– Келлс, я исполняю все, что приказывает лорд Батерст, секретарь военного ведомства и колоний. Придерживаюсь его новых законов об улучшении содержания рабов – разрешаю им ходить в церковь по воскресеньям. Я всегда давала невольникам выходной по субботам и вечерам в среду. Выплачиваю деньги и даю одежду и кров. Семьи не разлучаются, им выделяют большие наделы. И никогда, никогда, никогда я не разрешала порку. Вора у меня выпороли лишь раз, но этого я снести уже не могла.
– Да, ты справедливо управляешь своей плантацией и работниками.
Я с прищуром взглянула на него.
– Все это делает меня лишь хорошей рабовладелицей. Ничто не заменит свободу. Отмена рабства неминуема.
Он схватился за свою шапку из бобровой шкурки, выкрашенной в черный цвет.
– Долли, плантаторы слишком сильны. В их власти Совет и ополчение. Погибнут люди! Если будет смута, погибнут и те, к кому ты была добра.
– Каждый должен набраться отваги. Всю жизнь меня призывали быть сильной. И другие не должны отставать. Разве ты не видел, как братья Коксолла обманули детей Лиззи – ее детей, рожденных свободными? Все цветные в опасности, пока рабство существует.
– Я не смогу защитить тебя, Долли. Ходят слухи о тебе, мисс Ричи и всех дамах из Клуба развлечений. Люди боятся власти, которую вы с вашими деньгами приобрели. Они давят на меня, чтобы я тебя предупредил. – Келлс пожал плечами. – Они и впрямь считают, что я имею какое-то влияние, просто никто не знает тебя так, как я.
Каждый мужчина из Совета обедал за моим столом. Теперь они дергали за хвост Келлса, стараясь меня утихомирить. Ему приходилось разрываться в своей верности – ужасное положение.
Мне все было ясно. Я стану добиваться перемен, сколько смогу, пока в моих руках есть сила.
Я погладила лацканы его сюртука. В глубине души мне хотелось схватить за темные отвороты и не отпускать Козевельда.
Но я должна была это сделать. Нельзя выбирать за него.
– Я ничем не лучше прочих, даже хороших плантаторов, только моя история, моя жизнь, написана на моей коже. Мир должен измениться. Я пошлю собранные деньги пастору Смиту. – Я прикусила губу. – Отче наш, прости, что я плачу десятину англиканам.
– Это только подстегивает мятеж. Почему бы нам не уехать? Заберем всех с собой, как уже ты делала.
– Как мы сумеем защитить моих внуков от твоей дочери Луизы? Ее дети скажут, что плантация Кенсингтон должна достаться им.
– Они никогда так не поступят.
– Речь о деньгах, Келлс. Если белые могут обмануть наследников смешанной расы, они найдут способ это проделать. Посмотри, что натворили Коксоллы. Я оплачиваю образование всех своих внуков. Пока мир не изменится, белые будут отбирать мое.
Мои мечты пока не сбылись. Я не желала посиживать вместе на крыльце в ожидании, пока мы станем призраками. В том-то и проблема. Любить до старости означало, что рано или поздно один из нас заболеет и наденет маску смерти. Я этого не хотела. Не могла снести и тех, что уже у меня в голове.
– Я уезжаю, Келлс. Поспорим об этом через несколько месяцев.
– Ты уезжаешь и ничего не сказала?
– Маленькая Эмма, дочь Крисси, поступает в Кенсингтон-хаус. Потом я отправлюсь в Глазго.
Он покраснел.
– Ты едешь за Крисси? Дочерью, которая постоянно тебя позорит. Все деньги, что ты ей давала, она растратила до цента.
– Да, я еду к Крисси в Шотландию. Мне надо проверить, хорошо ли с ней обращаются. Пусть я не одобряю то, что она сделала, но все равно хочу о ней знать.
– Ты только что поборола лихорадку. Долли, позволь напомнить: булам убил двух твоих сыновей и сестру. Ты не неуязвима.
– Мне пора. Если ты хочешь продолжить спор, подожди моего возвращения.
Он отступил дальше.
– Этот майор Гордон – почти муж номер три.
– Ты очарователен, когда злишься, однако следи за кровяным давлением.
– Тогда я должен поехать с тобой. В Шотландии мы могли бы пожениться.
– Нет. Я еду ради Эммы и Крисси. Гарри составит мне компанию. Он единственный защитник, который мне нужен.
– А я должен просто бездельничать в ожидании тебя? Я будто содержанка, которую никто не содержит. Меня выводят в общество по особым случаям. Позвольте представить Джона К. Келлса – гостя Дороти Томас на ужине и ее партнера по танцам от случая к случаю.
– Это не я приглашаю тебя везде, а Шарлотта. Козевельд, тебе нужна женщина, для которой ты будешь важнее всего и у которой поменьше шляпок. Для меня самое главное – мои дети. Все, что мне нужно, – это друг, что придет, разделит ужин со мной и удивит меня.
Он снял очки и протер их носовым платком.
– Я думал, каждая женщина желает, чтобы ею дорожили.
– До тех пор, пока их устраивают условия контракта. Я научилась сама дорожить собой.
Он снова усмехнулся.
– Я тоже хочу, чтобы мной дорожили. Позволь мне стать твоим. Я жажду внимания знаменитой Долли Томас. Поймай меня.
На сей раз хохотнула уже я.
– Ну, по крайней мере, ты наконец получил, что хотел.
– О чем ты, Долли?
