– Ты не работал усердно?
– Работал, – медленно сказал Джаспер и поднял глаза на Али, который ответил ему взглядом. – Но это не та работа, что надо. Я знаю.
Али Камил хлопнул по переборке ладонью.
– Идентичность! – крикнул он. – Черт побери! Идентичность, да?
Джаспер снова опустил глаза:
– Да. Я так думаю. Мы теряли контакт, поскольку изо всех сил старались сохранить свою идентичность.
Дэйн набрал в грудь воздуха, от внезапного понимания у него поплыло в глазах.
– Вот оно. В этом и дело! У парящих нет идентичности. И они ее ни в каком смысле не воспринимают. И это нас отбрасывает.
Рип встал, потер подбородок:
– Идентичность. Но ведь это самая основа… – Он остановился, нахмурился. – По крайней мере, пока мы в сознании. Мы уже знаем, что перетекание в чужие сны происходит, когда мы без сознания. Кажется, тогда падают барьеры идентичности.
– Так что же нам, идти на контакт, когда мы спим? – спросил Али, закатывая глаза к потолку. – Чудесно. Все лучше и лучше.
– Я не думаю, что это возможно, – сказал Дэйн, стараясь не злиться на сарказм Али. – Слишком много требуется усилий, чтобы сохранить контакт. В наших снах мы сразу всюду – и в прошлом, и в настоящем, в странной их смеси.
– Джаспер? – спросил Рип.
Викс поднял голову.
– Образ, – промямлил он. – Если… если мы сменим образ. Не мы. На плоту.
Он облизал губы, и Дэйна захлестнула волна жалости. Разговор явно заходил за какой-то личный барьер, и это глубоко задевало венерианина.
– Понял! – вскричал Рип с энтузиазмом. – Ты, значит, думаешь, что образ каждого из нас на своем плоту символически ставит барьеры идентичности?
Джаспер кивнул, не разжимая губ. И вновь Дэйн ощутил прилив жалости. Венерианин был заметно огорчен – редкий случай, который должен был бы насторожить Али. Джаспер никогда не проявлял чувств. Дэйн подозревал, что Джаспер предпочел бы торговать среди поклонников культа Небеснорожденных на Сарраби II, где всякая одежда объявлена вне закона, чем обнажить свою внутреннюю сущность даже перед товарищами по команде.
Дэйн припомнил, как его поддразнивал один из обитателей Ксехо, считавший, что глупо делить на ячейки «Королеву», которая и без того ни по каким меркам не была просторной. Но Дэйн ему объяснил, что людям нужно личное пространство или хотя бы его иллюзия. Насколько же более глубоким изменением будет падение ментальных барьеров?
– Слушайте, – произнес Рип, – время на исходе. Либо мы решим эту проблему, либо взлетаем.
Никто ничего не сказал, но Дэйн заметил, что остальные двое слушают.
Рип добавил:
– Мы уже доказали, что не можем поодиночке сделать что-нибудь существенное. Только вместе. Если мы воспользуемся этим образом и дадим парящим вести наши мысли, то минимизируем… нарушение границ личности.
Дэйн сказал, переводя взгляд с Али на Джаспера:
– У нас больше нет времени. Действовать надо быстро – сейчас.
Али снова ударил в переборку и сжал пальцы:
– Что ж, господа пилигримы, не пойти ли нам на встречу с ожидающими нас друзьями?
Рип выдал свое облегчение лишь тем, что чуть расслабил плечи. Голос остался спокоен, как всегда.
– Итак, теперь наш образ – просто океан. Мы больше не создаем образов самих себя на плотах. Мы будем в океане – не как рыбы или дельфины, а как сама вода.
Джаспер резко кивнул и нажал кнопку открытия люка.
Туман был теперь так густ, что Дэйн не видел конца пандуса. Он посмотрел вверх, и нервы его болезненно зазвенели. Несмотря на туман, парящие были видны – во всяком случае, видны настолько, чтобы понять: число их невероятно.
Все четверо сели на платформу, которую положили раньше, и взяли друг друга за плечи. Дэйн закрыл глаза, пытаясь не думать о прикосновении парящих. Пока что они его избегали, а другие не испытывали боли от контакта. Значит, парящие понимают, что причинили ему вред, и действуют мягче, но тело помнит боль, и мышцы сводит мучительное напряжение.
Дэйн заставил себя глубоко дышать и вызвал ментальный образ океана. Или попытался вызвать. Трудно было вообразить себя просто в океане, и он сначала нарисовал знакомый плот, затем вообразил, как ныряет в воду. Глубокая синяя вода, прохладная и приятная, с колышущимися водорослями…
Он посмотрел вперед, стараясь не видеть других. Он знал, что они там, но это было как чувство, что кто-то стоит у тебя за плечом. Не образ! – крикнул его разум, и он заполнил мысленный взор ровной голубизной.
И внезапным приливом страшной энергии его разум нырнул не только в сумрачные глубины собственного воображения, но в видение столь реальное, что оно гипнотизировало. Какая-то частичка его следила за процессом – как будто выполняла взлет на ручном управлении, включая систему за системой, пока автопилот не возьмет управление на себя и не включит в рубке огни, одновременно запуская корабль.
