После рождения дочери Виктория дала отповедь дяде, который так не вовремя сунулся с поздравлениями: «Вы не можете желать, чтобы я стала матерью большого семейства, ведь вы не хуже меня понимаете, каким неудобством это станет для всех нас и в особенности для страны, не говоря уже о том, сколько тягот испытаю лично я. Мужчины никогда не задумываются о том, как тяжело нам, женщинам, проходить через все это слишком часто»[92].
Еще больше, чем роды, Виктория ненавидела грудное вскармливание. Оно казалось ей омерзительным, низводившим женщин на уровень животных. Сразу после рождения Вики королева выписала кормилицу с острова Уайт и готова была заплатить ей тысячу фунтов, лишь бы избежать неприятной обязанности. Остальных детей она тоже не кормила грудью и свирепела, узнавая, что ее повзрослевшие дочери готовы пасть так низко. Когда принцесса Алиса решила вскармливать сама, мать назвала в честь ее призовую корову.
Злая ирония: если бы Виктория не отказалась от кормления грудью, возможно, ей не пришлось бы рожать девять раз. Лактация может послужить натуральным контрацептивом, но, видимо, никто в ее окружении не довел этот факт до ее сведения. А Виктория о таких тонкостях не знала. Презервативы уже были в ходу в XIX веке, но мужчины использовали их в основном для того, чтобы не подхватить венерическое заболевание. Хотя, судя по болезни Эрнста, Кобурги пренебрегали подобными средствами. Альберт же был последним мужчиной на Земле, кто решился бы нарушить естественный ход вещей и воспользоваться презервативом.
Виктория понимала, что попала в западню.
Ей, как воздух, нужна была забота и ласка мужа, только они не давали ей захлебнуться отчаянием. Она готова была поступиться многим – личной свободой, самооценкой и красотой, – но требовала взамен его любви. Ее личность растворялась в Альберте – точнее, их личности сливались воедино, образуя «мы» там, где раньше были два «я».
Глава 12. Новый друг лучше старых двух
Несмотря на страхи, что из-за родов она не сможет вести активный образ жизни, Виктория вернулась к прежним занятиям.
Любительница оперы, она обрела в Альберте родственную душу. Вместе с фрейлинами и приглашенными певцами, они давали в Букингемском дворце концерты, на которых исполняли арии из Россини, Гайдна, Мендельсона. К последнему Виктория была особенно неравнодушна, и в 1842 году Альберт пригласил герра Мендельсона сыграть для жены. Композитор был очарован превосходным немецким королевы, равно как и ее непринужденными манерами. Во время одного из его визитов порывы ветра сдул нотные листы с органа, и Виктория, а вместе с ней и Альберт, опустились на пол, чтобы их собрать. Поистине трогательная забота!
Оба отличались неуемной энергией. Фрейлины едва поспевали за королевой-спортсменкой, но Альберт во всем был ей под стать. Пожалуй, только охота и спорт примирили его с новыми ландшафтами, которые поначалу такими неуютными. Конечно, не обходилось и без досадных происшествий. «Третьего дня, катаясь на коньках по озерцу в саду Букингемского дворца, я по случайности проломил лед, – писал Альберт 12 февраля 1841 года. – Я скользил к Виктории, стоявшей на берегу со своими фрейлинами, но в нескольких метрах от берега бултыхнулся в воду и барахтался две-три минуты, прежде чем выбраться на поверхность. Единственной, кто не пал духом и оказал мне помощь, была Виктория, тогда как ее фрейлины лишь громко звали на помощь».
Ужинали всегда в восемь: за стол садились вместе с придворными, гостями и министрами, если тем случалось замешкаться во дворце допоздна. Через 15 минут после того, как все, включая Альберта, рассаживались, двери в столовую открывали двое лакеев, и входила королева. Ее тарелку наполняли в первую очередь, и ужин считался завершенным, когда королева откладывала столовый прибор. Гостям частенько приходилось вставать из-за стола голодными, ведь ела королева очень быстро!
Размеренный уклад жизни нравился Альберту, однако счастье его было неполным – мешали два человека, по соринке на каждый глаз. Лорд Мельбурн и баронесса Лецен. Она хлопотала над Викторией, когда та училась ходить, он – держал за руку, когда Виктория делала первые шаги на политической арене. Старая когорта. Друзья, ко мнению которых королева продолжала прислушиваться. Но рано или поздно им придется отступить в тень. Нужно лишь подождать.
18 мая 1841 года правительство вигов потерпело поражение, а 4 июня были объявлены выборы. Новости о крахе вигов застигли Викторию и Альберта в Оксфорде, где принца удостоили звания почетного доктора. Узнав о пертурбациях в парламенте, королева был огорчена, но не сломлена. В прошлый раз она переупрямила Роберта Пиля и надеялась, что ей вновь удастся сохранить за вигами власть.
