– О! Не стоит. Я сама возьму ее.
– Хорошо. Одну минуту, пожалуйста. – И он ушел в комнату, где разбирали почту для постояльцев.
Коко осталась ждать. Она обвела взглядом холл. Было только шестое декабря, но «Риц» уже украсили к Рождеству. Это время года всегда нагоняло на нее меланхолию. По крайней мере, с тех пор, когда Бой погиб за два дня до Рождества.
Двери отеля распахнулись, и ледяной ветер ворвался в холл. На улице было очень холодно. Коко вздрогнула. Она только что вернулась с прогулки, доведенная до крайности отчаянной скукой. Те дни, когда она была постоянно занята, что-то делала своими руками, полностью поглощенная работой и созданием Дома моды, давно миновали. Иногда ей казалось, что все это ей просто приснилось.
Жеро вернулся, вручил ей письма и снова встал за стойку, чтобы поприветствовать пару, пришедшую с холода.
Наверху Коко бросила письма и сумочку на столик у двери. Она просмотрит почту позже. Она позвала Алису, но с некоторым разочарованием поняла, что горничной в номере нет. Шпац уехал, как и говорил, а новостей по ее делу по-прежнему не было. Она осталась в одиночестве, и ей нечем было занять мысли, кроме как иском против Пьера. Коко бесцельно бродила по номеру, снимая пальто, перчатки, шляпу и бросая их в изножье кровати. Решение по ее иску должно было быть принято давным-давно.
По словам Луи, Феликс Амио оставался под арестом и придерживался своей версии: он настоящий владелец компании. Казалось, до этого никому не было никакого дела. Так как к делу сохранял интерес рейхсмаршал Геринг, Шпац отказывался просить адмирала Канариса вмешаться. Коко так часто жаловалась своим адвокатам, что Рене и Луи не спешили ей перезванивать.
Она улеглась на кровать, положила согнутую руку на лоб и закрыла глаза. Она устала. В последнее время ей казалось, что она только и делает, что спит.
Спустя несколько часов она проснулась в темноте. На мгновение она растерялась. Коко резко села в постели и огляделась. Она отдохнула, но поняла, что проспала весь день. Это никуда не годилось. Она Шанель, она не позволит себе вот так просто сдаться. Встав с кровати, она потянулась, чувствуя себя свежей, наполненной странной новой энергией. Это было сродни предчувствию.
– Алиса!
Ответа по-прежнему не было. Девушку пора призвать к порядку, подумала Коко, поворачиваясь к гардеробу, в котором висели ее вечерние платья. Она оденется к ужину и спустится в ресторан. Она всем покажет, что она самая знаменитая женщина в мире. Она поужинает в ресторане, несмотря на одиночество. Она женщина, которая не принимает поражения.
Коко тщательно оделась, хотя ужинать ей предстояло в одиночестве. В просторном зале ресторана будет множество офицеров и дипломатов с красивыми молодыми женщинами, поэтому, когда она войдет в ресторан, она должна выглядеть наилучшим образом. Коко села на кровать и принялась натягивать чулки.
Рейхсмаршал будет, как обычно, ужинать в ресторане, и, разумеется, полковник Хорст Экерт тоже там будет. И как обычно, в какой-то момент вечера рейхсмаршал повернется и уставится на Коко. Это было так же предсказуемо, как стрелка компаса, которая всегда указывает на север. И она явственно почувствует его желание заполучить № 5.
Этим вечером она ответит ему сияющей улыбкой, как будто говоря: «Вы его не получите».
Но обычно оживленный зал ресторана оказался заполнен едва ли на треть. Коко остановилась в дверях и с удивлением огляделась. Все выглядело так, будто инспектор манежа остановил представление в цирке. Оркестра не было. Всего лишь несколько мужчин в форме присутствовали в зале. Рейхсмаршал Геринг отсутствовал, как и Хорст Экерт. Приятный поворот событий. Арлетти помахала Коко с другой стороны зала. Она, как обычно, сидела за столиком со своим офицером.
Метрдотель провел Коко к ее столику. Высокие сводчатые окна были покрыты инеем. Огни фонарей на площади преломлялись на ледяных узорах на стеклах.
– Где все? – спросила Коко, когда метрдотель помогал ей сесть.
Он нагнулся и прошептал ей на ухо.
– Я не знаю, мадемуазель Шанель. Что-то связанное с японцами. Не знаю, что это значит! Несколько часов назад рейхсмаршал Геринг и половина его свиты в спешке расселись по машинам. Они так торопились, что Жеро пришлось освободить для них лифты и большой холл.
Коко посмотрела на него.
– Вы хотите сказать, что они выписались из гостиницы?
Метрдотель выпрямился с выражением тревоги на лице.
– Нет, мадемуазель. «Риц» реквизирован. И они уехали без багажа. – Коко кивнула, он отошел. Хотя посетителей было совсем мало, кухня работала медленно. Ужин вышел долгим и скучным.
Когда Коко шла через холл после ужина, вокруг никого не было. Только часовые охраняли вход с Вандомской площади. У Жеро был выходной, за стойкой стоял другой служащий, поэтому никаких слухов было не узнать. Выйдя из лифта на четвертом этаже, Коко пошла по коридору к своим апартаментам, чувствуя, что все номера, мимо которых она проходила, опустели. В воздухе чувствовалось что-то зловещее. Не было слышно ни смеха, ни голосов, ни движения, ни музыки.
Коко вошла в номер, посмотрела на почту, которую она раньше бросила на столик, и прошла в темную спальню. Там она остановилась возле высокого окна, выходящего на Вандомскую площадь, и медленно разделась.
Уже в полузабытьи она легла и принялась вспоминать довоенные годы, когда Пьер еще не предал ее, когда она еще была королевой Парижа. Коко Шанель, красивая, веселая, богатая.
Комната начала расплываться у нее перед глазами, ее наполнило чувство блаженства. Яркие звезды вспыхивали и гасли, и неожиданно рядом с ней оказалась Мися! Ах, Мися пришла! Коко улыбнулась и протянула руку к жестокой и прекрасной Мисе с ее знаменитыми пухлыми губами и розовыми щеками, как на картине Ренуара.
А теперь Мися стала алой, алой розой, и ее лепестки медленно блекли. Из центра розы вдруг выскочил Жан Кокто, он простер руки, и она взяла его за одну руку, Мися за другую, и они втроем начали танцевать, как делали это когда-то – Мися, Коко и Кокто, – а цветовые спирали кружились и вились вокруг них под испанские любовные песни, которые играл Рубинштейн.
А вот и Пикассо, переливающийся разными красками, и яркий мандариновый стал янтарным, когда он забрался на рояль Миси и – вы только посмотрите на это! – принялся рисовать лавровый венок на лысине Рубинштейна. Коко засмеялась и захлопала в ладоши.
Во вспышке золотого света появился Игорь Стравинский, ее бывший любовник. Он поклонился ей, взял Коко за руку, и они полетели вместе по воздуху, поднимаясь все выше и выше сквозь конфетти из лепестков. А великолепная белая лошадь Дмитрия вдруг покрылась перьями.
Коко застонала, когда Серж Лифарь оторвался от сцены и начал кружиться, исполняя пируэты на радуге, увлекая за собой Коко, Мисю, Пикассо, Рубинштейна, Кокто, Париж, весь мир Коко, всех, кого она любила, в полет через вселенную в серебристом потоке.
Все, кого она любила, были с ней, кроме Боя Кейпла и Андре.
Глава тридцать девятая
Когда в воскресенье седьмого декабря Ален Жобер вышел из своей квартиры, на Манхэттене было тихо. Он прошел через холл «Плазы», и швейцар коснулся пальцами своей шляпы.
– Доброе утро, мистер Жобер, – поздоровался он и бросил взгляд на подъездную дорожку. – Вам не нужна будет машина? На улице свирепствует ветер.
– Не сегодня, Джон Генри. Я собираюсь прогуляться.
Жобер потуже затянул шарф на шее и направился по Пятой авеню на юг. Холодный воздух был ему приятен. Он предвкушал спокойный воскресный день в офисе, где ему никто не помешает. Фабрика в Хобокене начала работать, и все ждали результатов. Если все пойдет хорошо, Пьер надеялся поставить ретейлерам № 5 и, разумеется, другие духи Шанель как раз к Рождеству. Если Ален заранее разберется с документами, то это поможет ему, когда пойдут продажи.
Тротуары были подметены. Затвердевший снег, вобравший дымы и мусор города, лежал у обочины. На другой стороне улицы, в Центральном парке, снег на низких каменных оградах и на деревьях оставался белоснежным и сверкал. На Гранд-Арми-Плаза желающих прокатиться ждали экипажи. Запряженные лошади на холоде все время фыркали, их упряжь была украшена красными лентами и колокольчиками.
Отблеск солнца на памятнике генералу Шерману привлек его внимание. Шерман сидел верхом на коне. Богиня победы указывала ему путь. Для Алена победа – это поражение бошей. Освобождение Франции от оккупации. Он был гражданином двух стран и любил обе страны, одна из которых воевала.
Слухи о положении дел во Франции, которые до него доходили, были ужасными. Он гадал, могли ли все эти истории быть правдивыми: евреев целыми семьями отправляли в Германию, сгоняя их в вагоны, словно скот. Что происходило с ними потом? Казалось, никто этого не знал наверняка. Их отправляли в тюрьмы? Или в трудовые лагеря? Ален сунул руки поглубже в карманы, неожиданно ощутив леденящий холод, пробравший его до костей. Что происходит с детьми в стране, где их не считают человеческими существами?
Ему следовало бы сражаться с бошами во Франции, а не гулять по Пятой авеню.
Ничего не замечая вокруг, Ален прошел мимо ярко украшенных витрин, мимо Рокфеллеровского центра и высокой рождественской ели. Витрины с товарами в «Саксе» были почти не видны за облепившими их детьми с родителями, смотревшими на все широко раскрытыми глазами. Из собора святого Патрика выходили прихожане, раздавался колокольный звон. Но Ален ничего этого не видел. Его мысли медленно приобретали более четкие очертания. Еще несколько шагов, и решение, которого он избегал несколько месяцев, было принято.
Как только фабрика в Хобокене выйдет на полную мощность, он уедет. В понедельник он скажет об этом Пьеру. Он уже говорил ему о своем желании присоединиться к тем, кто сражался во французском Сопротивлении.
Свернув на Восточную сорок шестую улицу, чтобы избежать толчеи у вокзала Гранд-Стейшн, Ален направился к Седьмой авеню и офисам компании «Ленталь». Неожиданно дверь слева от него распахнулась, на тротуар вывалился мужчина и столкнулся с Аленом. Мужчина с трудом выпрямился, размахивая бутылкой виски, и Ален инстинктивно поддержал его, помогая снова обрести равновесие. За спиной пьяницы захлопнулась дверь бара.