Сейчас ничем не управлял, но это было правильно. Он выключил последнюю частицу своей идентичности и…
И стал океаном.
Связь между четырьмя сделалась тусклой свечкой по сравнению с солнцем осознания всего мира. Ибо его частью стал теперь Дэйн. Он это видел, ощущал, жил этим. Он был парящими и дрейфовал между островами коротким летом, вбирал из воздуха древесную пыльцу, серебряными струями извергал метаболиты в синее море далеко внизу, питая обширные плантации водорослей, которые растили другие разумные существа – членистоногие обитатели дна.
И видел микроскопические семена огромных деревьев в остальные годы, когда их стручки лопаются в долгие перерывы между штормами. Потому что с этими семенами выходил лишайник, проникавший в кожу каждого парящего, окрашивая ее красновато-зеленым. Таким образом они получают от пылающего солнца Геспериды энергию, позволявшую им парить в ночи, словно естественным аэростатам. От самых злых бурь они уходили, распластываясь на гладких скалах купольных островов, где торговцы их никогда бы не увидели.
Восторг постепенно стихал, сменяясь ощущением вторгшейся в мир опасности. Не от людей – люди произвели на сознание этого мира не большее впечатление, чем безвредный микроб произвел бы на терран.
Опасность была в море и в воздухе над ним. Парящие не знали, почему изменились течения, медленно сокращая пояс туманов, в котором они жили. Обычно было иначе, но теперь и впрямь близился конец света.
Ведомый мировым сознанием, Дэйн видел ярость стихий, растущую вместе с выходом солнечной активности на пик, глядел, как землетрясения и воющие ветры валят огромные деревья полосами, отшатывался от молний во все небо, поджигающих острова пылающим адским жаром, который был единственным механизмом, запускающим рост семян.
Лес возрождался в огне, а парящие ждали в море под защитой тумана.
Но не в этот раз. Парящие не знали точных данных, и трудно было понять, каково у них чувство времени. Но люди-то знали, и влияние этого знания на миг разорвало объединившую их связь.
На секунду мозг Дэйна вернулся в личность.
«Через два дня наступит страшный суд. И для нас тоже, если мы не договоримся».
Он ощутил стыд. Торговцам грозил только финансовый крах, парящим предстояла гибель. Усилием воли он вновь погрузился в море, соединился с водой, со своими друзьями, с парящими.
Чужие разумы восприняли знание времени своей смерти без эмоций – по крайней мере, таких, которые Дэйн мог бы определить, – но как факт. Умрет весь разум этого мира. Без парящих и метаболитов пыльцы умрут водоросли и живущие в них, включая тех, кого парящие называли поющие-в-воде, и членистоногие начнут голодать.
«Поющие-в-воде? Еще одна разумная раса?» – подумал Дэйн и ощутил, как вопрос отозвался эхом в трех других.
Трагедия Геспериды IV заключалась в том, что разумная жизнь есть лишь на архипелаге, богатом целанитом, и в основе экологии деревьев лежат пьезоэлектрические излучения.
Теперь он ощущал чувства и знал, что это вполне человеческие реакции его друзей.
И сразу нащупал их самих. Снова изменился образ мира, на сей раз показав причудливую смесь времен, когда на остров садились «Королева» и «Ариадна». Но в образе не было людей или гуманоидов – будто их не существовало. Главным были корабли – точнее, пар из выхлопных отверстий.
«Ну и ну, – донеслась мысль Али, едкая, красноватая с оттенком ржавчины. – Мы для них важны не больше, чем для нас трава, по которой мы ходим…»
И врезалась мысль Джаспера: «Пар! Им нужен пар».
И Дэйн ощутил, как его собственные чувства брызнули из него солнечными лучами. Он мог бы рассмеяться вслух, потому что вдруг понял, что здесь нужно.
Ян Ван Райк часто говорил Дэйну, что хороший вольный торговец продает все, что есть под рукой, даже если, как один раз было, желательный предмет находится не в грузовом трюме, а выращивается в гидропонической оранжерее как лакомство для корабельного кота.
Теперь перед ним стояла, быть может, величайшая для торговца задача – работать с существами, которые не говорят, которым, может быть, неизвестно понятие собственности, или владения, но у которых есть потребность.
Он послал собственные образы, сильные и уверенные, и ощутил, как остальные восприняли, к чему он ведет, и поддержали его – и дальше все было молниеносно, как электрический ток. Может, ему помогла интенсивность связи – он увидел ясно, как на видеоэкране, шахтных улиток, ползущих вдоль жил целанита, небесно-синего на темном фоне. Дэйн смотрел, как улитки извергают рудные яйца, как команды двух кораблей их собирают, как смывает их прилив. Он попытался передать, что им нужно, не зная, достаточно ли ясны его эмоции.
Потом он показал, как люди загружают руду в корабль, – и, наконец, как корабли делают пар, который остается в воздухе.
И электрический ток хлестнул по связи.
Дэйн ощутил его как физический удар, вспомнил травму своего первого контакта и дал сознанию раствориться.
Но, лишаясь чувств, он ощутил триумф остальных трех и внутренний голос Рипа, зеленый и ясный: