шарлотте начать повторять банальности, которые я сама ей твердила, чтобы заставить дочь снять траур, я помахала сыну.
– Джозефи! Надевай сапоги. Пойдем обратно!
Он кивнул и опустился на землю, натягивая пыльную обувь.
– Мама, – сказала Шарлотта своим самым сладким голосом, похожим на голос ласточки, – мистера Томаса нет уже почти шесть лет. Папа Келлс возвращается. Как думаешь, он ждал достаточно долго?
Джозефи взял сестру за руку и направился к повозке.
Я оглянулась на море. Я по-прежнему любила своего Томаса.
Девять лет прошло с тех пор, как я в последний раз видела Келлса, но бояться его возвращения было нечего, совершенно нечего. Я спустилась с холма, зная, что по-прежнему не умею лгать себе, даже если очень захочу.
Лондон, 1824. Представительство Морского общества
Моя карета останавливается на Ламбет-роуд у представительства Морского общества. Государственные здания в Лондоне возводят из крепкого камня, все это так не похоже на деревянные постройки Демерары.
Сдается мне, у вице-губернатора Мюррея нашлось бы время соорудить подобные дома, если бы он не притеснял своих несчастных граждан. Разве добрые колонисты не заплатили бы справедливый налог, чтобы построить что-то долговечное?
Лакей в алом сюртуке помогает мне спуститься. Я скольжу по тротуару, словно шагаю по полу бальной залы. Втайне даже хочется, чтобы этот лакей был Полком. Как бы полюбил он эти улицы!
Но сегодня речь идет не о танцах, а о бегстве. Что ж, возможно, это две стороны одной медали.
Я киваю лакею.
– Я пошлю за вами, когда закончу.
– Хорошо, мэм.
Парень довел до совершенства недовольную гримасу. Неловкость оттого, что ими командует черная женщина, проявляют все мужчины, пока я не дам им шиллинг на чай. Деньги быстро учат уважению.
Я вхожу и с наслаждением вдыхаю аромат апельсинового масла, витающий в воздухе. Мистер Кинг поддерживает порядок в своей конторе.
Не успеваю я объявить о себе, как навстречу из кабинета спешит Уильям Кинг. Он берет мою старую руку в свою молодую и сильную. Он сын своего отца: прилежный, честный, в очках. Таким я и помню Томаса Кинга.
– Сюда, миссис Дороти, пожалуйста.
Он кладет мою ладонь на сгиб своей руки. Я горжусь его успехами. Горжусь тем, как удачно Кинги вложили мои деньги.
Дверь закрывается, и Уильям протягивает ладони.
– Давайте же. Знаю-знаю, вы привезли лакомства…
Мне бы стукнуть ему по пальцам веером, но я тянусь в сумку за двумя банками золотистого засахаренного имбиря, пряного и сладкого, и еще одной, с терпким желе из красной гуавы.
Круглое лицо Уильяма озаряет улыбка, и не успеваю я его остановить, как он тут же лезет пальцами в банку с имбирем.
– Элизабет это понравится.
– Если ты оставишь ей хоть кусочек, жадный мальчишка. – Я опускаюсь на стул, за улыбкой скрывая тревоги. – Как Элизабет?
– Все хорошо. Она настоящее подспорье для моей матери. Кончина отца сильно по нам ударила.
– Элизабет – милая и такая прилежная. Я рада, что вас познакомила.
– И я. – Мой крестник счастлив. Его радостные голубые глаза согревают мне душу.
Я всегда дивилась, что сын бывшего владельца невольничьих судов полюбил женщину, освобожденную из рабства.
– На поверку твой отец оказался хорошим.
Уильям смотрит поверх очков.
– Вы помогли ему вновь стать собой. Он мучился из-за того, что натворил в погоне за богатством.
– С богатством всегда так. Никто не застрахован от неверного выбора.
– Что ж, перевозка рабов теперь вне закона. В парламенте жарко спорят об отмене рабства, и я уверен, что мы увидим его конец еще при нашей жизни.
В свои шестьдесят восемь лет я искренне желаю, чтобы это случилось у меня на глазах.
Уильям сидит за высоким и широким письменным столом, который, несомненно, приобретен на средства его семьи, однако крестник возглавляет благотворительную организацию для бездомных мальчиков. Кинг постукивает по бювару.
– Отец гордился тем, что управлял больницей для подкидышей. Он говорил, это почти равносильно тому, чтобы помогать вам. – Он берет еще одну имбирную дольку и морщится от острой сладости. – Но вы здесь не для того, чтобы предаваться воспоминаниям.
– Ты – сын Кинга. Мне нужен совет. Если я захочу продать все в Демераре, сколько времени это займет? Что мне грозит, если я это сделаю?
Уильям почесывает подбородок.
– Поместья, земельные угодья, всё? Это довольно много имущества. Вы уверены, что хотите ликвидировать его так быстро?
– Если это означает быстро продать по лучшей цене, то да.
– Быстро никогда не означает выгодно, но вы это знаете. – Он смотрит на желе. – Вот бы корочку хлеба.
– Овсяного?
Кивнув, Уильям бросает в рот пару кусочков имбиря. Те обжигают ему язык. С этим лакомством всегда так. Уильям любит боль и удовольствие. Его брак по любви с цветной женщиной закрыл ему путь в светские круги, а старания по отмене рабства лишили остального.
– Так вы твердо решили продавать сейчас, миссис Дороти? Я знаю, что в Демераре царит хаос. Возможно, стоит подождать еще немного.
– Уильям, если я произведу столь резкие изменения, мне понадобится твоя помощь и благоразумие.
– Как всегда. Вы желаете переехать в Лондон, Глазго или на какой-то остров?
– Точно не знаю. Есть много дорогих мне мест.
Его глаза светятся. Знает ли он, что я уже не в первый раз задумываюсь о жизни в Лондоне?
Уильям берет еще один кусочек жгучего имбиря.
– Неужели в мире есть джентльмен, с которым вы могли бы сбежать? Вы так сильны духом.
– Если я решусь, то ни к кому не побегу. Скорее, я убегаю от них.
Кивнув, он поправляет очки.
– Чтобы обратить в бегство одну из самых храбрых женщин, которых я знаю, понадобилось бы много мужчин.
Я не стану ничего утверждать, пока моя дорогая дамфо не скажет мне, что встреча с лордом Батерстом невозможна.
– Я все разузнаю, миссис Дороти.
– Спасибо. Ты был радостью своего отца, ты и твои братья и сестры. Надеюсь, это вас немного утешит.
Он провожает меня в большое помещение с клерками и столами.
– Да, это так… Как не устает напоминать Элизабет, прошлое нельзя стереть. Целый горшок добра не смоет вчерашние пятна. Похоже на то, что сказали бы вы, миссис Дороти.
– И это правда, верно? Умная девочка. Она помогает твоей матери, должно быть, ей и присесть некогда?
– Вы же знаете, что она на все время находит. Я не смогу ее остановить, даже если попытаюсь. – Он целует меня в щеку. – Элизабет не хотела бы, чтобы вам помешали. Я дам ей знать, что вы в городе и желаете нанести визит.