Коко выпрямилась, услышав, как открывают замок двери. Оглядевшись, она увидела, что Луи ушел. Должно быть, она все-таки заснула. Коко пригладила волосы, расправила юбку. К ней подошли сестра Эмбер и молодой человек в накрахмаленном белом халате. У него было тонкое лицо с высоким лбом и выступающими скулами. Медсестра отступила в сторону, пропуская врача вперед.
Когда Коко подняла глаза, ей вдруг стало холодно. Врач не улыбался, веки у него были покрасневшие и припухшие. Она потерла руки выше локтей, пытаясь унять дрожь.
– Мадемуазель Шанель? – Врач протянул ей руку, она ее пожала и не отпустила. – Я доктор Рэймонд Вуд, лечащий врач вашего племянника Андре Паласса.
– Да, конечно. Благодарю вас. Как он, доктор?
Вуд сел в кресло, освобожденное Луи, одновременно высвободив руку из пальцев Коко.
– Ваш племянник очень болен, мадемуазель. Он только что прибыл. Представьте, что ему пришлось вынести, пока он боролся с этой болезнью в лагере для военнопленных. Мы делаем для него все возможное.
На мгновение отчаяние лишило ее дара речи. Коко опустила голову и зарыдала, уткнувшись лицом в ладони. Врач сжал ее руку. Прикосновение было уверенным и обнадеживающим, он как будто хотел сказать, что ее мальчик получит наилучший уход.
И все же она воскликнула сквозь слезы:
– Прошу вас! Позвольте мне увидеть Андре всего лишь на одну минуту.
Кто-то коснулся ее плеча с другой стороны. Коко обернулась и увидела Луи, державшего чашку кофе.
– Он черный, как вы любите, Коко.
Она покачала головой, смахивая слезы со щек.
Где-то в коридоре в тишине тикали часы. Сидевший рядом с Коко врач тяжело вздохнул и встал.
– Сестра, – сказал он, – принесите маску.
Коко подняла голову. Медсестра скрылась за тяжелой дверью отделения. В этот раз она не услышала, как щелкнул замок.
– Всего лишь на минуту, мадемуазель Шанель, – напомнил врач. Она кивнула еще до того, как он закончил фразу. – Я не могу впустить вас в палату пациента, вы же понимаете. Мы поддерживаем в палатах специальный уровень температуры и влажности. К тому же существует возможность заразиться. – Похлопав ее по руке, пока она поднималась на ноги, Вуд добавил:
– Вы сможете увидеть его через окно в двери.
– О да, о, благодарю вас, доктор! Спасибо. – Как она любила американцев. Она всегда любила Америку.
– Он сейчас спит. Ваш племянник пока не понимает, где он находится. – Врач повернулся к Луи. – Вам, месье, придется подождать здесь.
– Да, разумеется, – ответил тот.
Коко и Вуд вместе пошли к тяжелой двери, отделявшей ее от Андре.
– Вы должны подготовиться к этому, мадемуазель, – предупредил врач, когда они вошли в длинный коридор. Стены были выкрашены серой краской, полы выложены черной и белой плиткой. Лампы под потолком давали неяркий свет. Пока они шли по коридору почти до самого его конца, они прошли мимо ряда стальных дверей слева, также выкрашенных в серый цвет и сливавшихся со стенами. В каждой двери было окошко на уровне глаз, закрытое стальной сеткой.
– Вашему племяннику пришлось очень тяжело. – Доктор Вуд остановился возле одной из дверей. Коко уставилась на нее.
– Он поправится?
– На это нужно время. С Божьей помощью мы сделаем все, чтобы он выкарабкался.
Коко медленно подошла к окошку, встала на цыпочки и посмотрела через стекло на Андре.
Палата была крохотная, не больше ее гардеробной в отеле «Риц». В противоположном конце комнаты было окно на улицу. Рядом с кроватью Андре стоял блестящий стальной цилиндр, какой-то аппарат высотой примерно в половину человеческого роста. На столе возле узкой кровати стоял таз и лежали сложенные полотенца.
Как и предупреждал врач, Андре спал. Он лежал на спине, одетый в светло-голубую рубаху. Белое одеяло, подоткнутое со всех сторон, закрывало его до груди. Даже с такого расстояния лицо сына выглядело изможденным и бледным. Коко смотрела, как поднимается и опускается его грудь. Да, он был жив.
– Ему спокойно, – сказал доктор Вуд.
Коко вцепилась в край окна и не отводила глаз от Андре. Зажмурившись, она обратилась с молитвой к Господу, изо всех сил стараясь услышать дыхание сына.
Врач дотронулся до ее руки, и она услышала его голос.
– Нам пора идти.
Ее пальцы разжались, Коко отпустила оконную раму и медленно отошла назад. Подняв голову, она посмотрела на врача.
– Как долго он здесь пробудет?
– Если все пойдет хорошо, то несколько месяцев. Но когда мы его выпишем, ему потребуется отдых в изолированной среде, возможно, в санатории.
– О! – Коко прижала руку к сердцу. – Так долго?
– Мы должны идти, – повторил Вуд, беря ее за локоть. – Понимаю, это непросто. Мы можем только ждать.
– Я могу прийти снова?
– Да. Спросите меня.
Она вцепилась в сумочку.
– Вы скажете ему, что я приходила? Скажите ему, что тетя Коко любит его.
Врач, наконец, улыбнулся.
