Королева войны — страница 7 из 10

Несуществующие легионы

36

Тереза давно уже не садилась на своего степного коня. Курьерские лошади, расставленные на дороге от Акалии до лагеря Дартанского легиона, все без исключения были чистокровными дартан цами, какими пользовались гонцы. Командир другого подразделения — например, тяжелой пехоты, — скорее всего, поплатился бы здоровьем за подобные скачки. Надтысячница в сопровождении всего лишь нескольких великолепных наездников сумела бы преодолеть за сутки и сто миль. Лагерь дартанских войск не мог располагаться слишком близко от Акалии. Ответственные за переходы офицеры из кожи вон лезли, лишь бы сохранить в тайне место сбора всех отрядов. Армект находился не на острове; все прекрасно понимали, что до Дартана доходят как привезенные путешественниками и купцами слухи, так и подробные доклады оплаченных шпионов. Ведь точно так же собирали сведения имперские войска, не полагаясь исключительно на доклады трибунала, все еще присутствовавшего во многих городах Золотой провинции… Больше всего разведчиков вербовали именно среди купцов, которые могли перемещаться постоянно и повсюду, не привлекая ничьего внимания. Торговля между двумя самыми большими краями Шерера, хотя и основательно пострадала от войны, не замерла совсем. Прилагались все усилия к тому, чтобы ни у кого не оставалось сомнений, будто выведенные из Дартана войска следуют в глубокий тыл, в Рапу, и даже в Рину и столичный округ Трех портов. Пошли даже на то, чтобы переодеть солдат нескольких городских гарнизонов в красные дартанские мундиры. Легионеры из некоторых марширующих отрядов притворялись какими-то посланными неизвестно куда новобранцами: они шли под началом армектанского младшего офицера или даже десятника, у них не было мундиров и оружия, поскольку все это везлось во вьюках. Кое-где целые колонны и даже кадровые полулегионы преодолели десятки миль лишь затем, чтобы во многих городах видели множество якобы разоруженных солдат, говорящих по-дартански и носящих цвета Первой провинции; позднее те же самые полулегионы и колонны возвращались, пробираясь ночами по бездорожью, без палаток, лагерного снаряжения и даже костров, делая привалы днем в рощах, лесах и оврагах. Солдаты Дартанского легиона за несколько недель прошли по-настоящему жесткую школу войны — они научились совершать долгие переходы, терпеть лишения и даже нести целыми милями больных товарищей, которых свалила лихорадка или которые просто не могли передвигаться на стертых ногах. Точно так же им потом предстояло носить раненых товарищей по оружию. Когда имелась возможность, уже во время походов воякам из городских патрулей напоминали, как меняется походный строй на боевой, как звучат команды в поле и в лагере, учили различать сигналы, подаваемые командирами флажками, свистками и голосом. До спрятанного в дубово-сосновом бору лагеря добирались измотанные люди, которым не позволяли отдохнуть, поскольку они сами должны были построить себе укрытия, лазареты и даже выкопать уборные. Лишь после этого каждый из прибывших на место отряда получал два дня отдыха.

По истечении этих двух дней начинались изматывающие учения по уставам тяжелой пехоты, лишь отчасти похожие на учения тяжелой стрелковой пехоты, которые когда-то прошли эти люди. Арбалетов, однако, отчаянно не хватало — из всех дартанских гарнизонов вывезли всего несколько десятков самострелов, использовавшихся для обучения, и лишь немногочисленным счастливчикам предстояло оказаться в клиньях, вооруженных знакомым им оружием. Все остальные с мечами и ненадежными (хотя и очень красивыми) парадными щитами в руках проходили школу топорников — пехоты, предназначенной для борьбы врукопашную. Однако рослые топорники, которые уже при наборе должны были отличаться соответствующим ростом, весом и силой, кроме кольчуг носили кирасы, глубокие шлемы, набедренники, налокотники и наколенники, прикрываясь солидными щитами, для сражений же у них имелись в первую очередь тяжелые топоры. Прикрытые лишь тонкими кольчугами дартанцы, среди которых гигантов найти было трудно, ибо самые сильные попадали в дартанскую гвардию, в легких шлемах с открытыми забралами, должны были сражаться так же, как и тяжелая пехота империи, ибо ни для чего другого их использовать было нельзя. Арбалетов у них не было, из луков стрелять они не умели, о школе же конных лучников — самой сложной из всех — нечего было даже и думать.

Правда, создали новое подразделение, названное конной пехотой — несколько сотен солдат на прекрасных дартанских конях, которые должны были использоваться только во время переходов, во время же сражения их следовало оставлять под опекой конюхов. Подобное подразделение имело смысл в том отношении, что конная пехота могла сопровождать имперскую конницу, обладая такой же подвижностью. Если бы еще у этих солдат имелись арбалеты, хотя бы легкие! Даже не самые выдающиеся стрелки могли бы успешно поддерживать своих конных товарищей, поражая тяжелыми стрелами одетых в прочную броню конников врага. Тереза за неполные две недели проделала на сменных лошадях столько миль, что хватило бы, наверное, чтобы объехать весь Шерер. Она совершала чудеса. Императрица еще не знала, что, соглашаясь доверить ей командование, вероятнее всего, спасла для империи несколько тысяч человек. Маловероятно, чтобы кто-то другой сумел превратить это плохо вооруженное сборище в надежное орудие войны.

Постоянно возникали трудности, и было сомнительно, чтобы кто-то кроме Терезы смог им противостоять, а тем более с ними справиться. Уже хотя бы то, что на коне она держалась как ни один другой тысячник империи, обеспечивало успех многих ее предприятий. Все знали ее саму или хотя бы ее знаменитое имя. Она тоже знала многих офицеров. Совершенно неожиданно появившись в каком-нибудь гарнизоне, она спрыгивала с седла прямо на ступени, ведущие к дверям комендатуры, входила вместе с часовым и с порога показывала свое удостоверение, чтобы комендант знал, кто к нему явился. Иногда даже этого не требовалось, поскольку сотник или надсотник при виде ее улыбался и говорил: «Я только и ждал, когда ты у меня появишься, ваше благородие. Позавчера ты была у соседей… Можешь мне рассказать, что, собственно, происходит?» Тогда она отвечала: «К сожалению, нет, надсотник. Но могу тебе сказать, что ты можешь для меня сделать, и обещаю, что скоро ты узнаешь, зачем мне требовалась твоя помощь». Она получала то, чего не получил бы никто другой. Оставшиеся в тылу офицеры, которым не дано было участвовать в предстоящих сражениях, готовы были достать из-под земли все, чего она требовала, лишь бы когда-нибудь иметь возможность с деланым безразличием сказать: «Надтысячница Тереза просила меня тогда о помощи. Я помог ей, чем мог». Таким образом ей удалось собрать в разных гарнизонах добрую сотню шлемов тяжелой пехоты, отдавая взамен дартанские легкие шлемы. В ответ на посланное в Лонд письмо в Акалию доставили тридцать отличных громбелардских арбалетов: клин громбелардской гвардии, служивший рядом с самой княгиней — представительницей императора, одолжил дартанцам собственное оружие вместе со значительным запасом стрел. Морским путем, на борту небольшого парусника, бесценное оружие доставили прямо в Рапу. Командир сопровождавшего груз полного клина арбалетчиков Громбелардского легиона передал надтысячнице письмо, из которого следовало, что ее высочество Верена была бы недовольна, если бы войска Второй провинции вообще не приняли участия в приближающейся войне. Символические вооруженные силы, каковыми являлись тридцать солдат в темно-зеленых мундирах, встретили радушный прием; надтысячница сразу же направила ветеранов с гор в Акалию. Один из ее надсотников прекрасно говорил по-громбелардски, и ему не приходилось использовать при разговорах с новыми солдатами неудобный кинен; ему предстояло включить их в свой полулегион.

Вскоре прибыл столь же ценный груз из Кирлана, хотя на этот раз при нем не было сопровождения, которое могло бы пополнить Восточную армию.

Ваше императорское высочество, — написала Тереза, — я знаю, что твоя личная гвардия может быть тебе нужна и нельзя отбирать у нее оружие. Но я также знаю, что алебарды нужны солдатам вашего высочества только для стражи во дворце и парадов. Это прекрасное оружие для боя с тяжелой конницей. Я должна получить под свое начало полулегион дартанской гвардии, но эти солдаты вооружены посеребренными топориками, насаженными на тонкие палки. Мне точно известно, что императорская гвардия не пользуется игрушками вместо оружия.

Она прекрасно знала, что пишет: ни один армектанец не осмелился бы шутить с орудиями войны, а армектанец, к которому она обращалась, был первым из всех. Какое-то время спустя в лесной лагерь прислали десять могучих коней, навьюченных очень длинными свертками.

Ваше благородие, — собственноручно написал император, — я благодарен тому, что мои солдаты, которых, несмотря на желание, я не могу использовать, сумеют все же помочь сражающимся.

Кроме нескольких отрядов Гаррийского легиона, алебардщики из Роллайны были единственным войском во всем Шерере, обученным пользоваться этим небывало грозным оружием в бою. В Дартане, однако, имелись свои традиции; в течение веков дартанские Дома именно в Морской провинции набирали алебардщиков, из которых создавались грозные отряды кнехтов. Эта традиция нашла свое отражение в учебных уставах дартанской гвардии, охраняющей князя-представителя. Агатра, которая не подумала о чем-то столь очевидном, как изъятие у императорской гвардии ненужного той оружия, широко раскрыла глаза, сразу же после встречи получив от своей новой командующей подарок, который превращал ее полулегион в одно из самых грозных пехотных подразделений в будущей войне. Немалое значение имело и то, что гвардейцы могли передать свои не только красивые, но и прочные щиты товарищам из второго дартанского полулегиона под командованием Агатры. Одно короткое письмо надтысячницы Терезы привело к перевооружению целых двух полулегионов.

Среди полутора десятков образцов щитов, вывезенных легионерами из Дартана, не все представляли одинаковую ценность. Пользуясь указаниями офицеров тяжелой пехоты, Тереза забрала щиты у всех легионеров, оценила их пригодность и заново разделила между создаваемыми отрядами, оставляя в рамках каждого клина, а по мере возможности даже колонны, только один образец. Некоторые щиты, более слабые и легкие, тем не менее годились в качестве щитов тяжелой пехоты, и их можно было использовать в бою. Другие, хотя и малопригодные в рукопашной схватке, были, однако, достаточно велики, чтобы прикрыть наступающих или обороняющихся солдат от стрел; даже арбалетная стрела, пусть и без труда пробивала такой щит, застревала в нем и дальше не летела. Самые слабые и маленькие треугольные щиты, использовавшиеся солдатами из округа Семены, Тереза приказала переделать для ношения на спине. Щиты, подвешенные на ремне, шедшем наискосок через грудь, точно так же защищали спины легионеров, дополняя кольчугу.

