Ковер из красных и коричневых листьев устилал аллею, по которой она шла, мокрая листва липла к подошвам. Наступали сумерки. Коко смотрела на пустынную аллею, пустые скамьи, голую землю под деревьями, где раньше росла газонная трава. Она остановилась, огляделась, обвела взглядом весь заброшенный парк, и неожиданно ей пришло в голову, что, возможно, это было началом конца мира, каким она его знала.
Коко опустилась на скамейку на аллее, позволив ремешку сумочки соскользнуть с плеча. Она думала посидеть в парке и восстановить душевное равновесие. Но этот зимний пейзаж не принес ей утешения, в нем не было ни цвета, ни красоты. Париж выцвел, он больше не был прекрасным Городом света.
И вскоре Андре отправится в Швейцарию, даже не оглянувшись напоследок. Внутри у нее разверзлась бездна, пустота. От сырого ветра с реки ее бросило в дрожь. Коко плотнее запахнула пальто и обхватила себя руками.
– Бой, – прошептала она, – мы его потеряли. Мы действительно потеряли нашего сына.
Она любила папу, но он уехал и больше не вернулся. Она ждала его до того дня, пока не покинула аббатство. Она любила Боя Кейпла, обожала его, доверяла ему, но и он предал ее. А Пьер? Несмотря на все их предыдущие сражения в суде, она считала его другом. Но он перестал им быть.
Хуже всего обстояло дело с Андре. В его сердце не было для нее места. И было уже слишком поздно, чтобы что-то изменить.
До нее медленно доходила истина – она одна. Она совершенно одна.
Глава тридцать восьмая
В третий день декабря Коко отдыхала в кресле у окна гостиной, выходящего на Вандомскую площадь. Глубокий снег покрывал землю. В половине пятого вечера уже стемнело. Свет в апартаментах был выключен. Двумя неделями раньше Андре уехал в санаторий в Цюрих. С Катариной они расстались. Он был свободен и как будто больше ни о ком не думал, включая и тетушку Коко.
Звук поворачивающегося в замке ключа нарушил ее мысли. Когда в номер вошел Шпац, Коко поняла, что просидела так несколько часов. Она молча смотрела, как он бросил на стол у двери шляпу и перчатки, включил верхний свет, снял телефонную трубку и заказал в номер бутылку односолодового шотландского виски Glenfiddich из бара и, бросив взгляд на Коко, два бокала.
Виски, не дожидаясь вечера. У Коко появилось нехорошее предчувствие. В ожидании она принялась мягко растирать затылок. Шпац никогда не пил скотч в такое время дня. Что-то произошло. Возможно, он принес новости по ее делу.
– Где Алиса? – спросил он, снимая пальто и направляясь к Коко. Когда он подошел ближе, она почувствовала, что от него пахнет виски.
– Я ее отправила с поручением. А что? Тебе что-то нужно?
Шпац всплеснул руками.
– Ее никогда не бывает дома. Я хотел, чтобы она сходила за виски. В баре они будут слишком долго копаться, прежде чем принесут все сюда. – Шпац рухнул в кресло напротив Коко. Между ними стоял маленький столик. – За что мы платим этой женщине, если она не желает работать?
– Мы? – уточнила Коко и поняла, как резко это прозвучало. Ну и ладно, ей хватает и проблем с Андре. К тому же она словно балансировала на краю высокой скалы, цепляясь за нее изо всех сил в ожидании новостей от Луи или Курта Бланке. И так продолжалось долгие месяцы. – Алиса моя горничная, – бросила она и указала на дверь. – Если кто и уйдет, так это ты.
Шпац вопросительно посмотрел на нее. Потом его губы сжались.
– Что ж, возможно, именно так я и поступлю. Кстати, я завтра уезжаю в Берлин.
Коко откинула голову на подушку. В любою секунду она могла услышать плохую новость. Курт Бланке вынес решение не в ее пользу. Она разорена. И кто будет отныне владеть № 5 – Пьер или рейхсмаршал Геринг? Минуты проходили в молчании, которое ей страшно было нарушить.
В дверь постучали.
– Наконец-то, – пробормотал Шпац и направился к двери, чтобы впустить официанта. Тот вошел с серебряным подносом, на котором стояли два стакана из резного хрусталя, бутылка виски и лежали две сложенные белые льняные салфетки. Шпац махнул рукой в сторону Коко и скрылся в спальне. Почувствовав прилив раздражения, она смотрела, как официант ставит поднос на столик между креслами.
Когда мужчина ушел, Коко потянулась за бутылкой, налила ровно на один дюйм виски в один стакан и выпила. Шпац был в ужасном настроении. Определенно, что-то пошло не так.
Он вернулся из спальни, сел напротив нее, взял виски и налил полстакана. Коко ждала, пока он выпьет. Когда он снова потянулся за бутылкой, она посмотрела на него. На его лице прорезались новые морщины, складки между бровями стали глубже за одну ночь.
– Что пошло не так? – спросила Коко.
Он уставился в стакан.
– Все.
Ей следовало догадаться.
– Это по поводу моего дела?
– Хуже и быть не могло. – Холодок побежал у нее по спине. Она подалась к нему, стараясь разобрать каждое слово, так как у Шпаца уже начал заплетаться язык. Склонив голову к плечу, он поднял стакан, как будто готовясь произнести тост. – Мы не можем продолжать вести войну по всем фронтам без надежных союзников. – Он отпил глоток скотча, устремив невидящий взгляд в окно. Потом зажмурился, потер переносицу. – От японцев всегда одни проблемы!
