— Когда мне было двадцать, мне не на что было куролесить, — сказал Волков. — В двадцать лет я приехал в этот город без денег, с одной сменой белья. Жить было негде и не на что, но я был уверен, что в два счета покорю Северную столицу.
О, как я завидовал тогда почти всем без исключения, мне казалось, что я самый неустроенный в этом мире. И во мне кипела злость, если бы не она, мне бы ничего не добиться. Я поставил себе цель — завидовать должны мне мужики, а женщины — вздыхать по мне…
Он говорил, а она под звуки его голоса начала засыпать, и весь сегодняшний, длинный день проносился перед ее глазами ускоренными кадрами.
Кадры пошли медленнее, когда началась полоса неприятностей, словно внутренний враг задумал помучить засыпающий мозг. Снова появилась мастерская, по которой носится взбешенный хозяин «Форда».
Он только что примчался на автомобиле своего сослуживца и, увидев, как обошлись с его четырехколесным другом, очень расстроился, буквально впал в состояние аффекта. С трудом удалось заставить его опознавать снятые детали. Рядом с «Фордом» топтались понятые, доставленные Виктором из гаражей. Вид у всех встревоженный — ведь с их «железными друзьями» может случиться то же самое.
Распахнулась дверь ангара. Вбежал Саша. Сквозь незакрывшуюся дверь она видит сине-желтый «уазик».
По лицу опера Саши она понимает: произошло что-то поганое. Самое худшее!
По сбивчивому рассказу опера Саши легко восстановила картину. Остановились на перекрестке.
Зажегся «зеленый», поехали. Водитель Егорыч услышал, будто сзади хлопнула дверь. Оглянулись — пусто. Задержанного нет, сбежал, задняя дверца открыта. Они к обочине, выскочили, опер к прохожим по эту сторону. Не видели? Не видели. И вы не видели? Никто ничего не видел или не признается. Они в машину — и к ближайшим домам, по ближайшим дворам. Спрашивали всех без разбора: грузина не видели? Полчаса катались. Как сквозь землю провалился! Как от открыл дверь изнутри?!
Ее невозможно открыть, там ни ручек, ни замочных скважин, ничего. Как?! Как он очухался? Он же полудохлый был!
— Как?! — зловеще переспросила Гюрза. И объяснила — «как». Не стесняясь понятых и того, что женщине вроде бы не пристало употреблять непарламентских выражений… Но этот Саша и виновато понурившийся на пороге мастерской водитель Егорыч должны врезать себе в память навсегда этот случай, чтобы каждый раз, на каждой операции загорался в мозгу сигнальным фонарем, упреждая новые оплошности. И все остальные должны запомнить этот случай. Никогда нельзя считать себя умнее, хитрее и сильнее преступника. Особенно если имеешь дело с матерым волком.
Бедные понятые не знали, куда спрятаться. Хотя их-то разнос не касался, но это был такой качественный, генеральский разнос, при котором посторонние чувствуют себя ненамного уютнее провинившихся.
А гаже всего было даже не то, что теперь придется за этот промах отписываться, объясняться, а ощущение собственной вины. Она как старшая обязана была все предвидеть. И не успокаивать себя тем, что этих людей тебе дали, а не ты сама их подбирала. Могла и отказаться кое от кого, ведь интуиция нашептывала, что опер Саша — звено ненадежное. Все! — остановила себя Гюрза, хватит сопли на кулак наматывать. Дело сделано. Дальше-то что?..
«Что же дальше?» — этот вопрос и сейчас, на пороге сна, встал печальным итогом прожитого дня. Вроде бы она что-то даже произнесла вслух, потому что услышала, как Волков спросил: «Что?»
Спасибо ему, она попросила, и он тут же приехал.
Если бы не он, сколько этой ночью было бы выкурено сигарет, сколько злых слов адресовано самой себе в ночном одиночестве. А может, это и неплохо, когда в доме всегда под рукой есть мужик? Скажем, если нужна срочная психологическая разгрузка или выключатель в коридоре починить… Но сколько возни с ним! Кормить его, стирать его носки, танцевать для него на ночь…
Глава 5
— То, что закрыл Астахова, молодец, хвалю, слава тебе и ордена на грудь. Есть чем вашему начальнику порадовать своего начальника. Чтобы тот тоже — и так далее. Если бы не Астахов, то… Ох, повезло тебе, лейтенант Беляков, что Астахова вовремя закрыл… Ох, повезло… А теперь давай рассказывай о своих художествах на Северном проспекте. Ишь, куда тебя занесло! Почему без моего ведома, в рабочее время, не по своему делу?! Давай по порядку, обстоятельно, и смотри, если что сокроешь… — Очки Григорцева летали над столом, следуя за держащей их рукой, дужки болтались, почему-то не отваливаясь.
Начальник отдела был грозен, Белякову казалось: того и гляди, начнется гроза. Утром прекрасного зимнего дня получить разряд молний в живот не очень-то хотелось. Он очень надеялся, что промывка мозгов после планерки многозначительного «А вас, Беляков, я попрошу остаться» — скоро закончится. Не важно как, лишь бы поскорее.
— Да вы и так все знаете, — голосом тяжело больного человека, отвернув голову в сторону от пристальных начальнических глаз, как делают в подобных случаях подчиненные всех стран, произнес лейтенант Беляков.