Наконец, решающей стала идея кота-разведчика, который в свое время вернулся из Буковой пущи. Кот даже и не думал умирать. Кризис каким-то образом миновал, кот терял шерсть уже скорее из-за приближающейся весны, чем от болезни, а лучшие медики из Акалии с помощью чесночных настоек и разных таинственных микстур избавили его от внутренних паразитов. Ясно было, что на службу в легион он уже не вернется, получив военную пенсию, но он мог есть, соблюдая диету, и на жизнь ему хватало. Тереза, с человеческим упрямством постоянно расспрашивавшая разведчика о подробностях, сама как-то раз услышала вопрос, который ее удивил, а звучал он примерно так: «Комендант, почему бы тебе не вооружить солдат какими-нибудь пиками, как крестьян в Сей Айе? Это дешевое оружие, которое почти каждый вояка сам может себе выстругать в лесу, а наконечники сделают кузнецы в любой деревенской кузнице, достаточно дать им немного железа, хотя бы каких-нибудь гвоздей». Тереза хлопнула кота по бурому загривку так, что тот аж застонал, вскочила и побежала организовывать обучение по-новому. Каждый солдат, кроме щита и меча, должен был иметь три легких копья, предназначенных исключительно для метания. Владение таким оружием не составляло трудностей и не требовало долгих упражнений. Конечно, они бы пригодились, но все же бросить копье на тридцать шагов мог каждый, не беря поправку на ветер и движение противника; для этого не требовалось месяцев обучения, как у стрелков.

Оружие это действительно могло быть дешевым и простым в изготовлении, с изящным наконечником, прикрепленным к древку простой веревкой. Даже если наконечник отвалится при попадании в цель, ничего не поделаешь — в случае поражения потеря копий особого значения не имеет, в случае же победы можно собрать наконечники и древка, после чего без труда снова соединить одно с другим. Град таких копий, брошенных одновременно несколькими сотнями солдат, мог деморализовать любого противника, даже если ими трудно пробить рыцарские доспехи. Но — в самом ли деле? Первые опыты дали потрясающий результат: старая кираса топорника имперского легиона, если попасть в нее под нужным углом, не выдерживала удара с силой брошенного копья, все же весившего вдесятеро больше, чем выпущенная из лука стрела… Тереза могла вполне представить, что дартанская тяжелая конница, мчащаяся навстречу метателям копий, добавит к силе их броска собственную скорость. Впрочем, стрелки из дартанских свит были защищены значительно хуже своих господ, рыцарей-копейщиков. Кот-разведчик, возможно, дал действенное оружие двум легионам империи!

Правда, все выглядело не столь просто, как казалось в первый момент, поскольку не каждая кривая палка сразу становилась копьем. Изготовление же нескольких тысяч наконечников являлось гигантским предприятием, хотя все кузницы, которые удалось привлечь к работе, трудились днем и ночью. Железо собирали у населения городов, в очередной раз готового пожертвовать всем, а парадные алебарды дартанской гвардии тоже пригодились, сразу дав триста отличных древков, слишком непрочных для рукопашной рубки, но идеальных для целей Терезы. Посеребренные лезвия сразу же продали в Акалии; сообразительный покупатель знал, что, чем бы ни закончилась война, рано или поздно кто-то захочет вооружить личную стражу красивыми алебардами.

Несмотря на это, стало ясно, что времени наверняка не хватит и хорошо, если каждый легионер получит хотя бы одно копье — все же лучше, чем ничего. Были разработаны команды и сигналы готовности к броску и самого броска, а также третий — что можно собирать брошенное оружие после захвата всего поля боя или отражения атаки. Это входило в обязанности последнего солдата из каждой десятки. Наблюдая за первыми упражнениями с копьями, Тереза не теряла надежды. Заслуги своего разведчика она отметила весьма необычным образом — кота звали Деренет, и новое оружие, отличавшееся как от пик конницы, так и от тяжелых копий, которые использовали некоторые отряды щитоносцев, назвали «деренетами».

Через двенадцать дней после того, как последний дартанский отряд добрался до лесного лагеря, Тереза вывела три новых легиона на учения. Армектанские легионеры и гвардейцы Агатры прочесали подходящую местность и выставили вокруг надежные дозоры, чтобы никто посторонний не проник туда, где упражнялись три красных легиона. Проверка прошла не лучшим образом: солдаты вполне сносно справлялись на уровне полусотни или клина, более или менее — в рамках колонны, в пределах одного полулегиона им еще как-то удавалось друг другу не мешать, но легион являлся единым целым лишь по названию, никто не в силах был справиться с тысячей беспорядочно перемешавшихся солдат, которые могли поддерживать походный строй, если их заранее выстроить на дороге, что занимало невероятно много времени. Развертывание из походного строя в боевой вообще представляло собой ужасающее зрелище. Старшие офицеры, даже если знали, что делают, не в состоянии были следить за каждым подсотником и сотником, так что колонны и клинья загораживали друг другу дорогу — как двое столкнувшихся на углу прохожих, делающих шаг то влево, то вправо. Подсотники не могли заставить десятников действовать единой командой в клине.

На фоне этого блестящие парады когда-то обруганных под Акалией конников в черных мундирах, идущих впереди лучников вместо алебардщиков, выглядели просто образцово. Терезе стало ясно, что дневной переход дартанского легиона (еще и с обозами!) следует оценивать в восемь миль, а не в пятнадцать. Свертывание лагеря, построение в походный строй, а затем свертывание этого строя и развертывание нового лагеря заняло бы полдня. Не было также речи о том, чтобы вступить в бой с марша, чем всегда славились имперские легионы. Дартанские тяжелые отряды, сколь бы своевольны и недисциплинированны они ни были, уже получили боевой опыт и втоптали бы беспорядочную толпу в землю, сохраняя в своих рядах образцовый порядок, — время наверняка не торопило дартанских рыцарей… Меньше всего хлопот причинял легион конной пехоты, с самого начала задуманный как резерв на поле боя или поддержка для конных рейдов Армектанского легиона. Тереза предполагала, что во время сражения сможет этими быстрыми пехотинцами срочно затыкать дыры в группировке и посылать подкрепление, куда потребуется, в обычное же время небольшие отряды пойдут под начало опытных командиров Агатры и ее собственных, выделенных в качестве поддержки для самостоятельно действующих колонн. Однако более крупные маневры всех сил обязательно следовало провести еще раза два; у надтысячницы по спине бежали мурашки при мысли о том, каковы будут потери в ее красных легионах, если дело дойдет до незапланированной битвы.

На фоне этого лучше всех выглядел легион Агатры. Об армектанских гвардейцах и легионерах не стоило даже говорить — это был лучший полулегион во всей Вечной империи, поскольку Тереза сильно сомневалась, что опытные и овеянные заслуженной славой солдаты гвардии императора способны на подобные поступки, особенно если речь шла о совместных действиях. К тому же у этих солдат было все: обозы, тыл и прислуга выглядели как сошедшие со страниц уставов, вплоть до каждого мула и вьючного мешка. Но и дартанцы Агатры держались вполне неплохо; дартанская гвардия, может быть, и обучалась главным образом для парадов, но столь жестко, что звук ровного шага и лязг доспехов полулегиона раздавались в одно и то же мгновение. Эти триста солдат наверняка не могли загородить никому дорогу, поскольку ходили и действовали как один человек, способные в два шага развернуться на месте, с ходу перестроиться из колонны в шеренгу, в бою же они столь же легко располагались треугольником или с флангов. Гиганты в доспехах, каких не было ни в одной пехоте Шерера, могли со своими алебардами многое доказать.

Наконец, последний полулегион также явно отличался от всех, которые собрали в трех легионах, состоявших из одних дартанцев. Агатра не скрывала, что украла для себя самых лучших солдат и офицеров, притом уже довольно давно, и уже успела неплохо их подучить. Легионеры справлялись с маневрами настолько хорошо, что наверняка могли вступить в любой бой прямо с марша, из любой позиции в строю легиона. Вооружены они были вполне прилично, поскольку еще под Тарвеларом получили топоры, налокотники и наколенники (у каждого пехотинца имелось либо что-то одно, либо и то и другое), что вместе со щитами, переданными им гвардией, образовывало неплохое целое. Две фланговые колонны имели в своем составе по полусотне конной пехоты (идея создания этого подразделения принадлежала Агатре), центральная же колонна — отличную полусотню арбалетчиков. Тереза, довольная тем, что под ее началом целых два легиона, на которые можно положиться, ничего не говорила и лишь иногда улыбалась себе под нос, думая о том, что скупо выделенные Кирланом деньги и вооружение каким-то образом все же попали по нужному адресу… Кто-то там, похоже, направлял их в желаемую сторону. У Агатры даже имелся приличный обоз для ее дартанцев — правда, только одна или две повозки на клин пехоты и по десять мулов на полусотню пеших конников — то есть на одну треть меньше, чем нужно. Но и это было неплохо в сравнении с новыми легионами, особенно если учесть, что повозки и вьюки мулов отнюдь не зияли пустотой.

Снабжение являлось основной головной болью Восточной армии. Денег постоянно не хватало, но еще более серьезной проблемой была доставка еды для пяти тысяч человек — так, чтобы никто об этом не знал… Незадолго до прибытия первых дартанских легионеров лагерь более-менее снабдили продовольствием, но этих запасов не могло хватить надолго. Тереза не строила иллюзий — она была более чем уверена, что не одна голова трудится над решением загадки: а куда, собственно, деваются караваны повозок и вьючных животных и для кого они везут свой груз? Ей хотелось продолжать обучение своих солдат, но еще больше ей хотелось наконец выступить на войну, прежде чем станет ясно, что восемь армектанских легионов, собранных под Тарвеларом, и гарнизон Тройного пограничья — это не все, чем располагает империя. Плохо обученные солдаты, о которых никто не знал, стоили вдвое больше, чем отборные войска, о которых было известно врагу. Когда именно правда обнаружится — было вопросом нескольких недель, а может быть, даже дней.

Измученная до предела постоянной скачкой, командующая армией по ночам почти не спала, вместе с лучшими своими командирами составляя планы кампании. Поступали сообщения шпионов и разведчиков, подтверждающие или отрицающие существование различных мостов, паромных переправ и бродов. Другие приносили известия о собранных под Роллайной железных полках Ахе Ванадейоне внушающей тревогу численности, обеспеченных всем, что только можно желать на войне, и ожидающих неизвестно чего. Тереза давно считала совершенно очевидным, что дартанская гражданская война была лишь первым шагом к отказу повиноваться империи. Почти наверняка за этим стояла таинственная госпожа Буковой пущи, а приходившие из Дартана известия лишь подтверждали ее догадки. Уже открыто говорилось о возвращении королевы (именно королевы, не короля!), восстановлении королевства, могуществе Золотого Дартана… Однако пока что ничего не происходило. Воскрешенные рыцари королевы (и опять-таки — а почему не короля?) стояли под Роллайной. Из Буковой пущи никто не вышел. Никакие войска. Только в самом Добром Знаке, похоже, почти не осталось солдат. Куда их забрали? В военный лагерь под Нетеном, о котором говорил разведчик? Если так — а это было вполне вероятно, — то они ждали на направлении удара Западной армии, у дороги, которая была теперь важнейшей артерией Шерера. Армектанские легионы должны были вторгнуться в Дартан, ибо только таким образом можно было вынудить все силы Первой провинции к обороне юго-западной части края. Она сомневалась, что тяжелые отряды Сей Айе, даже под предводительством Йокеса, смогут удержать эту дорогу. Это войско не предназначалось для обороны леса! Армектанские лучники с севера могли варить себе суп в шлемах лучшей, возможно, тяжелой конницы в мире. Но была еще пехота, были еще знаменитые лесничие Сей Айе. И неизвестно что еще, поскольку кто знал, что на самом деле находилось за стеной деревьев? А если этих лесничих не пятьсот или даже не тысяча, а две тысячи? Кто мог поклясться, что это не так? Человек с луком стоил в пятьдесят раз меньше, чем человек в полных доспехах, с рыцарским снаряжением и на боевом коне, тоже покрытом доспехами. Почему в Сей Айе не могло быть двух, трех, четырех тысяч лесничих, если у них две тысячи таких конников? Если бы войска Сей Айе сумели без помощи Эневена остановить наступление армектанских легионов на рубежах Буковой пущи, стоящие под Роллайной отряды перечеркнули бы весь план кампании. Восточная армия могла войти в восточный и центральный Дартан, сея там опустошение, растерянность и ужас, разрушая владения Домов, но не тогда, когда над ее головой висел железный молот Эневена. Постоянно избегая встречи с Ахе Ванадейоне, командующая Восточной армией могла самое большее — особенно во главе своих дартанских легионов — сжечь одну-другую деревню, послать конный рейд для разгрома небольшого городка. Это — опустошение? Это — лишающее воли к борьбе завоевание? А где разрушенные дворцы Роллайны? Где ночное зарево вдоль всего горизонта, а днем — черный дым?