Коко изумленно посмотрела на него.
– Японцы? – Какое отношение они имеют к ее иску против Пьера?
Шпац поставил стакан на подлокотник кресла, но из руки не выпустил.
– Прости, дорогая. Но, судя по всему, наш фюрер выбрал весьма неудачное время, чтобы впасть в ярость. Наши войска остановились на Восточном фронте и несут страшные потери. – Лицо у него было мрачным. – Тысячи наших лучших солдат застряли в снегах и льдах в России. Они голодают, мерзнут.
В его голосе слышалась горечь.
– Получается, что какой-то идиот отправил наших солдат в Россию несколько месяцев назад, снабдив только летней формой. И только сейчас это понял Гитлер. Он в бешенстве. – Шпац вращал стакан, глядя на янтарную жидкость. Когда он поднял глаза, его взгляд заметался между Коко и окном. – И как ты думаешь, какое решение принял фюрер?
– Не могу представить.
Шпац поднял стакан и снова выпил.
– Блестящее решение нашего фюрера: по его приказу каждый житель Берлина должен отдать свое пальто для наших солдат в России. – Он горько рассмеялся. – Если там кто-то остался в живых, чтобы принять этот дар.
Но он и раньше это говорил. Что-то еще было у него на уме. В этих жалобах не было ничего нового.
Шпац заметил, что Коко смотрит на него.
– Большего я сказать не могу. Не спрашивай.
Наклонившись вперед, обхватив колени руками, она внимательно смотрела на него.
– Скажи мне, Шпац, что с моим делом? Доктор Бланке принял решение?
– Не сейчас. Ситуация ужасающая. – От него несло спиртным. – Я больше ничего не могу сказать!
Не в духе Шпаца было так переживать из-за войны. Он откинулся назад, закрыл глаза. Коко не спускала с него глаз. Он что-то знал. Что-то ужасное было у него на уме, и ей нужно было узнать, что именно. Она больше не могла выносить ожидание. Если Курт Бланке принял решение по ее делу, она должна узнать об этом немедленно, каким бы ни было это решение. Она потеряла Андре. Ей нужно знать, потеряла ли она еще и № 5.
Коко встала, подошла к Шпацу, забрала у него стакан и потянула за собой.
– Пойдем со мной, дорогой. Ты должен отдохнуть. Ты устал и напряжен.
Спотыкаясь, он пошел за ней в спальню и тяжело опустился на край кровати. Коко расшнуровала его ботинки и сняла их, потом встала, навесила на лицо улыбку и отступила назад. Его глаза следили за ней. Улыбка была той самой, которую Коко много раз отрабатывала перед зеркалом для фотографов.
Она медленно скинула туфли. У Шпаца не дернулся ни один мускул. Коко расстегнула юбку и позволила ей упасть на пол. Расстегнула пуговицы на блузке, сбросила ее и осталась стоять перед Шпацем в одной только черной шелковой комбинации и нитях жемчуга на шее. Он склонил голову к плечу, наблюдая за ней. Она двинулась к нему, но внезапно остановилась и подняла палец.
– Подожди, еще кое-что.
Потянувшись к туалетному столику, она чувствовала на себе его взгляд. Коко взяла флакон духов, вытащила пробку и обрызгала себя № 5, не сводя глаз с любовника.
Полчаса спустя Коко лежала в полутьме и смотрела в потолок. Шпац лежал рядом, обхватив ее одной рукой, и дремал с полузакрытыми глазами, удовлетворенный сексом и виски. Свет из приоткрытой двери в гостиную разрезал спальню пополам.
Коко провела пальцами по груди Шпаца, чувствуя новый, почти незаметный слой жира под загорелой кожей. Но она не должна забывать о том, что на самом деле Шпац суров и даже жесток, раз он так долго смог выжить в рейхе. Она слышала всякие истории. Ей следовало быть осторожной. Прижавшись теснее к Шпацу, она прошептала ему на ухо:
– По поводу моего дела. Что ты имел в виду, дорогой, когда сказал, что все намного хуже?
Он повернул к ней голову, его взгляд был затуманенным и удивленным.
Коко водила пальцем по его руке вверх и вниз, покусывала мочку его уха, а потом повторила вопрос.
Шпац схватил ее грудь и что-то пробормотал на немецком.
Она не поняла.
– Что ты сказал? – Она пощекотала языком его ухо.
– Утром мы получили новости. – Теперь он говорил по-французски. – Шелленберг… – добавил он и умолк.
Коко сглотнула, неожиданно испугавшись.
– Какие новости?
– Новости пришли от его человека в Японии. Два дня назад их флот вышел в море на рассвете. Генерал Тодзё предал нас. Японцы атаковали. – Перевернувшись на спину, Шпац прикрыл глаза рукой. – Америка вступит в войну. – Он повернулся еще раз и лег спиной к Коко. – Я утром выезжаю в Берлин. Теперь все изменится.
Три дня спустя Коко вошла в гостиницу, направилась к лифту, но остановилась, когда Жеро окликнул ее из-за стойки портье.
– Мадемуазель Шанель, у меня для вас почта. Передать ее вашей горничной?