— Ты мне малолетку по первой ходке не корчи.
Докладывай.
Виктор вздохнул и начал свою повесть. «Которая, собственно, подошла к концу», — печально констатировал он про себя.
— С Гюрзой, значит, начал работать? — перебил Григориев, едва прозвучало имя Гюрза. Голос его вибрировал, словно подключенный к току высокого напряжения, измеряемого, правда, не в вольтах, а в ударах кулака по столу. — Конспиративно. Как Штирлиц с радисткой Кэт. Мне можно не говорить. Действительно, кто он такой, этот начальник отдела? Зачем он нужен? Ну-ну, продолжайте, лейтенант…
Переход на «вы» и то, что подполковник так и не выплеснул гнев сейчас, означало только одно — вот сейчас этот ничтожный тип Беляков закончит рассказ и тогда уж получит не просто по первое число, его размажут по стенкам, потолку и окнам.
«Может, затянуть мою повесть не на один час, — с грустной иронией подумал Виктор. — А там успокоится, отойдет…» Но его рассказ неумолимо двигался к концу под частую дробь, выбиваемую Григорцевым дужкой очков по нижним зубам, где-то впереди замаячило бегство Тенгиза и печальное многоточие в финале. Как нарочно, телефон не звонил, никто в кабинет с неотложными делами не врывался. Хотя…
Подполковник оторвал испепеляющий взгляд от лица Виктора, задержав его где-то за спиной подчиненного, причем выражение его лица менялось. Оно сделалось удивленным, потом напряженным с оттенком выжидательности. Виктор, движимый любопытством, обернулся.
— Можно? — В дверях стояла Гюрза. Знакомое Виктору черное пальто было переброшено через руку, на ней был строгий черный пиджак, а под ним белоснежная блузка.
— Очень даже можно, — подполковник поднялся. — Заходи, присаживайся, и начальственно-грозно Виктору:
— Чего стоишь столбом? Возьми одежду, повесь на вешалку, всему учить надо.
Проходи, Гуля, мы тут как раз по поводу… И тебя, как понимаешь, вспоминали. Сто лет проживешь.
— Я так и думала. — Юмашева заняла стул поближе к подполковнику. — Не то, что сто лет проживу, а что вспоминать будете. Потому и пришла.
А то, думаю, не переживает этот парень это утро.
— Не переживет, — подтвердил начальник отдела, но уже не таким грозным тоном. И вообще что-то переменилось в начальнике. Не только то, что он явно оттаял, это еще можно было списать на показную любезность. Григориев сознательно или несознательно — расправил плечи, откинувшись на спинку стула, глаза заиграли огнем, словно он принял бодрящие сто граммов и кровь понеслась быстрее по расширившимся сосудам.
Да, подумал Беляков, таким подполковника он видел разве на собирухах по случаю торжественных дат, скажем, Дня милиции, когда старик снимал галстук и начинал вспоминать боевую молодость. Лейтенанту почему-то вспомнилось, что подполковнику через два года будет пятьдесят, что у него жена и двое взрослых детей.
— На чем вы остановились? — поинтересовалась Гюрза.
— На ваших совместных подвигах, — Григориев оставил очки в покое, отложил их в сторону, что с ним случалось крайне редко. — На самом интересном месте. Как вы Бежанидзе брать поехали.
— Я тогда, с вашего позволения, закончу за него. Можно? — вопрос относился то ли к разрешению закурить сигарету, которую Гюрза пальчиком достала из пачки, то ли к недосказанной истории.
Подполковник разрешил и то и другое. Гюрза, сделав упор на том, что они по горячим следам раскрыли угон, вернули машину владельцу, задержали двух разборщиков краденых машин, довела до конца повествование. И если эту историю правильно истолковать, то получается — его, Григорцева, обученный всем оперативным премудростям подчиненный решил проявить инициативу, потому что любое промедление было равносильно отказу от задержания. А Гюрза просто случилась рядом. Стечение обстоятельств. Как и то, что Тенгиза упустил не его подчиненный. Некогда кадры было подбирать, машину могли разобрать до винтика.
— Ты меня начальству мозги пудрить не учи.
Ученый сам. Почему от меня вашу связь скрыли?
Не доверяешь мне? Думаешь, от меня на сторону уйти могло? — Дрогнувший голос свидетельствовал о том, что обида Григорцева не наигранная.
— Связь? — кокетливо переспросила Гюзель. — Василий Данилович, докладываю: связи нет, есть сотрудничество.
Григорцева ее ответ почему-то шокировал:
— Ты меня на словах не лови…
— Тогда подумай, Василий Данилович, — не дала ему договорить Юмашева, — приходишь ты в вышестоящий кабинет, — Гюрза подняла палец вверх, — а тебя, между прочим, спрашивают там, дескать, к нам в кабинеты поступают данные, что часто видят одного оперка твоего с мадам Юмашевой в разное время в разных местах. Что, у них любовь или ты их в напарники определил? И ты сразу оказываешься перед выбором: врать начальству в глаза или плодить еще одного посвященного, А не хочется ни того, ни другого. Потому что ты соврешь, начальство твое поймет это — и отношения с ним подпорчены. Тебе это надо? Нам это надо?