Все чаще ей приходила в голову мысль, что переход дартанских солдат все же не удалось сохранить в тайне… Что его благородие Эневен ждет под Роллайной именно ее и ее ненадежную армию.

Первое поражение обрушилось на империю еще до того, как зазвенели скрещенные мечи. Тереза, поглощенная без остатка организацией армии, учениями, поездками за снаряжением и, наконец, планированием кампании, не хотела ни о чем больше слышать. В конце концов, однако, казначей Восточной армии прорвался в ее обитель в лесном лагере, выдержав перед дверью настоящий бой с часовым. Полусонная Тереза, вырванная из дремоты, на которую у нее нашлась пара свободных минут, с недоверием смотрела на солдата, который дрался в дверях с урядником. Урядник пнул солдата в ногу и ударил кулаком в плечо. Солдат схватил урядника за горло и прижал к стене.

— Что здесь происходит? — хрипло спросила надтысячница.

Драка прекратилась.

— Ваше благородие не спала два дня, — сказал запыхавшийся десятник, настолько злой, что готов был обругать всех вокруг, даже командующую. — Я отпустил легионера и сам встал на часах. Завтра ваше благородие поведет меня на войну! — с неподдельным гневом бросил он. — Я не собираюсь погибнуть в первом же сражении только из-за того, что ты неделю не спала!

Урядник хрипло дышал, массируя сдавленное горло. Наконец он обрел дар речи и произнес:

— Пять дней… хррр… Уже пять дней, как я велел сказать вашему благородию… И ничего! А я не знаю, что делать! Хррр! Какие расходы сократить?! Жалованье?! Снабжение?!

Голая по пояс Тереза перестала тереть покрасневшие веки и выбралась из койки, грозно встряхивая маленькими и все еще тугими грудями пятидесятилетней женщины, которая, вместо того чтобы кормить детей, таскала тяжести вместе с солдатами на плацу. Она ополоснула лицо водой из стоявшего у стены ведра, наконец подняла его и вылила содержимое на голову. Босая и полуголая командующая армией являла собой не лучшее зрелище для двоих присутствовавших в комнате армектанцев. Они начали говорить одновременно, но она утихомирила их жестом.

— Спасибо, десятник. Обещаю, что перед выступлением высплюсь, поскольку в том, что ты сказал, немало истины. Но сейчас я уже не сплю, так что дадим слово казначею, он ведь готов задержать нам жалованье.

Десятник глубоко вздохнул, по-военному кивнул и вышел. Тереза поискала рубашку.

— Ну? Почему ты хочешь урезать расходы?

— Не могу поверить, что никто вашему благородию не сказал! — Урядник был явно напуган.

— Кое-что я слышала. Какие-то фальшивые деньги. Но при чем тут я? Легионы нанимают казначеев именно затем, чтобы командирам не приходилось складывать деньги в столбики.

— Ваше благородие… Фальшивые деньги? Фальшивые деньги! — воскликнул несчастный казначей. — Да, но везде, во всем Шерере! Наше золото изо дня в день теряет ценность, никто не хочет его брать! Вчера вечером я получил письмо из Кирлана и не мог добраться до вашего благородия, нигде тебя не было! Больше не будет никаких денег, конец, ваше благородие! То, что у меня в кассе, — это все! На жалованье, на снаряжение, на еду, на оплату заказов, — перечислял он. — На обозы, на плату шпионам…

— Погоди, — прервала его Тереза. — Что значит — не будет денег?

Урядник развел руками.

— Ну… в общем, не будет, — сказал он. — Кирлан пишет, что это все. Мы больше даже медяка не получим. Возможно, удастся добыть немного еды для людей, дав расписку. Но квартирмейстер говорит, что это покроет самое большее четверть необходимого. Не все хотят брать расписки, частных поставщиков мы заставить не можем, а если даже они согласятся принимать расписки, то их нельзя выставлять на суммы большие, чем…

— И не будет денег? — не верила надтысячница. — Но… каким образом мне закончить организацию армии, за счет чего обеспечить снабжение кампании? У нас нет никаких запасов! А чем я заплачу кузнецам за изготовленные наконечники? Они трудятся день и ночь и без того один из пяти делают нам бесплатно!

— Именно, ваше благородие. Интендант и квартирмейстер хотели меня поколотить, когда я сказал, что ничего больше не дам. У одного пустые склады, а второй не может ни отменить, ни оплатить заказы… Что мне делать?

— Не знаю, — сказала Тереза. — В финансах я не разбираюсь, для этого у меня есть ты. Я знаю, как с умом потратить деньги, но сперва нужно хоть какие-то иметь. Зарабатывать я не умею, войско существует для того, чтобы спокойно зарабатывали другие. Но что значит — не будет денег? — снова в гневе крикнула она, став опасно красивой; даже шрам на щеке не повредил вдруг проступившей в чертах надтысячницы красоте. — В первый раз слышу нечто подобное! Денег всегда слишком мало, иногда до смешного мало, но чтобы вообще? Мы что, должны красть еду? Как я могу экономить, если у меня ничего нет? Сколько у тебя в кассе?

Казначей назвал сумму.

— Ведь это ничто! — рявкнула надтысячница. — С завтрашнего дня я буду командовать армией голодающих! И что там, говоришь, с тем золотом? Что никто его не хочет брать?

— Изо дня в день оно падает в цене. Такие вести разносятся подобно вихрю, поскольку у крупных купеческих предприятий есть курьерские эстафеты между окружными городами. С каждой золотой монетой нужно идти к менялам, чтобы они оценили содержание в ней золота, а если даже оценят и подтвердят, что это хорошая монета, то мелкий торговец или какой-нибудь ремесленник все равно ее не возьмет, поскольку ему будет трудно пустить ее в дальнейший оборот. В округе Рапы хуже всего. В Акалии лучше, но все равно золото берут только самые крупные поставщики, естественно, при условии, что мы основательно переплачиваем. Лучшую цену дают те, кто может подождать, пока деньги восстановят ценность, то есть самые богатые. Представительства землевладельцев из округов Рины и Рапы, у которых мы берем зерно, союзы рыбаков с Гарры, от которых мы получаем копченую и соленую рыбу, представительство Сей Айе, представительство суконщиков из дартанской Семены, пивоварни и водочные заводы…

— Серебра у нас нет?

— Уже нет.

— Собери всех казначеев легионов, всех интендантов и квартирмейстеров, — сказала надтысячница. — Вы должны посоветоваться и придумать что-то умное. Меня не волнует, как вы будете кормить войско. Еда должна быть, и все!

Казначей хотел что-то сказать.

— Все! — рявкнула надтысячница, замахиваясь сапогом, который как раз собиралась надеть. — Что это, война или какое-то проклятое мошенничество? Я должна получить под зад только потому, что кому-то захотелось заплатить жестяными монетами? Ничто не имеет значения — луки, легионы, планы кампании, — ибо не хватает куска вонючего сыра для солдата! Проваливай и наведи с этим золотом порядок!

Ничего подобного казначей еще не видел. Он разозлился на командующую, но вместе с тем ему хватило ума не обидеться и не накричать в ответ. Эта женщина две недели не слезала с седла. Нечеловеческими усилиями она привела пять легионов в более или менее боевую готовность только для того, чтобы услышать, что теперь ее солдаты попросту не получат еды, а если даже удастся что-то добыть, то хватит лишь на голодный паек. Этим людям предстояло вскоре выступить на Дартан, преодолеть десятки и сотни миль, недосыпая, пересечь леса и реки, сражаться, умирать от полученных ран, поддерживать на переходах больных товарищей, толкать повозки по песку и грязи — все это на хлебе и воде, без добавок, без водки. Им предстояло драться за курицу, бегающую по сожженной деревне, есть собственных лошадей и обманывать голод, до бесконечности жуя тонкие полоски сушеного мяса. Они не могли даже сами покупать себе еду, поскольку получали жалованье по нормам мирного времени, которое и без того выплачивалось нерегулярно и которого даже во времена спокойной и сытой гарнизонной службы хватало на дешевую шлюху и одну приличную пьянку в месяц.

— Сделаю, что смогу, — сказал казначей.

Но он знал, что может немногое.

Два дня спустя Тереза получила известие о выходе Западной армии из-под Тарвелара. Сообщалось, что Восточная армия получит приказ о наступлении на Дартан сразу же, как только отряды Ахе Ванадейоне двинутся против армектанских легионов. В Кирлане знали, что дольше тянуть невозможно. Существование Восточной армии в любое мгновение могло перестать быть тайной. Кроме того, на вражеской территории, по крайней мере, появится возможность жить за счет военных трофеев, то есть налагать контрибуции, требовать выкуп от жителей городов или попросту грабить…

37

Западная армия за несколько дней добралась до окрестностей Лида Айе. В городе до сих пор стояли солдаты дартанской морской стражи, царило спокойствие, никто не рвался воевать на чьей-либо стороне. Армектанцы втайне презирали этот дартанский «Прекрасный Знак», который был скорее символом подобострастия, подтверждением мерзкой легенды о трусливых и плаксивых дартанцах. Лида Айе никогда не бывала в осаде, поскольку отцы города всегда ждали перед воротами, отдавая городские ключи любому, кто их требовал, радостно и с удовольствием выплачивая контрибуцию, посылая девушек из городских публичных домов в войско, лагерь которого находился ближе всего. И на этот раз, хотя в том вовсе не было необходимости, Лида Айе тотчас же подтвердила свою верность империи и имперским порядкам. Командование Западной армии забрало из города несколько десяток морских пехотинцев и усилило ими охрану обозов, после чего все войско двинулось дальше с быстротой, о которой упоминалось во всех хрониках армектанских войн. Составлявшие ядро армии три отборных северных легиона, пользуясь главной дорогой, перемещались со скоростью в двадцать миль в сутки; четвертый легион, целиком состоявший из конницы, двигался еще быстрее. Остальные четыре легиона, собранные со всех уездов центрального и южного Армекта, шедшие по горным дорогам, делали за сутки до пятнадцати миль, из-за чего походное построение армии приняло форму треугольника или, скорее, наконечника стрелы, острие которого составляли войска с северной границы. Находившимся внутри строя обозам ничто не угрожало, а до края Буковой пущи первыми должны были добраться самые опытные войска, которые могли надлежащим образом разведать и обезопасить местность. Запасов пока хватало — все, в чем отказали Терезе, досталось армии, которой первой предстояло вступить в сражение. Кроме того, предполагалось, что Тереза сумеет прокормить своих солдат ценой разграбления края.