Она развязала кампанию в поддержку вигов и объезжала их замки, благо поезда позволяли быстро перемещаться из одного конца страны в другой. Виктория побывала в Пэшенджере у Куперов, в Уоберне у Бедфордов и, конечно, в Брокет-Холле у Мельбурна. Заручившись поддержкой Мельбурна, она передавала партии вигов деньги из личной казны, тем самым нарушая политический нейтралитет. Альберт следовал за женой унылой тенью. Ему претило высокомерие вигов, да и к старому цинику Мельбурну он не испытывал и тени симпатии.
Кампания не увенчалась успехом. Когда королевская чета вернулась в Лондон, палата общин была распущена. Место премьер-министра вновь готовился занять сэр Роберт Пиль.
Опасаясь повторения скандала, Альберт и Стокмар при посредничестве секретаря Энсона начали секретные переговоры с Пилем. Сводились они все к тому же вопросу о придворных дамах. Нехотя Виктория согласилась уступить требованиям Пиля и отказалась от трех самых значительных вигских леди: герцогини Сазерленд, герцогини Бедфорд и леди Норманби. Почетная должность хранительницы гардероба досталась герцогине Бакли, ставшей со временем «дорогой подругой, которую всегда приятно увидеть». Остальных дам Роберт Пиль милостиво позволил оставить.
У Пиля имелись и другие требования. Виктория должна была передать кабинету министров право назначать лорда-камергера, лорда-гофмейстера и главного шталмейстера, а также раздавать другие придворные чины. Для монарха это могло обернуться неудобством: кабинет министров решал, кто будет прислуживать при дворе, и уволить нерадивого служителя становилось гораздо сложнее. Скрепя сердце Виктория пошла и на эту уступку. Ввиду деликатного положения, сил на серьезный скандал у нее попросту не оставалось.
28 августа лорд Мельбурн подал подал королеве прошение об отставке. Прощаясь с ней, он признался: «В течение четырех лет мы ежедневно виделись с вами, и каждый новый день был для меня прекраснее предыдущего». Виктория была искренне тронута его словами. Она подарила ему флакон одеколона и несколько гравюр, которые он обещал беречь как «сокровище».
День спустя она приняла Пиля, но все ее мысли витали вокруг Мельбурна. Королева и ее бывший премьер ежедневно обменивались письмами. Обсуждали они как бытовые мелочи, так и вопросы политические, и королева по-прежнему чутко прислушивалась к советам своего наставника. Переписка королевы с вигом выводила из себя как Альберта, так и Роберта Пиля. Монарху не годится оказывать столь явное предпочтение оппозиции. И когда же Мельбурн, наконец, угомонится? Альберт решил, что сомнительным отношениям пора положить конец.
В ноябре Энсон передал бывшему хозяину составленный Стокмаром меморандум. Барон в очередной раз просил Мельбурна «позволить известной ему корреспонденции умереть естественной смертью». Он намекал, что Пиль может подать в отставку, если Мельбурн не оставит королеву в покое. Бывший премьер был разгневан не на шутку. «Проклятье! Это выше человеческих сил!» – восклицал он, но письма продолжали лететь из Брокет-Холла в Виндзор.
Осенью 1842 года у лорда Мельбурна случился инсульт. Почти в одночасье из бодрого пожилого джентльмена он превратился в немощного старика, который едва мог пошевелить левой рукой. Виктория погоревала над участью «милого лорда М.», но – увы! – он уже не годился на роль советника.
Словно пелена спала с глаз: Виктория осознала, что отношения с лордом Мельбурном уже не так важны ей, как она привыкла думать. Перечитывая свои старые дневники, она записала 1 октября 1842 года: «…Не могу не отметить, каким фальшивым мое счастье было тогда. И как же прекрасно, что с моим обожаемым мужем я обрела счастье подлинное и цельное, неподвластное влиянию политики или житейских перемен… Каким бы добрым и замечательным человеком ни был лорд М., как бы хорошо он ко мне ни относился, его общество было для меня лишь развлечением»[93].
А он по-детски радовался, если Виктория не забывала поздравить его с днем рождения. Он собирал ее литографии, а если ему случалось встретить королеву, плакал от радости. Но такие встречи становились все реже, а приглашения иссякли. Проезжая вечерами мимо Букингемского дворца, Мельбурн заглядывал в освещенные окна и, как ему казалось, мог разглядеть за ними привычные интерьеры, в которых прошли самые лучшие годы его жизни.
В 1848 году Уильям Лэм, второй виконт Мельбурн, скончался в Брокете после продолжительных судорог. Узнав о его мучительной кончине, Виктория погоревала, но не так уж долго. А когда справилась с горем, потребовала у родственников Мельбурна вернуть все ее письма к бывшему премьеру.
В своем дневнике она записала: «Наш добрый старый друг Мельбурн скончался 24-го числа. Я искренне скорблю по нему, ведь он был так ко мне привязан. Хотя он не был хорошим или решительным министром, как человек он отличался добротой и благородством»[94]. Только и всего.
Толчком к разрыву отношений между королевой и ее советником послужил его инсульт. Однако баронесса Лецен отличалась завидным здоровьем, хотя беспрестанно жаловалась на неведомые хвори. По всем признакам она могла протянуть еще долго, Виктории на радость и Альберту на горе.