лиентов она ненавидела и сдавала их тайны охотно. Гюрзе приходилось пользоваться информацией очень аккуратно, каждый раз тщательно просчитывая свои шаги, чтобы тень подозрения не пала на ее человека. Вот так. Как ни странно, а оперуполномоченная, сделав преступницу своим агентом, тем самым не давала той потонуть в криминальной трясине. Хотя агент, опять та же тема, — неудачное слово. Их отношения все-таки иные.
Полуприятельские, что ли…
Мила вернулась от стойки с коньяком и конфетами.
— Дрянь погодка. — Она сняла сумочку с сиденья, повесила ее на спинку стула. — А у меня не топят. Второй день не могу зайти купить обогреватель. Мерзну, как дура. Только коньячок и спасает.
Виски еще, правда.
— У меня дома два года батареи простояли полухолодные, — рассказала в ответ Гюзель. — Кому я только не жаловалась, обошла всех начальников, шило им в толстые задницы. Через два года только затопили как надо… Сапожки новые купила? — полюбопытствовала Гюзель. — Смотрю, прихрамываешь.
— Заметно? — расстроилась Мила. — Да вчера тоска напала, дай, думаю, шмотку новую куплю, подниму настроение. Зашла, купила сапожки. Не разносила пока.
— Где брала? Сколько стоят?
Подслушать их, и, конечно, каждому пришло бы на ум — опер и его информатор на тайной встрече.
Обе закурили.
— Что это? — Гюзель дотронулась до руки Милы, чуть выше запястья, когда девушка подняла руку с сигаретой и обнажился синяк размером с пятак советских времен. — Били? — впрямую спросила Юмашева.
— Нет, — ответила Мила. — Мудак один попался. Захотел показать, какой он сильный. Сжал лапищей, ну и вот…
В этот раз не били. Но прежде доставалось, и никто ничего не может гарантировать на будущее.
Таково выбранное ею ремесло, его издержки. Все проститутки знают, что с ними может быть, что однажды могут и прибить насмерть. Подобных случаев сколько угодно. Вот та же Мила. Когда она только приобщилась к «профессии», с одной из ее подруг произошел случай, который, казалось бы, должен был заставить юную провинциалку бежать с панели сломя голову. Подругу звали Ира. Она «работала» на одном из «пятачков», где толклись девицы, мужчины с испитыми лицами и таксисты.
Схема «работы» была проста: девка заманивает, сутенер получает деньги, а «свой» таксист занимается развозкой. В один из вечеров Иру снял один кавказец, с бритой головой, в кожаном плаще, по виду старик, но на самом деле еще не старый.
Отдал положенную сумму Ириному сутенеру, посадил в «панельное» такси и отвез на Каменный остров. И там, не выходя из такси, он бил и истязал ее в течение пяти часов. Все это время таксист сидел не шелохнувшись и тронул машину, когда обессиленный кавказец уже стал выть, а Ира стала умирать. Ее выкинули там же, на Каменном, утром ее подобрали сердобольные граждане и вызвали «Скорую». В больнице она сказала, что ее избили неизвестные, а вернувшись домой, поняла, что жизнь кончена. В ней засел страх, который начал поедать ее не только изнутри, но и снаружи, съедал кожу, ногти, волосы. За считанные месяцы из полненькой румяной блондинки Ира превратилась в старуху, вдобавок покрылась струпьями с ног до головы. Ее навещали немногочисленные подруги, навещала и Мила, навещала даже Гюрза. Ей предлагали помощь, но Ира отвергала все. И вскоре умерла. Такая судьба… Везде и всегда побеждает сильнейший — сильный духом. Естественный отбор, япона мать, против него не попрешь. А вы говорите — «помочь богатому, спасти сильного»…
Детский лепет. Сопля в стакане…
Гюзель и Мила поговорили еще о том о сем.
Вдруг Гюзель «вспомнила»:
— Знаешь, мне вчера подарили пригласительный в Дом кино. Подожди… Она покопалась в сумочке. — Ага, вот посмотри. На послезавтра. Картина какого-то финского режиссера. У меня дежурство, все равно пропадет. Хочешь сходить?
— Послезавтра? Начало в восемь, на два лица.
Давайте, схожу, вроде свободна. А чего ж не отказались от билета, если дежурство?
— Тогда неизвестно кому его отдадут. А так я им могу распорядиться сама. Понимаешь? По своему выбору. Выбрать кого-то и облагодетельствовать.
— Ага. Спасибо. — Билет перекочевал в сумочку Милы.
— Про Марьева что у вас слышно? Ты же вроде знавала его прошлых приятелей-знакомых. Кто его так? — спросила Юмашева.
— Ну, вы вспомнили! Уж давно проехали эту тему. Закопали козла и проехали.
— Козла?
— Да все они козлы.
— Проехать-то проехали, — Юмашева откинулась на спинку стула, — но интерес остался.
— Раз остался… Да, обсуждали, конечно, в те дни. И при мне. Дайте вспомнить… — Мила замолчала, задумчиво катая по столу шарик из конфетной обертки.
Включили магнитофон. Гоняли Агутина. Народу в зале прибавилось. Только что ввалилась шумная группа офицеров, майоры и подполковники.
Наверняка слушатели академии. Набрали пива.
— Вы знаете, — вновь заговорила Мила, — никто ничего конкретного не говорил. После убийства. Но вот до… Брякнул как-то при мне один тип, дело было за месяц до твоей заказухи — как раз про Марьева. Сейчас, подождите, точно вспомню, как дело было… — Гюрза готова была ждать сколько угодно. Лишь бы на ладонь упала та крупица информации, из которой, как из семени, можно вырастить побег. — Двое их было. Обоим под сороковник. Помню толком одного, с которым я была. Когда они о своем трендели, всплыл у них этот Марьев. Вот мой-то и говорит, а, дескать, Марьев — битая карта, я тебе говорю. И все. Свернули пьяный базар на другую тему.