Западная армия в начавшейся войне должна была принять на себя всю тяжесть боевых действий. Менее многочисленная и намного хуже подготовленная армия Терезы не справилась бы с подобной задачей — самое большее она могла жечь беззащитный край и вести мелкие стычки с небольшими, в отчаянии вырываемыми с запада силами рыцарей королевы. Однако Йокес не знал, что есть и вторая имперская армия — неважно, слабая или сильная, — и потому исходил из полностью неверных предпосылок. Он считал, что армектанский удар из-под Тарвелара и Лида Айе будет выглядеть именно так, как предполагалось для Терезы. В партизанской войне, рассчитанной на опустошение края, а также слом боевого духа и изматывание противника, армектанские легионы с севера могли играть с отрядами Эневена в кошки-мышки — что совместно доказывали княгине Йокес и мудрец-посланник. Командир войск Сей Айе наверняка изумился бы, если бы ему сказали, что И. К. Каронен, главнокомандующий Западной армией, желает в точности того же самого, что и он: связывания сил противника и ничего больше. Удар по Нетену и удержание ведущей через лес дороги были, мягко говоря, предприятием, не сулившим быстрого успеха… Но этого вполне хватало, чтобы связать и обескровить войска Сей Айе, вынужденные сражаться за свои «ворота в Шерер».

Первые донесения конных разведывательных отрядов подтвердили основные положения армектанского плана. На краю пущи случилось несколько стычек — не слишком кровавых, поскольку речь шла только о разведке противника, так что командиры армектанской конницы не оказывали особого давления. На самое серьезное сопротивление, как и предполагало командование, имперские войска натолкнулись у начала лесной дороги. Там, где еще накануне свободно проезжали купеческие караваны, не смел пройти ни один вооруженный солдат империи. Захват окраины леса составлял задачу пехоты, конница сделала свое дело и теперь должна была лишь прикрывать лучников и щитоносцев. С этим подождали до наступления ночи; Каронен отнюдь не недооценивал тяжеловооруженные дартанские отряды и вовсе не собирался ввязываться в битву на равнине возле леса. Он намеревался утром выйти из укрепленного лагеря и под прикрытием всей своей конницы, выстроенной в боевые порядки, ворваться в пущу. Он прекрасно понимал, что знаменитые лесничие Сей Айе прольют немало крови его солдат. Но пехота с севера, в особенности легкая пехота, вполне могла в таких условиях справиться с задачей. Каронен не был столь измотан, как Тереза, и вполне отдавал себе отчет в том, что лесная стража Сей Айе наверняка не насчитывает четырех тысяч человек — при значительном численном превосходстве армектанские пехотинцы, хуже знавшие лесные дебри, но лучше умевшие пользоваться луками, не ожидали особых хлопот с расчисткой расположенных вдоль дороги пространств Буковой пущи.

Сражаясь за лес, надтысячник Каронен намеревался одновременно направить большую часть своей конницы в обход юго-западной оконечности леса. Две тысячи неуловимых конных лучников должны были как создать угрозу для тылов войск Йокеса, так и посеять страх в рыцарских владениях, а также обескровить и истощить партизанской войной отряды пущи, пытавшиеся сдержать наступление передовых частей. В армектанском командовании считали, что пехота рано или поздно очистит Буковую пущу до самого Нетена и захватит саму пристань, а тогда — если не раньше — обороняющиеся будут вынуждены позвать на помощь стоящие под Роллайной войска Эневена. К этому времени Восточная армия должна была уже находиться на исходных позициях для наступления на Дартан.

План имел серьезный недостаток, а именно — никто в точности не знал, является ли существование Восточной армии все еще тайной для дартанцев, а если даже и так, то как долго оно еще таковой останется. Так что Западная армия не могла играть в затяжную войну, будучи «орре сег гевер», «существующим флотом», — одно лишь существование западной группировки не могло вынудить Эневена прийти на помощь Йокесу. Следовало наступать быстро и решительно, не избегая кровавых столкновений и даже небольших сражений, пусть и с неизвестным результатом. Невозможно было представить лишь одно: крупную битву возле леса, ведущуюся по правилам, навязанным противником. Поэтому Каронен не только не отослал, но и, напротив, собрал вокруг себя всю конницу, которой располагал. Выстроенные в боевые порядки, прикрывающие выходящую из лагеря пехоту, дисциплинированные колонны и полулегионы конных лучников могли помешать любой попытке врага развернуть силы для битвы на равнине. Выстроить тяжеловооруженный отряд «острием» было нелегким делом. В первом ряду вставали несколько копейщиков, в следующем на двое больше, потом снова — и так в зависимости от численности отряда. Но тяжеловооруженных воинов еще должно было хватить для прикрытия флангов группировки, внутреннюю часть которой занимали конные арбалетчики. В середине «острия» строя, или в последнем ряду копейщиков, вставал знаменосец рядом с командиром отряда. Легкая армектанская конница была не в состоянии выдержать удара сгруппированного таким образом отряда, но здесь, возле леса, наступая с копьями на занимающих свое место в строю тяжеловооруженных, ей самое большее приходилось считаться с необходимостью пробиться через рассеянные, не выстроенные «острием» силы прикрытия. Каронен полагал, что сплоченные армектанские колонны с этой задачей справятся. Затем, пробившись через кордон, они легко могли смешать напором атаки формирующих строй солдат Йокеса, а потом связать их боем на месте, до подхода пехоты. При невозможности наступать рысью или галопом преимущество закрытых полной броней конников уже не было столь очевидным. Во всеобщем замешательстве управляющий выученным конем легионер империи мог вести примерно равную борьбу с противником, пехотинцам же разрушение боевого строя было еще выгоднее. Надтысячник Каронен сильно сомневался, что рассудительный командир Сей Айе, которого он знал лично, стал бы бросать своих солдат в мясорубку, хотя втайне полагал, что может случиться и такое, если отряды укрывшихся в лесу лесничих не столь многочисленны, как предполагалось. Кровавая схватка была весьма на руку командиру более многочисленных имперских сил, и он охотно ее даже спровоцировал бы. Поэтому, в числе прочего, он отказался от перехода под покровом темноты — но прежде всего потому, что наступление на лес днем, под прикрытием собственной конницы, было намного безопаснее, чем ночная битва на краю пущи, ведущаяся силами пехоты. Каронен попросту боялся послать своих отличных солдат, видимых на равнине как на ладони в свете луны, под луки и арбалеты невидимых лесных стражей, которым не пришлось бы отступать даже после того, как легионы вошли бы в лес. Сидевшие на краю леса лесничие наверняка знали там каждую пядь земли, каждую яму и каждый пень. Нельзя было также исключать наличия волчьих ям и всевозможных ловушек. В подобных условиях даже двести неуловимых, не видимых никому стрелков могли ночью перебить всю его армию. Эти люди, возможно, стреляли не столь хорошо, как лучники легиона, но несколько убитых и тридцать раненых в течение дня конных лучников были лучшим доказательством того, что стрелять они все-таки умели. В темноте леса никто не смог бы даже сказать, с какой стороны прилетела стрела.

Офицеры тщательно выбрали место, а солдаты северных легионов умело разбили укрепленный лагерь на расстоянии мили от леса. С боков и с тыла его прикрывали постройки большой деревни, был рядом и ручей, что означало достаточное количество воды для войска. На долгое пребывание в лагере не рассчитывали; поставлен он был скорее на всякий случай. Если бы что-то пошло не по плану, если бы противник, разворачивая свои ряды на равнине, все же остановил наступление армектанской конницы, пехота должны была куда-то отступить. Надтысячник — старый вояка, многое в жизни повидавший, — считал эти полевые укрепления совершенно излишними, однако не хотел ничем пренебрегать. Во-первых, солдаты лучше сражались, зная, что в случае чего можно отойти в безопасное место. Во-вторых, и даже в первую очередь, Вечная империя располагала только одной полноценной армией, и никто не имел права без необходимости подвергать ее риску.

Мелкий, но довольно широкий ров неровной и прерывистой линией окружал лагерь — один из самых простых и лучших способов сломать строй наступающей конницы. Ров этот усиливали невысокие насыпи из выкопанной земли. Преодолеть галопом подобное препятствие было совершенно невозможно, ни одно «острие» не могло удержаться в ситуации, когда часть наступающих вынуждена сдерживать коней раньше, чем их товарищи; впрочем, всяческие неровности, дыры и ямы являлись для конницы сущим проклятием. Края рва укрепили заостренными кольями; история войн учила, что каждый пехотинец должен иметь при себе один такой заостренный с двух сторон колышек. Воткнуть колышек в землю было делом нескольких мгновений; даже внезапно застигнутая врасплох противником, хорошо обученная пехота сразу же могла скрыться за лесом наклонных кольев, несколько уменьшающих стремительность первой атаки.

К полуночи лагерь был готов. От установки палаток отказались; погода стояла хорошая, и можно было не опасаться, что войско промокнет и замерзнет под открытым небом. В палатках в любом случае спали на земле.

Четвертая часть пехоты стояла во всеоружии, ожидая рассвета. Время от времени часовые сменялись, чтобы каждый солдат мог отдохнуть перед сражением. Не спали все всадники на равнине, готовые помешать врагу перейти в наступление под покровом ночи.

Еще до рассвета двинулись вперед легионы второй линии, постепенно стягиваясь к лагерю. Северные легионы должны были захватить край леса и взять на себя все бремя сражений, однако надтысячник Каронен хотел иметь под рукой резерв, а прежде всего намеревался увести все войско с равнины настолько быстро, насколько это возможно. Подтянулся обоз. Четырем резервным легионам досталась задача прикрывать его до тех пор, пока не появится возможность вывести повозки на дорогу среди деревьев. Прикрыть переднюю часть обоза было несложно — узкая дорога исключала неожиданную атаку тяжелой конницы, впрочем, ни один командир на месте Каронена не мог бы желать ничего более прекрасного, чем вид воинов в тяжелой броне на неповоротливых боевых конях, втянутых в безнадежную борьбу среди упряжек, повозок, деревьев, истекающих кровью в схватке с обозной прислугой и выходящей из леса по обеим сторонам дороги пехотой. При мысли о том, что его благородие М. Б. Йокес мог бы покуситься на лагерь, Каронен ощущал внутри приятное тепло.

Перед самым рассветом солдат подняли на ноги. Повара и помощники доставили из тыла еду, разнося котлы с горячим молочным супом по всем клиньям в легионах. До стоящей в строю конницы также добрались подручные с сухим пайком. Конники держали свою прислугу не в глубоком тылу, а в ближайшем соседстве от поля боя. Легкая армектанская конница не пользовалась обозными повозками — вместо этого на каждых пятнадцать человек приходилось четыре вьючных лошади, которых вели служившие при войске коноводы. Тыл конных лучников не мог обременять войско, предназначенное для вылазок в тылы врага, посылки передовых отрядов, скрытных переходов. Легкие конники всегда и везде имели свое имущество под рукой.

В укрепленном лагере старые солдаты с северной границы выскребали деревянными ложками остатки овсянки из мисок, прятали свой нехитрый скарб в сумки и лениво поглядывали на видневшийся на расстоянии мили лес, все четче вырисовывавшийся на фоне светлеющего неба. На равнине конные лучники жевали свои сухари, запивая привезенным конюхами пивом. Кувшины переходили из рук в руки. Офицеры шагом проезжали вдоль своих отрядов, готовые в любое мгновение отдать нужный приказ. Брошенные кувшины собрали бы мальчишки-подручные.

