Она наклонила голову, внимательно посмотрела на него и нахмурилась сильнее:
— Но я не вижу в вас Дара.
— Я просто знаю. Королеве известно почему.
— Ладно, — осторожно согласилась Мериаль. — Дайте бедной девушке покушать, и я тогда свяжусь с муженьком.
— Каким таким муженьком? — удивленно спросил Дергач.
Мериаль ухмыльнулась и принялась оживленно черпать похлебку. Когда доела, она уселась поодаль, сосредоточилась, замерла и закрыла глаза. Ее лицо стало равнодушным, спокойным. Дергач пододвинулся ближе к Френтису и посмотрел на сестру с неприкрытой враждебностью.
— Брат, не нравится мне это. Темное ремесло — оно не для чужих глаз.
— С падением Варинсхолда наш мир сильно изменился, — сказал Френтис. — Теперь негде и незачем прятаться.
Сестра внезапно дернулась, широко раскрыла глаза и выгнула спину, тихо, но отчетливо охнула, затем застонала и сгорбилась, спрятала лицо в ладонях и заплакала, вздрагивая всем телом.
— Не нравится мне это, — пробормотал Дергач и пошел к костру.
Мериаль обхватила себя руками и всхлипывала — обиженная, жалкая, потерянная. Френтис подошел к ней.
— Сестра?
Она глянула на него, отвернулась, утерла ладонью заплаканное лицо и молча ушла со двора. Френтис немного подождал и отправился следом. Заплаканная сестра сидела на постаменте в саду. Когда-то занимавшую постамент статую сбросили наземь и утащили, не иначе — на переплавку. Бронза — ценный металл. Сестра Мериаль внезапно показалась Френтису совсем девчонкой. Она болтала ногами и смотрела в ночное небо.
Сестра покосилась на Френтиса и снова уставилась на звезды.
— Они не такие. Не все, но некоторые, — сказала она.
— Рука Девы указывает на наш дом, — заметил Френтис.
Она кивнула и произнесла:
— Аспект Каэнис мертв.
Френтиса будто ткнули острым железом в душу. Он сгорбился, подошел к постаменту, упер ладони в выщербленный край.
— Вам сказал это ваш муж?
— Брат Лерниал. Кажется, вы встречались.
— Я не знал, что в Седьмом ордене разрешены браки.
— Конечно, разрешены! Как вы думаете, откуда берутся маленькие братики и сестрички? Мы всегда были больше семьей, чем орденом. Но, конечно, и всегда искали новую кровь.
Он устало хохотнул и спросил:
— Как же это случилось?
— Была битва. Деталей я не разобрала. Дар моего мужа слегка размытый, неопределенный, в особенности — когда Лерниал сильно горюет. Я поняла, что сражение было жестокое и страшное. Ваши красные люди, действительно, жуткая порода. Но вроде королева все-таки победила, так что вряд ли красных осталось девять тысяч.
Каэнис… в боях за Варинсхолд Френтис лишь однажды видел его, в воротах цитадели. Он сказал тогда: «Брат, нас ожидает еще много испытаний. Я могу лишь пожелать вам удачи». Каэнис когда-то обучал Френтиса орденской истории, с небольшим, правда, успехом, но Френтис ценил те уроки. В страшное время, проведенное в воларских подземельях, между боями он пытался вспомнить рассказы Каэниса. Именно они сохраняли в его душе убежденность в том, что Френтис по-прежнему брат ордена, а не безымянный раб.
— Когда-то мы с аспектом были братьями. Я многому научился у него.
— Я тоже. Знаете, он же был моим учителем. Мы тайно встречались, когда он мог оторваться от своих орденских дел. Он столько мне рассказал про Веру, про тайны. — Мериаль снова посмотрела в небо. — И про звезды тоже.
— Сестра, я скорблю о вашей потере, — сказал Френтис и прикоснулся к ее руке.
Когда он уже отвернулся, чтобы уйти, она произнесла:
— Я сказала мужу про госпожу Риву и остальное.
— Быть может, вы смогли узнать что-либо о намерениях королевы?
Сестра посмотрела на город, на языки пламени среди множества разрушенных строений, на погребальные костры, еще полыхающие за стенами.
— Лишь то, что они не изменились. Вперед, на Волар, — пробормотала она.
Во сне он стоял у пекарни и снова глядел на мертвых мать и дочь.
— Кем они были? — спросила она.
— Как ты сумела прийти сюда?
Она показалась. У нее было лицо той, с кем вместе он убивал.
— Ты видишь сон, я вижу сон. Ты знал их?
Он заметил, что лицо все-таки не то же самое. Жестокость и безумие не исчезли, но уменьшились, будто разделенный сон смягчил, убрал многое из бодрствующего «я».
— Нет. Они умерли при падении города.
— Любимый, ты всегда с такой охотой погружаешься в скорбь.
Переступая через устилающие улицу трупы, она подошла, с любопытством посмотрела на тела дочери с матерью.
— Так всегда на войне. Кипят битвы, мелкие люди умирают.
В его груди пробудился давний, долго копившийся гнев.
— Мелкие люди?!
— Да, любимый, мелкие люди. — В ее голосе звучали усталость и скука, словно она втолковывала ребенку прописную истину, которую тот постоянно забывал. — Слабые, глупые, ограниченные разумом и амбициями. Все те, кто не похож на нас.