– Ты хочешь, чтоб я гонялась за тобой, как гонялась давным-давно. Я не собираюсь бегать за тобой по пятам, тосковать по тебе или ставить твои потребности на первое место.
– Разве это плохо, когда двое любят друг друга? Хотят быть вместе, взрослеть, стареть. А может, и я хочу хоть раз оставить свою шляпу рядом с твоей в том модном шкафу с полками, что проложены папиросной бумагой?
Я притянула его к себе и поцеловала, долго и пылко, со всей страстью, на которую только была способна.
– И я хочу запомнить нас молодыми и безудержными, а не ждать, когда один из нас заболеет и умрет.
Я погладила его по щеке, по хмурым морщинам, подстриженным шелковистым усам с проседью.
– Я видела, каким было твое лицо, когда я заболела. Не хочу, чтобы тот, кто останется, помнил лишь этот образ.
– Ты помнишь о нас только хорошее? Я порой сомневаюсь.
– Всегда, Келлс.
– Женщина, я знаю, ты меня любишь. И знаю, что ты скорее сплюнешь, чем произнесешь это вслух. Мне нужно, чтобы ты хоть чуть-чуть поддалась.
Он не слышал меня, а я устала объяснять, устала от грустного огонька в его ореховых глазах.
– Ты волен уйти…
– Хватит. – Он хлопнул в ладони и молитвенно сложил их. Затем прикрыл глаза. – Доброго пути, Долли Томас. С Богом.
И, нахлобучив свою черную шапку, Келлс вышел за дверь.
– Козевельд… – прошептала я будто в последний раз его имя. Прощаться с ним всегда было больно, но это к лучшему. Мне предстояло сесть на корабль и обеспечить безопасность своих детей и внуков.
Демерара, 1823. Уступка
В шумный полдень я сошла со шлюпа на пристань реки Демерары. Смертельно уставшая, я ждала, пока соберут мой багаж: свертки, пакеты и подарки, купленные в Европе. Путешествие за море и обратно прошло без происшествий. Нежные воды бушевали, меняя цвета, пока я плыла устроить свою внучку Эмму в Кенсингтон-хаус и навестить в Глазго ее мать, Крисси.
Подъехала повозка. На миг мне показалось, что это Полк или даже Келлс.
Однако то были не они.
Лучше: за мной приехала Ребекка Ричи. Опрятная и нарядная, в соломенном капоре, украшенном цветами белого лотоса, подруга помахала мне.
– Привет, незнакомка. Вернулась из странствий?
– Ненадолго! – засмеялась я и натянула на голову свою прелесть – плетеную шляпку с оранжевыми цветами и павлиньими перьями. Она была слишком хороша для плавания на шлюпе, но, завидев коричневые воды Демерары, я сменила наряд.
В глубине души я думала, что приедут мои старые друзья: Полк со своей ухмылкой, Келлс в черной бобровой шапке. Они провожали меня и приветствовали на причале Демерары чаще, чем я могла припомнить, однако не в последний раз. После нашего расставания Келлс ко мне на Робб-стрит не вернулся.
Ребекка спрыгнула на землю и крепко меня обняла.
– Вели слугам складывать багаж в мою повозку. Я отвезу тебя домой.
Подав знак одному из слуг, я попросила его погрузить мои вещи, а также абрикосы, которые захватила, сделав остановку на Гренаде, где гостила у мами, Фрэнсис, Энн и стайки ее детишек. Сладкие фрукты были великолепны. А какие блюда из них можно приготовить!
У Фрэнсис дела шли хорошо. Отношения между британскими колонистами и французскими поселенцами по-прежнему оставались натянутыми, но на острове все было спокойно.
Единственное успешное восстание рабов на Карибах произошло на Гаити в 1804 году, через восемь лет после кровавой резни, положившей конец авантюре Федонов.
Никто не хотел войны. Все жаждали свободы, но не кровопролития, пусть тяжкой работы, но под справедливым управлением.
– Взгляни на себя. Море тебе благоволит.
Она закружила меня, и перья на моей шляпке, синие и оранжевые, заколыхались, а юбка задралась. Раздулись плиссированные складки из полосатого шелка цвета манго под лифом.
– О, да ты с абрикосами? Ты заезжала на Гренаду! Как поживает семья?
Из самых глубин моей души вырвался стон.
– Муж Энн, Джон Глостер Гаррауэй, угодил в беду: его братец, тот негодяй, что обманул Крисси, наделал долгов.
Ребекка махнула слугам, которые укладывали ящики и свертки в ее повозку, чтобы поторапливались.
– О нет. От этого Роберта одни беды.
– Были беды. Теперь-то он помер. Но Джону Глостеру пришлось продать поместье Гаррауэев.
Я от всего сердца им сочувствовала. Но Джону Глостеру и Энн сейчас, когда ее муж начал работать в суде, жилось лучше.
– Это напоминание о моем наследстве, Ребекка, о состоянии, которое я скопила. Ничто из того, чего добилась я и мои дети, не должно достаться мужьям моих девочек. Я посоветуюсь с Кингом и своими лондонскими адвокатами. Нужно что-то предпринять, чтобы не дать им оттяпать имущество после моей смерти.
– Довольно разговоров о смерти, однако сокрытие имущества – серьезный способ прищучить мужа. Белые мужчины должны сами выплачивать свои долги, а не выкачивать таким трудом заработанные деньги из наших карманов. Господь знает, сколько мы выстрадали, чтобы их получить.