Светало.

Раздался сигнал к выходу. Свыше шестисот лучников из Третьего Северного легиона вышли из лагеря, разворачиваясь в строй слева от дороги. Издали послышался крик-приветствие четырехсот пятидесяти конников этого же легиона. Пехотинцы ответили таким же криком.

Двинулась пехота Первого Северного легиона, она, наоборот, выстроилась справа от дороги — почти триста лучников и двести восемьдесят щитоносцев. У них не было возможности обменяться приветствиями со своей конницей, стоявшей на левом фланге сил прикрытия.

Второй Северный легион, тяжеловооруженный, был почти лишен конницы — только резервная колонна командира состояла из трех конных клиньев. Почти семьсот щитоносцев и триста лучников двинулись прямо по дороге. Эти солдаты должны были ударить в самую середину, захватывая главную цель — начало лесной дороги.

Северный Конный легион, последний из четырех «пограничных», поддерживаемый центрально- и южноармектанскими отрядами, давно уже ждал наготове. Солдаты за ночь немного вздремнули, как и все всадники, по очереди сходя со спин лошадей и ложась в траве, не покидая строй.

Четыре прикрывавших обоз легиона вошли в покинутый лагерь.

В силе армектанских армий, состоявших из отрядов, которыми легионы обменивались словно кубиками в детской игре, вместе с тем крылась определенная слабость. Все солдаты служили войне-Арилоре, но только под ее знаменем… Армектанские легионы никогда не имели собственных боевых традиций, столь сильно сплачивающих отдельных людей. Армия завоевателей Шерера, прекрасно орагнизованная, состояла, однако, из солдат, не знавших, что такое боевой путь. Идущий на войну дартанский рыцарь забирал с собой память обо всех войнах, в которых участвовали его предки. В гаррийском флоте всегда существовал обычай, по которому новый корабль получал имя уничтоженного или затопленного предшественника, принимая память обо всех его победах и поражениях; команду по возможности комплектовали из моряков и солдат, служивших на том корабле. У армектанских сыновей великих равнин ничего подобного не было. Ни один лучник не мог сказать: «Мой легион отличился двести лет назад при завоевании Роллайны». Идущих к краю леса солдат собрали из всех военных округов пограничья и создали из них легионы в таком составе, который сочли наилучшим. То же касалось резервных легионов второй линии, собранных со всего Армекта. Клинья получили новых соседей в колоннах; из колонн составились новые полулегионы… Все это в любой момент можно было изменить; в течение одного дня путем реорганизации, объявленной командующим армией, могли появиться легионы исключительно конные или пешие, тяжелые или легкие, смешанные любым образом — так, как того требовала ситуация. Необычно грозной была военная машина, построенная так, что все ее части можно было произвольно заменять, и, несмотря на это, они прекрасно подходили друг другу и отлично взаимодействовали. Порой, однако, этим солдатам недоставало памяти о боевом пути легиона, в котором они служили. Недоставало хвастливых рассказов у лагерных костров, когда принимали гостя из более молодого по стажу подразделения, говоря, к примеру: «Мы, из легиона Орлов, никогда не отступали», а он слушал и клялся в душе, что вместе со своими товарищами из нового легиона Волков тоже скоро сможет так говорить. Не было никаких легионов Орлов или Волков, названия и номера давали в ускоренном порядке. Не было отличительных знаков и традиций… Все эти братья-солдаты служили в Армектанском легионе под знаменем Непостижимой Арилоры. Они шли на одно из самых выдающихся сражений своего времени, сражаясь ради империи, ради славы и ради себя, но не ради своего легиона. И потому пропадало впустую множество возможностей сложить прекрасные легенды.

Легендой должны были обрасти в этой битве защищающие свой лес дартанские отряды.

Пронзительные свистки офицеров конницы раздались сразу с многих сторон — в свете начинающегося дня, в начале лесной дороги, что-то мелькнуло. Все отчетливее слышался топот множества лошадей — из леса сомкнутым походным строем выехал рысью тяжелый дартанский отряд: длинная змея всадников, готовых попытаться развернуть строй перед фронтом наступающей армектанской конницы. Вымпелы имперских надсотников и сотников на обоих флангах зашевелились, повторяя знак, поданный белыми флагами тысячников, командующих сборными легионами. Выстроенные для контратаки клинья и полусотни двинулись шагом вперед; солдаты взялись за копья, притороченные к седлам. Движущаяся к стене леса пехота останавливалась, давая место конным лучникам. Никакие дополнительные приготовления не требовались — пешие клинья готовы были поддержать конницу, отступить или обороняться на месте. До края леса оставалось еще полмили.

Но вдруг эта мрачная стена ожила. Беспорядочно и хаотично среди деревьев начали появляться новые группы конников. Они двигались навстречу друг другу, одни шагом, другие рысью. Их было много, очень много — закованных в броню, сидящих на великолепных конях воинов. Мелькнуло разноцветное знамя, потом еще одно. Это была отчаянная атака-прикрытие, которую ожидал Каронен, предпринятая без формирования строя, по принципу «в кучу, рыцари!». За спиной этого кордона должны были стоять готовые к бою остальные отряды. Сколько? С северной стороны дороги из леса появился только один, кони были накрыты сине-зелеными попонами. С другой стороны на равнину выходили целых три — с голубыми, белыми и красно-зелеными попонами на лошадях. Обучаясь в условиях сохранения военной тайны, солдаты лишь в день первого сражения получили разные облачения для коней, с гордостью взяли в руки разноцветные боевые щиты, полученные вместо учебных, вставили в шлемы дополнительные перья, похваляясь великолепием своих отрядов. До этого все войско вынуждено было выглядеть одинаково, чтобы никто не сумел посчитать и отличить отряды друг от друга. Теперь каждый из солдат Сей Айе был непоколебимо уверен, что именно его отряд прекраснее всех, что достойны взгляда лишь розы на зеленом фоне, белые волны на благородном сером или однотонно-мрачные, грозные, как сама смерть, развевающиеся попоны Черного отряда.

Армектанская контратака была спокойной и уверенной.

Отряд, выехавший рысью из устья лесной дороги, увлек за собой второй. И сразу же начало происходить нечто непонятное: с грохотом и лязгом длинная змея тяжеловооруженных воинов, продолжавших ехать рысью, начала менять форму, собираясь в странную толпу, над которой плыло трепещущее черно-золотое знамя с красной чертой узкой княжеской короны. Из середины толпы раздался громкий звук трубы, и бесформенная куча начала плавно превращаться в правильный тупой треугольник. Когда он приобрел окончательную форму, труба прозвучала снова. С грохотом копыт и стальных лат чудовищное долото, выкованное из трехсот всадников, перешло в галоп, по плавной дуге уходя с дороги, на которой уже собирался второй отряд, не столь многочисленный, но столь же умело переходящий из походного строя прямо в атаку. На свете просто еще не было такой тяжелой конницы! Армектанские легкие конники под руководством лучших командиров могли перестраиваться при виде врага, делиться на меньшие и большие отряды, но железные дартанские полки были просто не способны на такие маневры! Чтобы продемонстрировать подобное искусство, каждый солдат должен быть сам себе командиром, должен знать свое место в строю, найти тех, кто с боков и впереди, и все это в движении, перед лицом контратакующего противника! Тяжелые и неповоротливые кони не годились для подобных передвижений, их трудно было обуздать; пущенные галопом, они куда больше владели наездниками, чем наездники ими.

Но в отрядах Сей Айе служили не мужественные дартанские рыцари, съезжавшиеся со всех сторон света, чтобы встать под общим знаменем. Отряды из пущи лишь внешне выглядели как рыцарская конница. Эти люди не встретились впервые в момент начала кампании. Они много лет стояли в лесном лагере конницы, на огромной поляне, сотни раз изрытой тысячами копыт. И точно так же сотни раз им в уши трубили сигналы, размахивали флагами, за которыми специально выделенные солдаты, называвшиеся подсигналыциками, постоянно должны были следить, чтобы сразу же крикнуть ближайшим товарищам, какой знак передается. Даже звуки труб не всегда удавалось расслышать в диком шуме сражения — но высоко поднятый флаг повторял каждый их сигнал.

Третий из отрядов на дороге выстраивался треугольником, ощетинившись спереди массивными древками копий, а по бокам — пиками средневооруженных. Переходящие с рыси на галоп кони были облачены в прекрасные бело-лиловые попоны, на двупольных же щитах, которые держали копейщики, сияли красным вездесущие княжеские короны.

И возле леса уже не было беспомощных толп и отдельных всадников. Онемевший Каронен мог наблюдать чудеса военной подготовки, недоступные даже его собственной коннице. Дорога разделила поле битвы пополам; в южной его части три группы под тремя трепещущими знаменами ехали рысью, невероятно быстро выравниваясь в линии и плавно принимая форму острия, как и отряды на дороге. В самом центре среднего отряда внезапно выросло разноцветное знамя — зато опустились знамена остальных. Это была армектанская школа атаки — три отряда, по образцу армектанских полулегионов, намеревались действовать вместе, послушные главнокомандующему! Армектанские конные лучники вдруг оказались прямо на пути железного потока трех мчащихся галопом отрядов, выстроенных чуть ли не как на параде, лишь то тут, то там сдерживал коня всадник, который не нашел себе места в строю и теперь пытался укрыться в «хвосте», за спиной атакующих товарищей. Самоубийственная атака имперцев захлебнулась под дождем из четырехсот арбалетных стрел, выпущенных над головами копейщиков, с точностью, о которой не могли мечтать свиты дартанских рыцарей. Кто-то пытался дать приказ отступать, но на это уже не было времени, расстояние сокращалось на глазах и оставалось лишь принять лобовой удар или в отчаянии отдать приказ: «Врассыпную! Спасайся, кто может!»

Неизвестно, размышлял ли о подобной возможности павший в этой битве тысячник конных лучников. Для любого командира конницы этот приказ — окончательный и позорный, означающий невозможность овладеть ходом сражения; приказ несчастного, который уже знает, что проиграл, и хочет лишь спасти хотя бы горстку солдат.