– Да, мадемуазель. Это самое лучшее лекарство.
Глава тридцать пятая
Январь – самый мрачный месяц года, размышляла Шанель. Цветы давно отцвели, деревья стоят голые, весна кажется такой далекой. Говорили, что эта зима была самой холодной в Париже. Сырой холод не отступал, окутывая город сумраком.
Андре находился в госпитале уже более трех месяцев, но улучшения как будто совсем не было. Эван вел машину, Коко смотрела в окно. Этим утром у нее была назначена встреча с Рене де Шамбреном. Им нужно было обсудить ее иск против Пьера. Но она могла думать только о сыне. Он уже давно не лежал в забытьи, но доктор Вуд говорил, что он почти ничего не ест. Ее мальчик был таким худым и хрупким.
На нее нахлынула печаль. Сын изменился. Когда ей, наконец, разрешили в первый раз войти к нему в палату, Андре отвернулся к стене. На ее вопросы он отвечал только да или нет, иногда отделывался кивком. Доктор Вуд говорил, что ей следует запастись терпением, что в его поведении нет ничего необычного, учитывая то, через что ему пришлось пройти. Весь его мир был заключен в стенах больницы. Пациенты часто вот так отстраняются от близких.
Коко гадала, имеет ли Андре хотя бы малейшее представление о том, как он попал из лагеря в госпиталь в Париже, и поймет ли он когда-нибудь, как сильно она его любит.
Или поблагодарит ли он хотя бы когда-нибудь свою тетушку Коко.
Она открыла глаза, уже зная ответ.
Но все-таки он был жив. Адмирал Канарис и Вальтер Шелленберг не нарушили условий сделки. Насколько она могла судить, ее рапорт попросту похоронили.
Гитлер и Франко встретились в Андае на франко-испанской границе через неделю после того, как Коко уехала из≈Мадрида. Новости ей рассказал Шпац. Генерала Франко на встрече сопровождал министр иностранных дел Серрано Суньер.
– Франко вертелся как уж на сковородке, согласился только на то, что Испания в нужное время выступит на стороне Германии. Он одну за другой приводил Гитлеру причины своего отказа. – Шпац покачал головой. – Фюрер был в бешенстве после этой встречи, сказал, что предпочел бы удаление зуба попытке договориться с каудильо.
Коко изобразила удивление. Шпац выглядел сбитым с толку.
– Учитывая успешный визит Гиммлера в Мадрид за несколько недель до этого, все полагали, что Испания одобрит альянс.
Коко спрятала усмешку, когда это услышала. Ее рапорт-шантаж оказался отличным оружием, о котором Шпац понятия не имел.
Неожиданно «Роллс-Ройс» свернул, и мысли Коко вернулись в настоящее.
– Прошу прощения, мадемуазель, – сказал Эван. – Улицу заблокировали. Мы поедем другой дорогой.
Коко посмотрела в окно и покачала головой.
– Велосипеды, велосипеды, – пробормотала она, поймав его взгляд в зеркале заднего вида. – Я всюду их вижу в последнее время. Вы только взгляните на это! – Коко подалась вперед, когда они проезжали мимо парочки на велосипеде: молодой человек крутил педали, хорошенькая девушка сидела на руле, пронизывающий встречный ветер поднимал над коленями ее юбку.
От этой картины Коко пробрала дрожь. Снег покрывал Париж. Даже в закрытой машине, укутанная в меха, она чувствовала холод.
– Девушка, должно быть, заледенела. – Она снова откинулась на спинку сиденья. – Но молодежи все нипочем.
Эван сбросил скорость, на этот раз пропуская велотакси. Старик в свитере, шерстяной шапке и перчатках, склонившись над рулем велосипеда, с трудом тащил прицепленную трехколесную повозку с двумя весьма крупными пассажирами. Мужчинам – немецким чиновникам – было тепло в пальто, шарфах, меховых шапках. Их ноги прикрывали пледы.
Коко нахмурилась, отвернулась и стала смотреть вперед. Так было всегда. Никто никогда не обещал, что жизнь будет справедливой.
Эван повернул на узкую боковую улицу, направляясь к конторе Рене де Шамбрена на Елисейских полях. Проехав несколько кварталов, он сбросил скорость, вглядываясь вперед. Из узкого прохода между домами группа взъерошенных мужчин вытащила на мостовую два гигантских мусорных бака. Один бак опрокинулся, и мужчины бросились копаться в высыпавшемся мусоре. Эван поехал еще медленнее, объехал их и снова нажал на педаль газа. Коко обернулась и посмотрела на эту сцену через заднее стекло.
– Они дерутся из-за мусора.
– Боши снова уменьшили паек, – объяснил Эван. Коко удивленно подняла на него глаза. Ее шофер никогда раньше не называл так немцев, по крайней мере, при ней. – Пайка недостаточно, чтобы мужчина мог прокормить семью.
Когда они подъехали к конторе Рене, Эван остановил машину у тротуара, вышел и открыл дверь Коко. Ступив на тротуар, она неожиданно заметила, насколько серым и пустынным выглядит проспект, столь непохожий на Елисейские поля до оккупации. Нацисты гордились «новым порядком», который они навязали Европе, и Коко никогда не ставила его под сомнение. В конце концов, она видела, что происходило во время забастовки рабочих. Правила и ограничения обеспечивали порядок, но, с другой стороны, Париж стал почти таким же суровым, как и Берлин.