Его гнев растет и, ничем не стесненный, выливается в слова, которые он так и не сумел произнести во время путешествия, заполненного убийствами:
— Ты — болезнь человечества, отрава на лице мира. Но скоро тебя сотрут с него.
В ее лице нет гнева, лишь печаль и мудрость. Он вспоминает о том, сколько ей веков и сколько смертей она повидала.
— Нет, я — единственная твоя любовь, — с легкой улыбкой говорит она.
Он отстраняется, отходит, но не может отвести взгляд от ее лица.
— Я понимаю тебя, — идя за ним, говорит она. — Пусть ты стараешься погрести чувство на дне памяти, яришься, чтобы затмить его гневом. Но ты видел будущее, уготованное нам с тобой вместе. И мы придем к нему.
— Это злое наваждение! — шепчет он.
— Нашему ребенку было не суждено родиться, — неумолимо и безжалостно произносит она. — Но мы родим другого, заложим династию настолько великую…
— Хватит! — кричит он.
Его гнев так силен, что женщина умолкает. От ярости крика по земле сна бегут волны, угрожают разрушить хрупкую ткань видения.
— Я никогда не хотел участвовать в твоих безумных интригах! Как ты могла вообразить хотя бы на мгновение, что я могу поддаться твоим фантазиям? Что за безумие гонит тебя? Кто так извратил тебя, толкнул к подобному? Что случилось по другую сторону той двери?
Она смотрит в его глаза. Ее лицо мертвеет, и во взгляде видится не злость, но откровенный ужас.
— Ты видишь сон, и я его вижу, — поясняет он. — Девочка лежит в постели, плачет и глядит на дверь в спальню. Ты помнишь об этом, когда бодрствуешь? Ты хотя бы знаешь об этом?
Она моргает, медленно отходит.
— Бывали времена, когда я думала убить тебя. Когда мы путешествовали, я иногда доставала нож и прикладывала к твоей шее, пока ты спал. Я боялась тебя, но говорила себе, что всего лишь злюсь на множество твоих грубостей и жестокость, твою заботливо лелеемую ненависть ко мне. Откуда-то я знала, что моя любовь к тебе погубит меня. Но я ни мгновение не жалею о ней.
Она тянется к нему, и он не понимает, отчего позволяет ей коснуться себя, раскрывает руки навстречу ей, обнимает. Она тесно прижимается к нему, и в ее шепоте слышится плач.
— Любимый, настало время вернуться ко мне, в Волар. Если хочешь, иди с армией. Это неважно. Но удостоверься в том, что среди твоих людей есть тот целитель. Если я в течение тридцати дней не увижу вас обоих на арене, Рива Мустор умрет.
Вождя бывших рабов Новой Кетии звали Каравек. Наверняка это было имя его господина, забитого до смерти в первую ночь бунта.
— Он украл у меня свободу, я украл его имя, — кисло улыбнувшись, сообщил бывший раб. — Мне кажется, это честный обмен.
Здоровенный мужчина лет сорока пяти, седая щетина неряшливо торчит на некогда бритой голове. Но, несмотря на телосложение и свирепый вид, голос Каравека выдавал образованность. Его не обманули прошлые победы, и он был способен здраво оценить обстановку. Он явился в губернаторский особняк в компании десяти вояк, вооруженных до зубов и глядящих на владыку флота с подозрительностью, граничащей с откровенной враждебностью.
Когда Элль-Нурин предложил формальный союз от имени королевы Лирны, Каравек сказал:
— Новая Кетия — не Волар. Это деревня по сравнению со столицей.
— Там еще многие в рабстве, как вы были здесь, — сказал Френтис.
— Да. Но я не знаю их. И мои люди не знают их.
— Королева гарантировала всем жителям провинции место в Объединенном Королевстве, — сказал Элль-Нурин. — Вы сейчас — свободные люди под королевской защитой. Но свобода имеет цену…
— Пират, не тебе поучать меня о цене свободы, — буркнул Каравек. — Половина рабов этого города заплатила за свободу своими жизнями.
Затем он обратился к Френтису и заговорил тише и спокойнее:
— Брат, ты знаешь так же, как и я, насколько шаткое у нас положение. В любой момент гарнизоны южных городов могут пойти на нас, чтобы отвоевать город. Мы не сможем отразить их, если наши силы уйдут погибать в Волар.
Френтис хотел сказать, что победа в Воларе покончит с империей, но вовремя опомнился.
— Я знаю, — вместо этого проговорил он. — Но я со своими людьми должен отплыть на Волар. Любой желающий может присоединиться к нам.
— Мы взялись за оружие из-за тебя, — сказал Каравек. — Восстание Красного брата стало великой надеждой в сердцах тех, кто скован цепями. А теперь я вижу, что наше восстание, наша борьба за свободу — всего лишь диверсия для того, чтобы перед вашей королевой встало меньше врагов по пути на Волар. А если империя и падет, что тогда? Вы уплывете и оставите нас перед хаосом развалившейся державы?
— Я обещаю вам, — сказал Френтис, — что, когда наше дело в Воларе будет закончено, вне зависимости от королевского желания я вернусь сюда и помогу вам.
Он посмотрел на Элль-Нурина и добавил:
— А королева заверила меня в том, что, если ваше положение здесь окажется безвыходным, ее корабли увезут вас за океан, где вы получите все права жителя Объединенного Королевства и землю.
— Он говорит правду? — сощурившись, спросил Каравек у Элль-Нурина.