Армектанским конникам не было знакомо знамя Малого Штандарта, но его растущее на глазах полотнище запомнили до конца жизни все, кто поднял голову. Три клина железных наездников на всем скаку столкнулись со стеной имперских лучников и разнесли эту стену, почти не нарушив собственного строя. Треск ломающихся копий и отчаянный вопль сотен глоток смешался с боевым кличем тяжеловооруженных, и на фоне его раздался стонущий скрежет разрываемых кольчуг, лязг армектанских пик о кирасы, щиты и набедренники, храп и ржание повергнутых наземь коней. Идущие в контратаку двумя линиями армектанские колонны основательно пострадали, ибо первая линия не смогла противостоять натиску солдат княгини Сей Айе. Слегка сплющенные и потерявшие форму от столкновения с врагом «острия» наткнулись на вторую линию легкой конницы, и только тут тяжеловооруженные понесли достойные упоминания потери. У большинства копейщиков оставались в руках лишь обломанные древки, а времени, чтобы достать мечи, не было. Упал с коня закованный в железо всадник, дальше еще несколько, опрокинулась лошадь, слегка сбивая строй, но голубые мундиры Армектанского легиона потонули в море блестящих, богато украшенных кирас. Тяжеловооруженные не стали вступать в бой и двинулись дальше, оставляя позади лежащих лошадей, поднимающихся с земли всадников, стонущих раненых и множество безнадежно рассеянных вокруг, с трудом владеющих лошадьми, все еще сидящих в седле лучников. Раздался пронзительный звук офицерского свистка, но куда-то пропал вымпел тысячника, нигде не было видно вымпелов надсотников, и в течение долгих, смертельно долгих мгновений армектанские лучники не знали, где им собираться и куда ехать, прежде чем то тут, то там начали подниматься треугольные знаки сотников. Все это время смешанная тяжелая конница мелкой рысью удалялась от места побоища; знамя наклонилось вперед и выпрямилось, прозвучала труба по приказу командира, и три «острия» снова перешли на быструю рысь, все это время двигаясь прямо вперед, словно желая покинуть поле боя. Однако отряды начали на ходу выравнивать строй — эти солдаты, похоже, не умели останавливаться, чтобы навести порядок в своих рядах, казалось, что им обязательно нужно ехать рысью, ибо иначе у них ничего не получится! И снова, послушные приказам, по очереди зазвучали трубы в середине каждого отряда; сигнал был похожим, но каждый раз подавался в ином темпе. Три «острия» начали не спеша описывать дугу, заходя вправо, пока глазам смотрящих сквозь прорези в забралах солдат снова не предстало поле боя. Сломанным копьям и пикам пришло на смену другое оружие, доставаемое из ножен или отцепляемое от седел. Отряды Малого Штандарта снова готовы были вступить в бой. Перед ними были потрепанные, все еще пребывавшие в замешательстве отряды потрясенных лучников, которые на окровавленном и лишавшем воли к борьбе поле, среди сотен тел убитых и раненых товарищей, конских трупов и остатков сломанного оружия, с трудом собирались вокруг уцелевших командиров. На фоне этого, перед самой дорогой, на самой дороге и за ней шло сражение, ход которого диктовала конница Большого Штандарта.

Движущиеся по дороге и далее за ней четыре отряда Сей Айе не действовали совместно, как отряды Малого Штандарта. Ведомые своими командирами, они разошлись во все стороны, нанося удар по тем, кто оказался ближе всего или просто стоял у них на пути. Могучий Черный отряд, появившийся из леса первым, вошел прямо под ливень тысячи стрел, послылаемых пехотинцами Второго и Третьего Северного легиона. На гордых солдат, которые чаще всех несли службу возле княгини, зарабатывая себе имя тяжким трудом в казармах возле ее дома, и бравурный марш которых мог потрясти командующую имперской гвардией, обрушивались одна за другой волны грозного дождя. В войне с Гаррой армектанцы познакомились с силой длинных луков, которыми пользовались островитяне, и отвергли это оружие, запретив его применение. Для всадника равнин, у которого, кроме алерских зверей с севера, больше не было в Шерере врагов, это оружие было неудобным и излишним. Пехота также не видела необходимости перевооружаться длинными луками, более дорогими, в то время как те, которыми пользовались в течение многих столетий, были не менее действенны против не защищенных броней алерских воинов. Теперь же очередные тысячи выбрасываемых в небо стрел с безжалостной точностью поражали движущийся вдоль дороги отряд железных всадников, нанося немалые потери сосредоточенным в середине «острия» не столь хорошо прикрытым арбалетчикам. Прекрасно справились с брошенным вызовом малые щиты, которые стрелки носили на спине, но в гуще падающих сверху стрел многие арбалетчики были ранены в плечи, бедра и шеи, сколько-то их погибло. Сильно пострадали не покрытые латами кони. Однако голова и фланги атакующего отряда остались нечувствительны к легким армектанским стрелам; с коня упал только один тяжеловооруженный всадник, которого покинуло военное счастье — тонкая стрела попала прямо в узкую щель шлема.

Надтысячник Каронен, готовый в случае необходимости отвести пехоту назад в укрепленный лагерь, не мог предвидеть невозможного, а именно того, что семь дартанских отрядов попросту вырвутся из леса, чудесным образом примут форму «острия» и рысью, а потом галопом воткнутся в его легионы, не теряя ни мгновения на подготовку к атаке. Если бы даже вся конница Сей Айе, вместо того чтобы прикрываться кордоном из нескольких отрядов, сразу же рванулась в атаку, мчась беспорядочной толпой, дело дошло бы до серьезных потерь в армектанских рядах, но потом, в хаотической рубке всех со всеми, численное превосходство легионеров решило бы исход сражения. Однако перед лицом сплоченных, полностью управляемых командирами отрядов, наносящих удары в выбранные места, никто не мог оказать успешного сопротивления сжатым, подобно кулакам, стальным полкам, которые даже не думали идти врассыпную. Никто также не мог бежать, не говоря уже о том, чтобы отступить с проклятого поля боя.

С того мгновения, когда восходящее над лесом солнце выхватило первый отблеск доспехов всадника у начала дороги, прошло ровно столько времени, сколько требуется конному солдату, чтобы преодолеть неполные полмили, — надтысячник не успел бы досчитать до ста. Ошеломленный старый солдат, который знал маневры и перемещения войск во всех сражениях, выигранных и проигранных Армектом, никогда не мог себе представить подобного. В важнейшей битве своей жизни он увидел собственными глазами, что получается, если соединить дартанского коня и доспехи с обученным по армектанским принципам, дисциплинированным и послушным солдатом, которому несколько лет платили только за ежедневные упражнения и тренировки, проводившиеся под присмотром опытного командира и прекрасного наездника, сформировавшегося в имперской военной машине по армектанскому образцу. Йокес из-за отсутствия лошадей не мог иметь больше копейщиков, но конных стрелков сумел бы собрать и вдвое больше. Но он проводил набор в свое войско весьма предусмотрительно. Даже солдаты, которых он принял на службу недавно, были отличными наездниками, и самое главное — за последние полгода он принял их крайне мало. Столь мало, что, войдя в состав прекрасно обученных отрядов, они быстро становились равными старшим товарищам. Подобная система оправдывала себя в армектанских форпостах на севере, куда посылали пополнение в виде обученных, но все же «сырых» рекрутов. Новые солдаты очень быстро учились под присмотром опытных товарищей. Йокес ничего не придумал сам. Всему его научили имперские легионы.

Ряды насчитывавшего триста всадников личного отряда княгини, потерявшего немало павших и раненых стрелков, несколько смешались, но не настолько, чтобы арбалетчики забыли об уничтожении вражеской пехоты. Еще до этого выпущенные из-за спин копейщиков стрелы первыми сообщили армектанским лучникам, что те отнюдь не неуязвимы. С треском ломающихся о конские доспехи заостренных колышков «острие» Черного отряда пробилось до линии тяжелой пехоты, прикрывавшей лучников. У мужественных легионеров с топорами, защищенных крепкими щитами, не было никакой возможности противостоять весившим вдесятеро больше мчащимся во весь опор конным солдатам. Щиты не выдерживали ударов копий, а если даже некоторые и оставались целыми, то не было такого пехотинца, который устоял бы на ногах, получив подобный удар. Среди грохота и лязга, который был громче даже того, что сопровождал атаку Малого Штандарта, всадники на конях под черными попонами одним ударом разбили топорников, частично втоптав их в землю, частично отбросив на стоявших позади лучников. Смешавшись с пехотой, солдаты Сей Айе наконец в ней увязли и были вовлечены в мясорубку, о которой мечтал надтысячник Каронен, но на своих условиях. Из пятисот пехотинцев Первого Северного легиона после столкновения с конницей на ногах осталась самое большее половина, к тому же это были прикрытые лишь кольчугами лучники, с короткими мечами в руках, так как топорники из первой линии почти все погибли или получили ранения. Не уступавшие по численности легким пехотинцам империи конники госпожи Сей Айе устроили им настоящую резню, почти неуязвимые под прикрытием прочных доспехов. Даже стрелковая конница в середине строя была вооружена — и обучена — для рукопашной схватки значительно лучше, чем лучники Армектанского легиона, для которых устав предусматривал участие в непосредственном столкновении только вместе с тяжелой пехотой. Эти солдаты должны были стрелять, а не рубиться; мечи им давались только для самообороны. Конница Сей Айе совершенно безнаказанно вырезала — вернее, давила — отборных лучников, не имевших в данной ситуации никаких шансов. В лучшем из северных легионов было целых три гвардейских клина — и этих прекрасных, заслуженных солдат вместе с другими разрубили на куски мечами или втоптали в землю.

Помощи ждать было неоткуда. Самый могущественный из всех, сине-зеленый отряд Дома, который единственный выстроился для атаки «забором», чтобы полностью использовать численность своих солдат, столкнулся с армектанскими конными лучниками, контратакующими от левого фланга к центру, и пригвоздил их к месту. Строй «забором» не обладал сокрушительной мощью «острия», но командир элиты Сей Айе хотел остановить армектанскую контратаку на всей линии — и добился своего. За спиной всадников Дома грохотали копыта подходящих с дороги отрядов. Серый отряд промчался рядом с ведущим бой с пехотой Черным и разнес какую-то сотню армектанских конников, пытающихся войти в промежуток между легионами — это была резервная колонна северного тяжеловооруженного легиона, — после чего направился дальше, по плавной дуге заходя в тыл лучникам Третьего легиона. Ехавший в конце отряд Первого Снега, со своим бело-лиловым знаменем, развевавшимся в середине «острия», не стал покидать дорогу. С грохотом ударяющихся о землю подков, под дождем стрел он мчался навстречу щитоносцам из Второго Северного легиона. Что-то пошло не так, как надо, слишком многие солдаты не сумели найти своего места в строю, и «острие» бело-лиловых оказалось не столь ровным, как у двух их предшественников. Почти треть отряда шла врассыпную, но даже это показывало, насколько хорошо обучены эти конники. Видя, что к решающей атаке они присоединиться не смогут, тяжеловооруженные равнялись только на себя, создав два коротких «забора» по обе стороны «острия», в то время как рассеявшиеся арбалетчики укрылись за их спинами. Каронен не мог видеть, чем закончилось это столкновение, так как сражающиеся войска закрывали его поле зрения, но он в очередной раз услышал треск ломающихся о конские доспехи заостренных кольев, ржание лошадей и снова протяжный треск, когда копья столкнулись со щитами. Треск потонул в нечеловеческом реве и стоне, словно издаваемом одной гигантской глоткой. Во Втором легионе было больше тяжеловооруженных солдат, а отряд Первого Снега насчитывал только двести сорок конников, из которых многие не вошли в «острие», так что исход схватки был неочевиден; бело-лиловым приходилось потрудиться куда серьезнее, чем их товарищам из Черного отряда…

Но это не имело никакого значения для общего хода сражения, над которым никто не был властен.

