– Ты их знаешь, Андре? – Он не ответил. – Они кажутся милыми молодыми женщинами. – Коко посмотрела им вслед, пока они шли мимо деревьев к другому крылу.
Она гадала, вернется ли к ее сыну нормальное расположение духа. Он никогда не был общительным ребенком, лицо его редко покидало затравленное выражение. Но ведь у него никогда не было настоящего дома, пока он рос, как, впрочем, и у нее самой. От кормилицы Шарбонне он отправился к отцу Лекюру, оттуда в школу Бомонт. Андре никогда не был частью семьи. Должно быть, он гадал почему. Во время тех визитов в Париж, когда еще был жив Бой, догадался ли Андре о правде?
Глупости. Она бы наверняка почувствовала, если бы мальчик считал ее матерью. Она бы заметила знак особой привязанности. В одном Коко была твердо уверена: она чувствовала к Андре материнскую привязанность, тогда как сын никогда не ощущал связи с ней. Он даже женился на Катарине, когда ему был всего двадцать один год, не поставив Коко в известность.
Она на мгновение закрыла глаза. Обида за то, что ее не пригласили на свадьбу, не забылась. Но Коко ничего не сказала Андре и в качестве свадебного подарка купила паре милый домик в Пиренеях. Там родилась Габби. А потом приобрела для них дом в Нормандии, где родилась Элен. Еще один дом она купила им в Монфор-л’Амори.
Никто не мог сказать, что она плохо заботилась об Андре. После учебы в Бомонте и воинской службы, обязательной в то время для всех, Коко дала Андре работу, назначила его исполнительным директором принадлежавшей ей ткацкой фабрики. В течение пятнадцати лет до мобилизации он неплохо справлялся с работой. Но у него никогда не было больших амбиций, как у нее или у Боя Кейпла.
Оглядываясь назад, она поняла, что Андре всегда выглядел довольно угрюмым. Он был вежливым, но сдержанным, даже отстраненным. Но не таким ушедшим в себя, как теперь. Война изменила его.
Но Андре любил дочек, Габби и Элен. Коко улыбнулась, вспомнив о них. Настроение у него было мрачным, но девочек он все равно любил, Коко в этом не сомневалась. До войны он был для них хорошим отцом, которого не было у него самого. И он ими гордился, всегда фотографировал их, пока они были маленькими. Но все это было до войны.
Коко повернулась к Андре.
– Доктор Вуд говорит, что тебя скоро выпишут. Катарина и девочки будут в восторге, когда ты вернешься домой. Пора строить планы. В горах тебе будет очень хорошо, свежий воздух пойдет тебе на пользу.
Он продолжал хранить молчание.
Со вздохом Коко открыла сумочку. Если бы она могла сказать или сделать хоть что-то, что было бы ему не безразлично. Из сумочки она достала пачку сигарет и зажигалку, ей отчаянно хотелось курить.
Андре повернулся к ней, увидел сигареты.
– Не здесь, тетя.
Разумеется. Она становилась забывчивой. Коко уронила сигареты и зажигалку на колени и огляделась. Какие бы чувства Андре к ней ни испытывал, ей надо подумать о его будущем. Она не могла бросить сына на произвол судьбы. Врач сказал, что после выписки ему понадобится постоянный уход в течение еще нескольких лет. Коко посмотрела на сына.
– Ты уже говорил с Катариной о возвращении домой?
Сын бросил на нее быстрый взгляд и сразу отвел глаза.
– Нет.
– Что ж, нам надо все организовать, как ты понимаешь. – В ее голосе звучала фальшивая радость. – Тебе следует позвонить ей сегодня вечером, Андре. При правильном уходе ты можешь продолжать лечиться дома.
Он промолчал. Коко ждала. Но Андре, казалось, ее не слышал.
Она убрала сигареты и зажигалку обратно в сумку. Надо попытаться еще раз.
– Катарина должна сюда приехать, чтобы получить инструкции по уходу за тобой. Когда тебя выпишут, мой шофер, Эван, отвезет вас в Пиренеи.
Его пальцы вцепились в подлокотники кресла.
– Твоя жена должна сопровождать тебя в поездке. Дорога долгая. Ты не должен переутомляться.
Андре на нее не смотрел. Когда он заговорил, голос его звучал бесстрастно.
– Я сам подумаю о своих планах, тетя. И пока я предпочитаю не встречаться с Катариной.
Что такое? Что-то произошло между Андре и его женой, поняла Коко. Ей следовало раньше об этом подумать. Хотя она знала, что они переписывались, Катарина приезжала навестить мужа всего один раз, и это было почти через месяц после того, как его перевели в госпиталь.
Андре закашлялся и в первый раз за время ее визита повернулся и прямо посмотрел на нее.
– Доктор Вуд рекомендует санаторий в Цюрихе. Он говорит, что сможет договориться с властями, если перевод будет по его приказу.
– Ты не хочешь ехать домой?
Он покачал головой.
– Но что подумает Катарина? И девочки? – У нее в горле встал комок. – Андре, Цюрих так далеко. Идет война, и я… мы не сможем тебя навещать. – Она смотрела на него, но в его глазах не отразилось никаких эмоций.
Коко осенило. Она выпрямилась. Губы у нее дрожали, но она улыбнулась.
– У меня появилась идея. Почему бы тебе не остаться со мной в Париже? Ты можешь жить в моей квартире в Доме моды. Тебе всегда там нравилось. В Доме сейчас тихо. Тебе будет достаточно комфортно. И я найму помощницу. – Она его мать и позаботится о сыне.