— Кто таков? — внешне спокойно поинтересовалась Юмашева, а внутри все напряглось. Опа!
Неужели ниточка появилась? Ай да Гюрза! Буквально первый агент на след навел… Вот что значит ментовское счастье.
— Значит, звали моего чувака Боря. Борис. Корешился он когда-то с пацанами из угонял, но потом, кажется, завязал с этим, стал крутым. Э-э…
Чего-то он и про работу говорил. Дескать, работает где-то… О, точно! — Мила аж хлопнула в ладоши. — В Автове, директором автомагазина… А больше я ничего не знаю, — она как-то по-детски развела руками и улыбнулась.
Юмашева отпила глоток кофе. Это уже не ниточка получается — веревка целая. Если, конечно, девочка говорит про того самого.
— Спасибо, Мила, — искренне сказала она. — Помогла, честное слово. Если что — звони.
— Обязательно.
Плюс один тепла переплавлял первый, неуверенный снег в слякотную грязь. Коричневые лужи заполняли неровности дорог. Снег то прекращался, то вновь сыпался мелкой крупой. Вот что не прекращалось с начала дня, так это ветер. Который «вновь играет рваными цепями». В общем, все путем, все по делу, конец ноября. В такую погоду должен, просто обязан вырасти спрос на крепкое спиртное. Особенно бурно радуются, надо полагать, держатели разливушек.
Не удалось отогнать мысли о водке и Вите Белякову, выбравшемуся из «Жигулей» под ветер и снежную крошку и тут же поднявшему воротник куртки. «Сто пятьдесят с прицепом не помешали бы», — вздохнул он про себя, обходя машину. Его спутница тоже, наверное, не откажется хлопнуть по коньячку. Может, предложить ей раскрутить этого бобра сначала на коньяк, а потом на признания? С такими мыслями он открыл дверцу и помог Юмашевой выйти из авто. Судя по тому, как майор милиции передернула плечами и зябко поежилась, с ходу пробрал ее ветрюга. Здесь, на холме, задувало — только держись. Хорошо, что им не пришлось и не придется совершать по склону холма пешие прогулки.
Юмашева позвонила ему два дня назад и безапелляционно приказала отыскать некоего Бориса Алексеевича Герасимова, который трудился в Автове директором магазина «Автозапчасти». Отыскать и мило, без протокола, но результативно побеседовать с ним на предмет вот чего: дескать, у него, Виктора, есть оперативные данные, будто означенный Герасимов за несколько дней до убийства Марьева знал о готовящейся акции. Так вот, необходимо выпытать, от кого он об этом узнал, — пара пустяков. Задача ясна?
Но пара пустяков не получилась. Виктор честно съездил в Автово, честно попытался вытрясти из Герасимова информацию, применив все, чему научился в Школе милиции и на недолгой практике на «земле»: пряник, кнут, уговоры и угрозы. Однако директор оказался калачом тертым, судя по всему, с милицией дело не раз имевшим, и ушел в полную отказку. Ничего не знаю, ничего не видел, ничего никому не скажу. Тем более про Марьева.
Наговаривают на меня злые языки, товарищ лейтенант, я в политику не лезу, мне и здесь своих забот хватает. Три часа ушло коту под хвост.
Скрепя сердце Беляков так и доложил Гюрзе: ничего не выходит, клиент не колется. Гюрза шепотом выматерилась, помолчала несколько секунд, потом сказала:
— Завтра, нет, послезавтра в десять подъезжай за мной на Тверскую. Прокатимся, посмотрим на твоего директора. За вымя пощупаем.
Внизу, под горкой, кипел автомобилями проспект. Иногда от потока откалывались машины и, как давеча их «жигуль», устремлялись вверх по широченной асфальтовой полосе. Автомобилистам было чем занять себя на горе. Устроенный когда-то здесь автобусный парк существовал и по сей день, но — с изменившимся лицом. Он оброс со всех сторон заведениями, имеющими отношение к автобизнесу. Заправка, мойка-люкс, шиномонтаж, небольшой рынок подержанных автомобилей, двухэтажный магазин. Дверь над этим магазином, на котором, несмотря на ясный день, уже горела неоном вывеска «Автозапчасти, масла, шины», распахнул Виктор, пропуская даму вперед, и сам перешагнул порог, перемещая себя из царства ветра и слякоти во владения резинового запаха.
— Веди, опер, ты теперь короткую дорогу знаешь.
Юмашева опустила воротник пальто, который успела поднять, пока он закрывал машину. Пальто было черное, строгое, до пят. Элегантное. Пожалуй, действительно катит на звезду сыска. Только не русского, а какого-нибудь заграничного. Нашенские не бывают такими элегантными — даже в кино… Виктор посмотрел на свои нечищеные ботинки и сконфузился.
Они прошли мимо капотов и шин, бросили взгляд на охранника, выходящего из соседнего зала и поигрывающего дубинкой, поднялись по лестнице на второй этаж. Жирная красная стрелка с надписью «Магазин» указывала направо, и, действительно, направо просматривались стеллажи с запчастями. Налево уходил безымянный коридор. Они свернули налево. Миновали дверь с табличкой «Бухгалтер», разминулись с девушкой, несшей электрочайник, над носиком которого поднимался парок, повернули за угол и уткнулись в дверь, обитую кожей строгого черного цвета.