Нет, кому-то сражение все же было подвластно, но не командиру в белом мундире с нашивками офицера империи… Лесная дорога выпустила на равнину еще два, мерцающих всеми цветами, тяжелых отряда, которые короткой рысью разошлись в стороны. Один остановился, чтобы перестроиться, но его сосед с ходу, хотя и довольно беспорядочно, двинулся на помощь всадникам Дома, рубившимся со всей армектанской конницей вспомогательного фланга. Всадники двинулись быстрее, переходя на галоп. Появился и третий многоцветный отряд, сразу устремившийся вперед, по дороге и рядом с ней, столь же беспорядочной кучей, которой, однако, ничто не угрожало. Это были дартанские рыцари, которые могли теперь, под прикрытием сражающихся железных полков Йокеса, вступить в бой. Уже не имело никакого значения, сохраняют ли мчащиеся на всем скаку отряды какую-то видимость строя; речь не шла о том, чтобы разбить врага натиском атаки, подкрепление должно было лишь усилить бело-лиловых, рубившихся на дороге с превосходящими их численно уцелевшими после атаки щитоносцами империи. На фланге сражавшиеся с конницей сине-зеленые помощь уже получили. На подмогу солдатам Первого Снега двинулся последний из отрядов подкрепления, тот, который возле леса сперва пытался сформировать боевой строй, а теперь от этого намерения отказался — командовавший этой конницей рыцарь, видимо, опытный воин, решил, что хватит и беспорядочного, лишь бы быстрого вступления в бой. Это было верное решение…

Надтысячник Каронен понял, что своих истерзанных солдат ему никак не поддержать, и пытался вывести в укрепленный лагерь единственный не подвергшийся атаке легион, Третий Северный, состоявший из одних лучников. В лагерь, ибо только там еще стояли войска, которыми он мог командовать и которые должен был спасти. Он понимал, что на этой стадии боя, когда строя уже не существовало, не знавшие дисциплины рыцари должны были его завершить. Сыновьям дартанских Домов, вступившим в сражение, исход которого был уже предрешен, предстояло закончить жатву, поддерживая отряды Сей Айе, преследуя оставшихся в живых конных и пеших легионеров, вынуждая их к безнадежным поединкам и убивая.

Наперерез отступающему Третьему Северному легиону мчалось четверть тысячи всадников на конях, покрытых темно-серыми попонами, пересеченными ярко-белой волной, — Серый отряд, постоянно завидовавший Черному, второй из отрядов, чаще всего охранявших Дом княгини. Разбив конные сотни, всадники Серого прорвались в тыл через промежуток между легионами. Сперва они замедлили шаг, высматривая цель, затем снова пустили коней быстрой рысью. Надтысячник уже понял, что остается лишь дорого продать свою шкуру. Он хотел пойти в бой во главе несчастных пехотинцев, но этого не позволили ему двое сопровождавших его офицеров.

— Ты командуешь армией, а не легионом! — крикнул один из них. — Тебе дали армию, а не легион, так спасай же армию!

Небольшая группа всадников поскакала к лагерю, оставляя за спиной шестьсот легковооруженных, только что пославших первую тучу стрел. У обреченных на гибель пехотинцев не было даже заостренных колышков, воткнутых в землю еще раньше, на предыдущей позиции. Не было грохота, как тогда, когда копья ударялись о щиты; отступающий к лагерю надтысячник услышал лишь боевой клич «серых», треск ломающегося оружия и крики лучников.

Из леса появились два легких отряда Сей Айе. Эти солдаты, хотя и одетые в более тяжелую броню, чем имперские, сидели на более быстрых дартанских конях и мало уступали в подвижности конным лучникам легиона. Отряды умело разделились на полусотни, разъехавшись во все стороны. Полусотня легкой конницы могла уже совершенно безопасно пересекать поле боя… Равнина возле леса стала теперь одним большим скоплением сплоченных и рассеянных отрядов, мчащихся куда-то конных и пеших людей, скачущих коней без всадников. Отряды Малого Штандарта снова разбили армектанскую конницу, проехав по ее остаткам в другую сторону. Знамя спустили, снова расцвели флаги. Отряд Ста Роз вышел из боя, встав у самого леса, где появилась группа всадников в тени многочисленных вымпелов. М. Б. Йокес, рыцарь и командир войск госпожи Доброго Знака, хотел иметь под рукой резерв, который можно было бы направить в любое место поля боя, хотя бы навстречу пехоте из лагеря, если бы какому-нибудь командиру пришло в голову послать ее на помощь уничтожаемым на равнине отрядам. Голубой отряд и отряд Трех Сестер рассеялись в погоне за остатками конницы с правого фланга. Это не предвещало успеха: правофланговые армектанские полулегионы уже не существовали как сплоченные подразделения, способные сыграть в бою какую-то роль. Одиночных всадников на быстрых конях тяжелые отряды Сей Айе наверняка не смогли бы выловить, и даже наоборот — разбегающиеся лучники умели огрызаться, посылая стрелы, все же опасные для некоторых не столь хорошо защищенных броней преследователей. Вскоре прозвучали трубы, и оба отряда прекратили бессмысленную погоню, подчинившись приказу главнокомандующего.

На левом фланге имперских обескровленная солдатами и рыцарями армектанская конница изо всех сил пыталась взять от сражения все, что только можно. Первыми отступили в тыл офицеры, сразу же раздались свистки, и полулегионы, все как один, начали отступать следом. Вторая линия отряда Дома не разбила строй конных лучников, как это сделали на другом фланге «острия» Малого Штандарта; у имперских конников все еще были командиры, и они представляли собой способную сражаться силу. Но что это была за сила! Основательно потрепанные клинья конницы, отстреливаясь из луков, галопом бежали с поля боя, теряя раненых, которые не в состоянии были угнаться за товарищами. В погоню за ними пустились рыцари из отряда подкрепления, присланного Эневеном, но победоносный отряд Дома триумфально остался на поле битвы, в том месте, где он остановил контратаку вчетверо превосходившего его противника.

С пехотой в середине поля дело обстояло иначе, чем с легкой конницей. Лучники и щитоносцы не могли убежать от конников врага. Их добивали без тени жалости. Лишь мчащимся сломя голову толпам лучников из Третьего легиона, с которым до конца хотел остаться Каронен, иногда удавалось добраться до спасительного лагеря, если только их не догонял раньше вновь собравшийся вместе клин Серого отряда, тяжелой рысью пересекавший место побоища. Всех остальных убивали. Бывало, что дартанский копейщик, верхом на коне под черной или бело-лиловой попоной, теперь уже с мечом или топором в руке, преследовал несчастного, которого в последний момент подстреливал прямо у него под носом какой-нибудь конный арбалетчик, упражнявшийся в меткой стрельбе. Иногда именно искавшим цель арбалетчикам приходилось уходить несолоно хлебавши при виде группы собственных товарищей, которые в любое мгновение могли оказаться у них на пути.

Со стороны леса, где стояла группа командиров, выехали гонцы с красными флажками на высоких древках, прикрепленных к седлам, которые легко было заметить. Йокес приказывал прекратить охоту, опасаясь, что в нарастающем хаосе арбалетчики могут попасть в копейщиков. Уходящие с поля боя остатки армектанских легионов — отдельные солдаты или небольшие группы, без щитов, бежавшие куда угодно, лишь бы подальше, — не были целью для семи тяжелых отрядов Сей Айе, поддерживаемых тремя рыцарскими. Даже легкой коннице из пущи уже нечего было здесь делать.

Остался лишь укрепленный лагерь.

Отряд Дома первым выстроился возле леса на другой стороне дороги, напротив того, что еще недавно было армектанским левым флангом. К нему присоединялись отряды Большого Штандарта. Малый Штандарт вышел из резерва, неспешной рысью двигаясь в сторону дороги, а потом прямо на лагерь имперских. Йокес хотел окончательно закрепить свою победу. Был шанс, что легионеры, потрясенные увиденным на равнине, не решатся на возобновление безнадежного боя.

Но так не случилось. Густая туча стрел взмыла к небу и помчалась навстречу не спеша приближающейся коннице. В лагере находилось почти две с половиной тысячи лучников. Флаги и трубы тотчас же подали знак возвращаться — конница Сей Айе поспешно уходила из-под дождя стрел, потеряв полтора десятка бойцов и увозя вдвое больше раненых. Среди тех, кто свалился с лошадиных спин, еще несколько пытались убежать пешком, хромая, со стрелами в бедрах и плечах. Вскачь неслись лошади без всадников. Не всем людям и лошадям удалось спастись, у имперских было много стрел… Утыканная тысячами оперенных жал земля представляла собой жуткое зрелище; вид ее лишал всякого желания сражаться.

Йокес мог захватить лагерь имперских, но отказался от этой мысли. Об атаке не было и речи, ему пришлось бы перед самым рвом спешить своих конников, и хотя он полагался на их опыт, но знал, что в отсутствие численного превосходства, в дикой рубке, его армия понесет весьма значительные потери. Войска Сей Айе сломили силу и боевой дух армектанских легионов, командир княгини Эзены достиг всех поставленных целей и теперь предпочитал сохранить войско для госпожи, которой служил. Будущее было неопределенным; у новой королевы Дартана могла возникнуть нужда в этих великолепных войсках.

Комендант Сей Айе все еще не знал, что кроме только что разбитых легионов у Вечной империи есть еще одна армия. Он считал, что перед идущим на завоевание Армекта Эневеном стоит только одинокий черный Акалийский легион. Если бы ему было известно, что у Терезы под началом еще четыре других легиона, в том числе один элитный, гвардейский, не было бы такой цены, которую он не решился бы заплатить за полное уничтожение армектанской Западной армии. Он захватил бы лагерь Каронена, даже ценой жизни половины солдат и ранений второй половины. Но он не знал, что должен это сделать. И хотя он нанес вражеским войскам сокрушительное поражение, он упустил половину плодов своей победы.

Ее княжеское высочество после словесной перепалки с командиром своей армии обиделась, но согласилась остаться в лагере. За Анессой она, однако, не уследила. Первая Жемчужина вертелась вокруг весь вечер, с блеском в глазах наблюдая за выходом отрядов. Прошла ночь, потом день, а вечером в лагерь прибыл гонец с известием, что легионеры встали в миле от края леса. Общество возбужденной до предела Анессы стало попросту невыносимым: прекрасная Жемчужина не могла усидеть на месте, то и дело бегала по своим надобностям, обжиралась сверх меры и вообще не слушала, что ей говорят. Эзена и Хайна тоже пребывали в приподнятом настроении. Пришел Готах, поговорил, пожелал княгине и ее Жемчужинам спокойной ночи и отправился в комендатуру, где жил и постоянно рисовал какие-то карты. Эзена сочла, что сидение всю ночь при свечах — худшая идея из всех возможных, загнала Жемчужин в койки и сама тоже легла. Заснуть было нелегко. В полутора десятках миль отсюда Йокес готовился к бою (а может быть, уже его вел?). От исхода этого сражения могло зависеть все, даже судьба войны. Эзена доверяла своему командиру, хотя в письме Эневену доказывала нечто обратное.

Ваше благородие, — писала она, — я не каждому могу доверять так, как тебе, и ты легко поймешь, что мое присутствие при войске, которое я собрала с таким трудом, необходимо, в то время как, напротив, контроль над твоими действиями полностью излишен…

И дальше в том же духе. Однако доверие имело свои границы; княгиня прекрасно понимала, что на войне кроме отваги солдат и умения командиров имеет значение кое-что еще — например, военное счастье. В конце концов она заснула и — о чудо! — спала отлично, крепко и без сновидений; во всяком случае, снов она не помнила.

Утром Анессы на месте не оказалось. Была лишь записка.

Ваше высочество, — писала невольница, — делай со мной что захочешь, но я должна проехать по дороге хоть немного, может быть, встречу гонца от Йокеса и тогда привезу тебе известия. Я должна поехать, ибо чувствую, что сейчас умру! Прости меня, Эзена! Скоро вернусь!

И все.

Эзена прочитала записку два раза и разозлилась так, что Хайне с немалым трудом удалось удержать ее от желания сесть на лошадь. Сразу же стало ясно, что ее высочество готова убить первую Жемчужину только за то, что… они не поехали вместе.

