– Я приму ваши слова к сведению, миссис Томас.
– Вы можете сделать больше. Бездействие лишь потворствует старикам, которые запугивают с помощью закона добропорядочных граждан. Верных подданных короны. Если вы ничего не предпримете, они нанесут еще больше вреда. И тогда вы получите очередную Гренаду. Или Гаити. Говорят, там мятежники одержали верх.
Батерст сглатывает комок в горле и кивает.
– Вы прекрасно все объяснили.
Раздается стук в дверь.
– Войдите! – говорит он.
Это Джонсон.
– Вот, сэр. Почти сухие и в основном можно разобрать.
– Благодарю.
Слуга выходит, а патрон колоний берет мои документы. Он направляется к окну и просматривает листки один за другим.
Батерст не спешит, и я смотрю в окно, раздумывая, куда бы нам с племянницей отправиться дальше в нашей роскошной карете. Прокатиться вокруг Кенсингтонского дворца? К «Гюнтеру», отведать мороженого? За покупками? Или вернуться к Уильяму и заняться планированием моего бегства из Демерары?
Я спокойна. Я сделала все, что было в моих силах.
Больше мне нечего сказать, чтобы поколебать Батерста.
Он кладет мои бумаги на свой стол, затем садится рядом со мной на кушетку.
– Я все понимаю. Понимаю.
– Означает ли это, что вы поможете?
– Это означает, что я сделаю больше. Я согласен, что этот налог необходимо отменить. Сегодня же напишу приказ. Вам прислать копию или вы желаете подождать?
– Если вы не возражаете, я могу посидеть здесь, насладиться чаем и подождать. Я отвезу ваш приказ в Демерару. И сообщу всем, что со свободными женщинами будут обращаться справедливо, согласно британским законам.
– Да, мадам, миссис Дороти Кирван Томас.
Смакуя свой теплый чай, впитываю его слова. Его светлость назвал меня по имени.
ЭпилогДемерара, октябрь 1824
Держа Мэри за руку, я стою у борта шлюпа и смотрю, как увеличивается в размерах Демерара, а речная вода меняется от голубого к зеленому и коричневато-белому.
Царит липкая жара. Короткие рыжие рукава прилипли к рукам. Когда потеплело, мы сменили тяжелые плотные одежды на простые муслиновые платья. Я люблю сухой жаркий климат местных берегов.
При мне есть копия указа, однако лорд Батерст послал весть об отмене налога через адмиралтейство, чтобы ее доставили непосредственно вице-губернатору Мюррею. Я слышала, что мерзавца сняли с должности в апреле.
И хорошо, поскольку я не желаю его видеть. Не хочу злорадствовать. Мне нет нужды подвергать испытанию хрупкое себялюбие старика.
Тоска по дому снедает душу. Впервые за долгое время у меня нет ощущения, что у нас все отнимут.
Ко мне подходит Люси ван ден Вельден.
– Миссис Томас, благодарю вас, что помогли вернуться в Демерару.
– Тебе нужно увидеться с отцом. Вам необходимо объясниться.
– Спасибо, мэм. Спасибо.
Я киваю и поворачиваюсь обратно к Мэри. Та смотрит на воду, как прежде смотрела Крисси. Моя младшая дочь говорит, что они с майором влюблены друг в друга, но до сих пор не поженились. Ничем хорошим это не закончится.
– Бабуля, там музыка!
Я зажмуриваюсь. Сердце грохочет. Перевозка невольников на кораблях запрещена! Не хочу видеть на палубе бедняг, которых заставляют петь.
– Как красиво, бабуля! – Мэри с силой дергает меня за юбку. – Бабуля!
Хватая ртом соленый воздух, открываю глаза. Смотрю налево. Невольничьих кораблей нет.
Затем я позволяю себе прислушаться.
Музыка, неспешная и сладостная, катится по волнам. Это певцы на причале. Мой ирландский гимн более размеренный, в нем есть отзвуки барабанов и вставки на языке чви. Я беру Мэри за руки, и мы кружимся, пока шлюп встает на якорь.
Затем мы выходим на пристань, и нас встречает мой сын Гарри со своей женой. Он все-таки женился на той вдове.
– Добро пожаловать домой, мама. Поздравляю! – Он целует меня в щеку. Гарри берет Мэри, подбрасывает ее в воздух, а потом передает в любящие руки матери – моей дорогой Шарлотты.
– Что за музыка, детка? По какому такому случаю?
– Все для тебя, мама, – обнимает меня за шею Шарлотта. – Ты сегодня героиня.
Я смотрю на ликующую толпу. Вокруг все мои родные и друзья, они торжествуют.
Впереди всех стоят Ребекка Ричи и ее дочь.
Здесь Элиза, Энн, Фрэнсис, мами, десятки моих внуков и правнуков.
Ко мне подходит Мэри Острехан.
– От имени Клуба развлечений мы хотели бы вручить тебе эту серебряную тарелку на память. Без тебя этих перемен бы не случилось.
Впервые за долгое время я не знаю, что и сказать. Стою там, не зная, расплакаться мне, запеть или засмеяться.
Тарелка сияет. Сияет, словно мои звезды. Я поднимаю ее высоко: пусть на нее упадет солнечный луч и одарит всех мечтами.
Среди музыкантов я замечаю Полка. Старый добрый Полк. Он здесь – значит, вернулся с Барбадоса вместе с Келлсом.
Снова рассматриваю толпу, но не вижу Козевельда.
Гарри подталкивает меня.
– Ну же, мама. Скажи что-нибудь…
Я пожимаю плечами.
– Я рада, что сумела помочь. Спасибо всем вам. Спасибо за вашу дружбу и любовь.
Я иду сквозь толпу, то и дело останавливаясь, чтобы обняться с кем-нибудь или расцеловаться, и прижимаю тарелку к груди. Серебро – прочный металл, его не разбить. Это многое говорит о нашем женском сестринстве.
Пройдя чуть дальше вглубь толпы, я замечаю Катарину. Она здесь. Дочь мне аплодирует. Я обнимаю и целую Катарину, сминая черный креп ее платья. Бросаю снова взгляд на собравшихся, но не вижу знакомой шапки. Сердце мое замирает.
Я не успела с ним попрощаться. Не успела сказать спасибо. Ничего важного не успела сказать.
– Что с тобой, мама? – хватает меня за руки Катарина.
– Саймон и дети… Все ли хорошо? – голос мой прерывается.
– Да. Они с отцом в Верк-ан-Русте. Он вернулся с Барбадоса.
Козевельд жив. Есть ли у нас еще шанс?
Притянув дочь в крепкие объятия, я целую ее лоб.
– Тогда почему ты в черном?
– Это мой лучший наряд, мама. Я хотела, чтоб ты увидела меня красивой.
Я снова целую ее в лоб.
– Ты прекрасна, Катарина, тебя любят.
Отпустив свою плачущую дочь, я протягиваю ей платок из своего ридикюля. Расшитый клочок ткани лежит рядом с моей вольной. Я никогда не выйду из дома без нее, но надеюсь, однажды смогу сделать это без страха.
– Катарина, передай отцу, чтобы приходил к ужину и приносил свою шапку. Скажи, у меня есть для нее место. Я больше не боюсь.
Бедная девочка с прищуром смотрит на меня. Должно быть, думает, мама сошла с ума, но я счастлива. У меня еще есть время.
– Передай ему. Он поймет.
– Папа не пришел, поскольку хотел, чтобы у тебя был миг торжества. Твой и только твой. Он сказал, ты поймешь, что это значит.
Я понимаю, и это чудесно.
– Ужин сегодня вечером. Дай ему знать.
Мои люди берут меня в кольцо. Всю дорогу до дома мы поем о мире.
Примечания автора
Дороти «Долли» Кирван Томас родилась на Монтсеррате в 1756 году и умерла в Демераре в 1846 году. Она пережила восстания рабов и войны, которые сформировали Атлантический мир. Дороти была сложной, раздираемой противоречиями женщиной, которая преодолела все преграды и победила собственные слабости, чтобы изменить историю. Все должны узнать о ней.
Одной главы будет мало, чтобы описать необыкновенные девяносто лет жизни этой женщины и развеять все мифы и мизогинию, которые окружают цветных и чернокожих женщин, переживших колониализм и рабство. Для меня большая честь – возможность рассказать миру о потрясающей Дороти Томас.
С помощью записей о юридических сделках, газетных статей, кратких публикаций и документов, составленных по указанию Дороти, я восстановила ее жизненный путь. Миссис Томас была проницательной, деловой и страстной женщиной, которая боролась с функциональной неграмотностью, преодолела душераздирающие потери и предательства.
Она свободно владела языками и использовала более простую речь в общении со слугами и членами семьи (например, ее любимые ирландские словечки) и приберегала изысканные выражения для адмиралов, бизнесменов и аристократов, искавших ее общества. Она была страстной женщиной, которая столкнулась с проблемами своего времени: расизмом, рабством, инцестом, сексуальностью, браком, бизнесом, землевладением, налогообложением и правами женщин.
В своем примечании я привожу обширную библиографию.
Когда я впервые прочла «Гордость и предубеждение» Джейн Остен, писательницы, которая творила в XIX веке, то влюбилась в этот период. Из ее последнего романа «Сэндитон» я узнала о мисс Лэмб, богатой мулатке из Вест-Индии. Эта цветная героиня – самый состоятельный персонаж в книге. Ухажеры из высшего общества (белые ухажеры) затевают интриги, чтобы жениться на ней, что противоречит сложившемуся мнению о том, будто чернокожие не были желанны, не имели доступа к финансам, не могли вращаться в высших слоях общества и не обладали властью, поскольку были либо рабами, либо слугами.
Для меня, цветной женщины родом из Тринидада и Тобаго, изучающей эпохи короля Георга и Регентства, образ мисс Лэмб стал находкой, однако возникли новые вопросы. Был ли этот персонаж плодом вымысла прогрессивного автора, или же ее образ основан на образах тех цветных людей, о которых Остен узнала, которых видела или с которыми общалась в своем окружении?
Если дело в первом, то я полюбила Остен на всю жизнь, если во втором – значит, мои предки стали жертвами исторической подмены.
Подмена или изменение прошлого происходит потому, что победители (те, кому позволено рассказывать историю) чаще всего рассматривают ее сквозь призму взгляда белых, а именно белых мужчин. Например, подобные повествования часто описывают изнасилование рабов их хозяевами по согласию, даже в случаях инцеста. Вы и представить не можете, сколько научных работ и книг по истории я швырнула в стену, когда автор решил назвать эти насильственные связи «союзами».