се радостно кричали и радовались, видя королевскую чету, и Анна почувствовала, что если эти люди пока еще не полюбили ее, то все-таки испытывают к ней в основном добрые чувства.
В павильоне король приказал подать вина со специями, чтобы они согрелись, наскоро перехватил кое-чего с наполненного блюдами банкетного стола и представил Анне лорда-канцлера и лорда Кромвеля. Анне интереснее всего было познакомиться с Кромвелем, так как он больше других сделал для того, чтобы этот брак состоялся.
Кромвель, тучный мужчина с орлиным взором, крупными чертами лица и отточенными манерами, склонился над ее рукой:
— Добро пожаловать в Англию, ваша милость. Надеюсь, ваша поездка была комфортной, насколько нам удалось этого добиться.
Нам? Она-то думала, что распоряжения, благодаря которым все оказывали ей помощь и проявляли доброту, исходили от короля. Но, разумеется, приводил их в исполнение Кромвель. Тем не менее ей не понравилось, как бесцеремонно этот человек объединил себя с королем, как будто они были единым целым. Неприятен был и оценивающий взгляд Кромвеля. Какая грубость! Но Анне говорили, что Кромвель — сын кузнеца, так чего от него ждать?
Наконец, к радости Анны, наступил момент отъезда в Гринвич.
Снаружи, у павильона, стояли пустые конные носилки, отделанные золотой парчой и алым бархатом.
— Это мой подарок вам, миледи, — сказал король. — После свадьбы вы должны ездить в английском транспорте.
— Я благодарю вашу милость.
Анна сделала реверанс. Носилки были прекрасные, и все же ей было жаль расставаться со своей великолепной золоченой каретой, украшенной клевским львом. Но пока, как сказал Генрих, она может использовать ее для участия в процессиях.
Впереди двинулись трубачи, король скакал верхом рядом с каретой Анны. Они проехали мимо рядов рыцарей и эсквайров в сопровождении двух объединившихся свит. В карете, следовавшей позади Анны, сидели шесть ее немецких камеристок, ясные лица и узорчатые платья которых вызывали восторженные крики зрителей. Дальше катились кареты с английскими фрейлинами, горничными и прачками, а за ними везли ее новые носилки, за которыми скакали на лошадях ее слуги-мужчины.
Они миновали олений парк. Когда карета взобралась на вершину холма, стал виден краснокирпичный дворец Гринвич, расположенный внизу, на берегу Темзы. Анна в изумлении смотрела из окна на крашеные крыши и будто парящие в воздухе турреты. Здание было похоже на дворцы из немецких легенд.
— Гринвич! — провозгласил король. — Мадам, я родился здесь, и это второй из моих лучших домов после Уайтхолла.
В лодках на Темзе Анна видела жителей Лондона; они наблюдали за процессией с реки.
— Все лондонские гильдии вышли на воду на своих барках, — сказал Генрих.
Когда они подъехали ближе, Анна заметила, что на некоторых лодках были нарисованы королевские гербы Англии или Клеве; она слышала мелодии, наигрываемые менестрелями, и голоса поющих мужчин и детей. Король остановил процессию на набережной рядом с дворцом, чтобы все могли послушать.
— Вы не думаете, что это достойно похвал, мадам?
— Это очень хорошо, — ответила Анна, боясь, что ее ограниченный английский не передаст в полной мере, какой прекрасной казалась ей музыка.
Их прибытие во дворец было встречено пушечным салютом с массивной центральной башни, возвышавшейся над длинным фасадом дворца, который выходил на реку. Здесь, видимо, располагались главные апартаменты, на которые, судя по множеству тянущихся рядами эркерных окон, денег не пожалели. Оставив позади встроенный в основание башни гейтхаус, они въехали во внутренний двор, где король спешился, помог Анне выйти из кареты, после чего любовно обнял ее и поцеловал на глазах у радостно кричавшей и аплодировавшей свиты.
— Добро пожаловать домой, мадам! — громогласно произнес Генрих и повел ее за руку через великолепный главный зал, где вдоль стен, как статуи, неподвижно замерли стражники, и дальше — в ее апартаменты. Обстановка там была роскошная: все кругом либо расписано, либо позолочено. Анна вновь ощутила запах свежего дерева и краски, а вдалеке слышался приглушенный скрежет пил и стук молотков. — Извините за шум, мадам, но люди еще ремонтируют мои апартаменты, — объяснил король. — Они работают только днем и скоро все закончат. Им приказано не беспокоить вас больше, чем потребует самая срочная необходимость.
Будущие супруги вошли в приемный зал.
— Здесь, — продолжил Генрих, — вы будете появляться перед своим двором.
Анна в благоговении смотрела на потолок, украшенный золотыми розетками, дорогую севильскую плитку, которой был выложен очаг, и отделанные желто-зелеными изразцами ниши с выходившими на реку окнами. В дальнем конце зала на помосте под балдахином с гербами Англии и Клеве стояло обтянутое бархатом складное кресло. Это будет ее трон.
Они прошли через личные покои; церемониймейстеры отворяли перед ними двери и отдавали честь.
— Это, мадам, ваши личные апартаменты. Только самые привилегированные люди, к которым вы благоволите, могут сюда входить.
Все здесь было устроено с такой же роскошью, как и в приемном зале, но внимание Анны привлекла стоявшая в углу дровяная печь, отделанная зеленым кафелем. Она была очень похожа на печи в Германии! Король явно сделал больше того, что было нужно для обеспечения ее комфорта.