Голос Андре вырвал ее из мечтаний.
– Нет, спасибо, тетя. Я поеду в Швейцарию.
Она нахмурилась.
– Но я была бы рада, Андре. Ты должен остаться в Париже. Я буду жить в «Рице», и квартира в Доме моды будет в полном твоем распоряжении. Она просторная и красивая.
Его лицо оставалось бесстрастным, голос прозвучал холодно.
– Я предпочитаю санаторий в Цюрихе. Доктор говорит, что он может устроить мой переезд. И я поеду туда один.
Отпрянув назад, Коко смотрела на сына. Для него она была назойливой родственницей. Острая боль пронзила сердце Коко, когда она осознала правду. Возможно, Андре ее не любил. Для него она не семья. Она отвела глаза, отвернулась и стала смотреть в другую сторону.
– Я понимаю. Что ж, пусть так и будет, если ты этого хочешь. – Когда Андре не ответил, она обхватила себя руками за талию, вспоминая тот день, когда родился ее сын. Тот день, когда его у нее забрали.
«Мне нужно было сражаться за него. Но тогда решение приняли Этьен и Бой. И я им это позволила».
Маленькая коричневая птичка пролетела мимо них и села на ветку посеребренного инеем дерева. Деревья были голыми, дни – холодными. Мать этого птенца, должно быть, свила гнездо для сына, где ему будет тепло до весны. Коко посмотрела на Андре, рыдания сдавили ей горло, но она проглотила их. Она не свила гнезда для Андре. Она никогда не проявляла материнской любви к нему. Она ни от чего не отказалась, чтобы он остался с ней. Для Андре она всего лишь богатая тетушка. Раны, полученные им во время войны, усилили отчуждение между ними. Когда-то он ее любил, немного, она это знала. Возможно, эта любовь еще вернется. Но ей никогда не получить от него той любви, какой сын любит мать.
Вздернув подбородок, Коко сделала глубокий вдох и, повернувшись к Андре, сумела улыбнуться.
– Значит, ты едешь в санаторий в Цюрихе. Я сообщу доктору Вуду, чтобы он все устроил.
Андре кивнул.
Пора было уходить. Коко поискала взглядом медсестру, но двор был пуст. Она встала, отряхнула юбку и посмотрела на своего мальчика.
– Возвращаемся в палату?
– Да, – сказал он. И ее сердце разбилось, потому что он в первый раз за день улыбнулся.
В машине она молчала. Они почти доехали до Вандомской площади, когда она передумала возвращаться в отель.
– Я хочу немного прогуляться в саду Тюильри, – сказала она Эвану. Ей хотелось остаться одной.
– Да, мадемуазель.
Через несколько минут Коко, подавшись вперед, похлопала шофера по плечу.
– Высадите меня здесь. – Она указала вперед. – На углу, рядом с отелем «Ле Мёрис».
Эту гостиницу также заняли немцы, но многие годы до оккупации Мися жила в ней на последнем этаже. До войны она устраивала великолепные вечера в отеле. Коко улыбнулась, вспомнив, какой вид открывался из окон Миси на верхушки деревьев Тюильри и Сену.
Эван притормозил на углу, объехав ставшие привычными баррикады.
– В этой части сада сейчас небезопасно, – предупредил он, обернувшись через плечо. – Было несколько ограблений.
Коко щелкнула языком.
– Деревья стоят голые, в это время года тут нет густых зарослей. Грабителю негде спрятаться. Остановись здесь, Эван. – Она видела, что шофер наблюдал за ней в зеркало заднего вида, пока парковал машину у тротуара на улице Риволи.
– Вы увидите парк совсем другим, мадемуазель. – Он вышел из «Роллс-Ройса», обошел автомобиль и помог Коко выйти из машины. – Я буду ждать здесь.
– В этом нет необходимости, – отмахнулась от него Коко. – Возвращайся в отель. Это недалеко, я с удовольствием прогуляюсь. А у тебя будет свободный вечер. – Держа сумочку за ремешок, она перешла улицу и направилась к парку.
– Я подожду.
Коко удивилась, остановилась, повернулась и посмотрела на него.
Эван сделал вид, что не видит этого, бросив взгляд на свои часы.
– Сейчас четыре часа, мадемуазель. Скоро стемнеет. – Его тон был безмятежным. – Я подожду.
Прежде чем Коко успела ответить, Эван сунул руки в карманы, прислонился к автомобилю и стал смотреть на горизонт, как будто она не стояла перед ним. Коко на мгновение замялась, потом с улыбкой повернулась и вошла в парк через проем в изгороди из тиса.
Но ее улыбка исчезла, когда она пошла по аллее. Справа осенние цветы, которые обычно даже в ноябре цвели перед знаменитым залом для игры в мяч, исчезли среди разросшейся газонной травы. Кураторы музея импрессионистов спрятали ценные полотна задолго до прихода немцев, как говорила Колетт. Теперь у входа стояли часовые вермахта. Опять-таки по словам Колетт, немцы использовали музей для хранения награбленных предметов искусства.
Дальше справа, за залом для игры в мяч, ряды колючей проволоки перегораживали площадь Согласия, которую теперь немцы использовали для парадов. В розарии было пусто. На Коко снова нахлынула тоска. Дойдя до центральной аллеи, она свернула налево по направлению к круглому пруду, где дети обычно пускали кораблики. Не было ни детей с их корабликами, не было двухколесной, расписанной цветами тележки мороженщика, не было театров марионеток, не было смеха, не было влюбленных на скамейках. Карусель была закрыта, свет в Лувре не горел.