Анна присела в реверансе:
— Благодарю ваше величество за то, что даете мне такие gut[28] комнаты и эту Ofen[29].
— Надеюсь, вам будет удобно здесь, мадам, — ответил король, и вновь она почувствовала в его манере говорить отстраненную, отточенную годами учтивость. — А теперь вас ждут ваши дамы, чтобы обслужить и помочь вам устроиться. Я должен покинуть вас на время для занятий делами государства. Но вечером мы увидимся, потому что будет устроен пир в вашу честь. — Он поцеловал ей руку и поклонился, на что она ответила низким реверансом.
— Вот! — сказала матушка Лёве, когда Генрих ушел. — Я говорила вам, что беспокоиться не о чем!
— Надеюсь, что не о чем. — Анна со вздохом опустилась на стул.
— Ни одной королеве не оказывали такого пышного приема, — сказала ей Сюзанна. — Для королевы Джейн не звучали такие фанфары. О ее браке с королем мы узнали, когда она вдруг появилась на троне в приемном зале королевы в Уайтхолле и ее титул был объявлен двору. Разумеется, и до того ходили разговоры, что король женится на ней.
— Но леди Анна — из королевской семьи! — возмущенно воскликнула матушка Лёве. — Королева Джейн была всего лишь камеристкой. Она не принесла королю никакого великого союза.
— Она принесла королю любовь, что не менее важно, — возразила Анна.
Матушка Лёве открыла было рот, чтобы запротестовать, но замолчала, так как явились английские леди.
— Не думаю, что я смогу полюбить его, — шепнула Анна Сюзанне, а матушка Лёве заторопилась навстречу вновь прибывшим, как будто была их госпожой, без сомнения намереваясь установить над ними главенство.
Сюзанна сочувственно взглянула на Анну.
— Я так боюсь завтрашнего дня, что и сказать нельзя, — призналась Анна, она пыталась прогнать мысли о брачной ночи, но тщетно. Через два дня она может оказаться в Тауэре!
— Бояться нечего, — пробормотала Сюзанна. — Сперва может быть немного больно, но это скоро пройдет.
Анна ничего не ответила; даже перед этой милой подругой она не могла облегчить душу.
— Все будет хорошо, я уверена. — Сюзанна улыбнулась.
Платье Анны было из мягчайшего бархата цвета елей, какие растут на холмах вокруг Шлоссбурга. На плечи поверх длинных узких рукавов с полосами вышивки и златоткаными манжетами она накинула подаренных королем соболей. Голову покрывала расшитая жемчугом и драгоценными камнями шапочка.
Входя в приемный зал короля в сопровождении длинной процессии дам, Анна чувствовала, что взгляды всех, кто был там, прикованы к ней. Теперь так будет всегда. Она поняла, как ей повезло вести при дворе в Клеве такую уединенную жизнь; тогда изоляция ее возмущала, но сейчас… Как же Анна жаждала уединения и покоя!
Банкет устроили роскошный, король был, как обычно, внимателен, однако Анна вновь уловила клокотавшее в нем недовольство. Ей хотелось спросить, все ли хорошо, и таким образом показать, что она намерена быть ему не только женой, но и верной помощницей, однако не посмела. Как всегда, в присутствии Генриха Анна ощущала благоговейный страх и боялась произнести хоть слово, несмотря на ободряющее присутствие Сюзанны, выступавшей в роли переводчицы.
— Нам нужно будет выбрать девиз, который выгравируют на вашем обручальном кольце и для использования в других случаях, — сказал Генрих, когда два кондитера внесли в зал прекрасного сахарного лебедя — дань признательности Клеве. Король грациозно кивнул, лучась удовольствием от аплодисментов придворных. Повара поставили угощение на стол и принялись нарезать его.
— Какой девиз мне выбрать, сир? — спросила Анна.
— Вы сами должны сказать. Каким, по-вашему, он должен быть?
Анна на мгновение задумалась.
— Какая-нибудь строчка с обращением к Господу за защитой от бед и невзгод.
Генрих одобрительно кивнул:
— Может быть, подойдет вот такая: «Господь, дай сил держаться».
— Это превосходно, сир.
— Хорошо. Я передам это ювелиру. А теперь вам нужно выбрать себе какой-нибудь знак в качестве эмблемы.
— Могу я использовать лебедя Клеве, сир? Или, если вам это не нравится, герцогскую корону?
— Вы можете использовать и то и другое, если хотите, — благодушно согласился Генрих.
После банкета Анна переоделась в платье из тафты и вернулась в приемный зал смотреть танцы. Она сидела на помосте в кресле справа от короля, молясь, лишь бы он не попросил ее станцевать. Этому ее не учили, в Клеве на такие занятия вообще смотрели косо. Но Генрих не попросил. Может быть, потому, что сам сейчас уже не мог танцевать, хотя Анна слышала, что в молодые годы он был весьма умелым танцором, а также превосходным спортсменом и вообще демонстрировал успехи почти во всех занятиях. Король остался на троне и смотрел, как пары перед ним выстраиваются в линию и меняются местами, берутся за руки и кружась расходятся. Время от времени он заговаривал с Анной, указывая ей то на одного лорда, то на другого или объясняя какие-то правила танца. Что-то все-таки беспокоило его, или он просто устал после долгого дня, так же как и она сама, а может, грустил, что юность прошла и он больше не может участвовать в развлечениях молодых.