— Я торчу тут, как… ну, как кто?! Не знаешь?! — рявкнула она на Хайну, которая пыталась помочь ей зашнуровать платье. — Все мной командуют, я собиралась на войну, а вместо этого валяюсь под крышей на столбиках! Мерзкая шлюха! Как только вернется, сразу пошлю ее в Сей Айе! Пусть сидит с Кесой, раз не может усидеть со мной! Нашла себе, дурная… — Ее высочество изящно вставила словечко, явно услышанное от солдат в лагере; у Хайны покраснели уши под волосами. — Даже не пришла спросить: «Поедешь со мной или будешь сидеть тут, глупая баба?» Тихонько, как мышка, разбудила телохранительницу, и на тебе! Поехала!

— Если ее убьют — купишь себе новую, — спокойно ответила Хайна. — Если ее изнасилуют какие-нибудь недисциплинированные солдаты, то тем более мир не содрогнется. Но если убьют тебя, то королевы Дартана не будет. Даже если только изнасилуют — может появиться наследник трона, пусть и незаконный. Так ведь, ваше высочество? Не каждая женщина на дороге посреди леса создает одни и те же проблемы.

— Если меня изнасилуют, сварю себе снадобье.

— Ну, если ты только это поняла из всего, что я сказала… Конечно, снадобья все решают.

Эзена открыла рот, сразу же закрыла и открыла снова, коснувшись языком верхней губы.

— Есть хочу, — сказала она. — Найди мне какое-нибудь яблоко.

Похоже было, что здравый рассудок к ней вернулся.

— Не сбежишь? — спросила Жемчужина.

— О, смотрите — глупая Хайна, — сказала Эзена. — Куда мне убегать? Я знаю, что не могу идти в атаку во главе конницы Йокеса. Я так просто… говорила. Дай мне яблоко, я хочу что-нибудь съесть.

Черная Жемчужина увидела в своих мечтах день, когда княгиня полюбит шишки. Яблоко в лагере было найти весьма непросто. Плоды нового урожая еще не созрели, а с трудом добытые деликатесы из зимних запасов Эзена съедала с демонстративным отвращением, явно показывая, какое одолжение делает.

Хайна отправилась на поиски яблок. Сидеть рядом с княгиней и наблюдать ее кислую физиономию не доставляло ей никакого удовольствия.

Отряд из тридцати всадников, который пронесся галопом через лагерь, мчась к дороге, ведущей в Нетен, застиг Черную Жемчужину врасплох. Прекратив ссору с поваром (у которого яблоки были, но он пытался польстить Эзене, принеся их лично), она, раскрыв рот, уставилась на отвратительную лживую ведьму, скакавшую во главе своих гвардейцев. В конце концов обретя дар речи, она завопила, дала повару в морду и, словно лань, побежала напролом за конем, перепрыгивая через пни, корни деревьев, сгибаясь под нависшими ветками. Прикрикнув на подручного, она схватила одну из лошадей под уздцы, вскочила верхом и, ухватившись за заплетенную в косички гриву, словно лесной демон помчалась следом за своей госпожой. Эзена ездила верхом уже вполне сносно, но все же не настолько, чтобы убежать от своей Жемчужины.

Хайна догнала небольшой отряд еще до Нетена. Рявкнув на одного из солдат, она остановила его, отобрала коня, оставив взамен неоседланного, и помчалась дальше. Вскоре она оказалась рядом со скачущей галопом Эзеной. Княгиня посмотрела в сторону, а потом вниз, с неприкрытой гордостью показывая Хайне надетую поверх платья кольчугу. Эта гарантия полной безопасности, которую обеспечила себе ее высочество, окончательно лишила Хайну дара речи. В первое мгновение она была готова схватить лошадь княгини за поводья и остановить галоп, но ее высочество посмотрела на нее столь грозно, что Жемчужина отказалась от своих намерений. Плечом к плечу они въехали на узкие улочки Нетена, миновав пристань, а также огромную рыночную площадь, на которой, несмотря на раннее время, уже расставляли ларьки и прилавки. Вскоре они оказались за городом, на имперском тракте, который несколькими милями дальше выходил из пущи на равнину. Лошади перешли на рысь, стуча копытами по мосту. Хайна обернулась и сделала знак своим гвардейцам. Десять конников тотчас же выехали вперед; после второго приказа, отданного голосом, две короткие колонны отгородили женщин от леса по обе стороны дороги.

— Ваше высочество, — негромко сказала невольница, — сегодня после полудня вернемся к упражнениям c оружием. Будут упражнения и без оружия. Это единственная возможность, когда я смогу безнаказанно тебя поколотить.

— Заткнись, — ответила Эзена.

— А что касается Анессы, — добавила Жемчужина, — то никакой особой возможности мне не требуется. Если выглянешь сегодня из палатки, то увидишь, как я таскаю ее по лесу за волосы. Мы проедем еще пять миль, не больше, — закончила она тоном, не допускающим возражений. — До края леса шесть миль. О том, чтобы выехать на равнину, даже не думай! Если мы не встретим никого от Йокеса, то пошлем к нему гвардейца.

Княгиня хотела что-то сказать, но Жемчужина ей не позволила.

— Сперва закончу, — отрезала она. — У командира твоих войск полон рот работы. Неизвестно, дошло ли до битвы, но это не важно. Твоя безопасность, по сути, самый меньший повод для беспокойства, сильно сомневаюсь, чтобы Йокес впустил в лес какие-то вражеские силы и не дал об этом знать в лагерь. Но сейчас он делает все возможное для того, чтобы твой план удался. Ты же хочешь морочить ему голову, посылая каких-то гонцов за известиями, поскольку, видимо, к нему их прибегает слишком мало. Ты не в состоянии уследить за своими Жемчужинами, а вдобавок ко всему сама болтаешься среди деревьев. Великолепно, ваше высочество. Так ты уважаешь труд коменданта своих солдат, который готов проиграть сражение, беспокоясь за двух самых важных для него женщин. Ибо эти женщины не в состоянии усидеть на своих паршивых задницах. Продолжай в том же духе.

— Я и в самом деле не могла усидеть, — пристыженно призналась Эзена. — Хорошо, ваше благородие, сделаем так, как ты говоришь, — со всей серьезностью обратилась она к Жемчужине; это был знак извинения и искреннего уважения. — Остановимся в миле от края леса и пошлем за известиями солдата. Но не к Йокесу, а к командиру какого-нибудь отряда. Наверняка он что-то будет знать. Хорошо, Хайна?

Жемчужина нахмурилась, но долго сохранять грозное выражение лица не смогла. Ноздри ее дрогнули, и в конце концов она уже открыто улыбнулась.

— Я не в состоянии на тебя сердиться… Страшна судьба телохранительницы, которая охраняет того, на кого невозможно сердиться, — с сожалением сказала она. — Придумай себе какое-нибудь наказание, прошу тебя!

— Сегодня не буду завтракать, — решила Эзена.

Жемчужина коротко рассмеялась.

Они встали поздно; утро давно уже миновало. Солнце все выше поднималось над деревьями. Прекрасный весенний день был полон шумом леса и пением невидимых в гуще ветвей птиц. Где-то послышался стук дятла. Великолепный дартанский лес был прекраснейшим и спокойнейшим местом на свете. Невозможно даже себе представить, что где-то идет война.

Хайна отдала короткий приказ, и все кони снова пошли галопом, но лишь ненадолго. Из-за находившегося неподалеку поворота дороги появился конный отряд. Хайна сразу же узнала цвета отряда Дома. Во главе его, рядом с командиром, в сопровождении двоих с красными флажками на длинных древках ехали две женщины, одна в одежде телохранительницы, другая в военном платье, на огромном покрытом доспехами коне, улыбающаяся, с большим щитом на боку. Она волокла по земле треугольный белый флаг тысячника Армектанского легиона. При виде гвардейцев княгини она издала дикий возглас и с усилием заставила большое животное, которое едва могла обхватить ногами, перейти на рысь. Командир отряда крикнул что-то назад. Отряд остановился.

Вне себя от счастья, Анесса проехала между расступающимися гвардейцами и остановила коня перед Эзеной. Она хотела что-то сказать, но лишь выставила перед собой флаг, который забрала с того места, где отряды Малого Штандарта смели свиту тысячника конницы. Княгиня почувствовала, как теплеет у нее в груди, и двинулась вперед. Она коснулась щеки Анессы пальцами в знак того, что прощает ей бегство из лагеря, и двинулась прямо к своим солдатам. Под радостные возгласы она въехала в расступающийся строй, стараясь хотя бы на мгновение коснуться взглядом каждого лица, которое видела под краем шлема или поднятым забралом.

Йокес появился в лагере лишь вечером следующего дня. На опушке и возле самого леса он оставил большую часть своего войска, которое должно было следить за все сильнее укрепляемым лагерем имперских. Два легких отряда получили специальное задание отрезать врага от мира — теперь они играли в прятки с армектанскими конными полулегионами, заново сформированными из разбитых. Их было не слишком много… Комендант войск княгини привез точные данные о масштабах одержанной победы. На поле боя полегло больше тысячи конных лучников и еще столько же пехоты, считая тяжелораненых, которые попали в плен. Йокес, не опасаясь всерьез ошибиться, оценил, что в лагере имперских раненых без малого столько же. Погибли четыре подсотника, трое сотников и тысячник; два тяжелораненых сотника и надсотник попали в плен. Эзена не могла поверить, когда узнала размеры собственных потерь. Войска Сей Айе потеряли тридцать два человека погибшими и сто сорок три ранеными — в большинстве своем солдат, которые пострадали от стрел. У одного из стрелков в руках и ногах оказалось целых семь дыр от наконечников, которые, падая с неба, пробили кольчугу и, потеряв силу, вонзились в тело, к счастью, неглубоко. Кроме того, погибли двое рыцарей из отрядов подкрепления, несколько оруженосцев и арбалетчиков. Раны от стрел, хотя и болезненные, по большей части не были опасны для жизни и даже для здоровья; Йокес полагал, что уже вскоре подавляющее большинство раненых вернется в строй. Контуженных и слегка поцарапанных стрелами, которым не пришлось покидать свои отряды, в число потерь не включали. Самой большой, возможно, проблемой были покалеченные и раненые лошади, но в бою было захвачено около четырехсот прекрасных армектанских степных коней, точно так же обученных для езды в строю. Так что лошадей стрелков было чем заменить.

Несущие известие о победе гонцы разъезжались во все стороны света.

38

Тереза ощущала себя армектанкой — и никем больше. Вся ее жизнь была связана только с Армектом и ни с чем другим. Она с трудом могла вспомнить название деревни, в которой появилась на свет. Родителей уже не было в живых, так что она давно не посылала им денег, братья и сестры обзавелись собственными семьями… Во время последнего набора она взяла к себе в легион племянника, парня, который по-настоящему хорошо стрелял из лука и ни в каких протекциях не нуждался. Правда, за рекрутами она специально послала в свою деревню, хотя та находилась столь далеко, что если бы не жившая там родня, ей никогда не пришло бы в голову выбирать себе там солдат… Вот и вся «семейственность». Ее ничто не связывало ни с родной деревней, ни с каким-либо городом, хотя служить ей довелось во всех концах Армекта. Лучшие воспоминания у нее остались о маленьком форпосте на севере, где она получила офицерское звание, а потом, когда разразилась настоящая война, какой никогда там прежде не видели, под командованием превосходного командира, коменданта Р. В. Амбегена, снискала себе военную славу, сражаясь с тысячами алерцев. Вторым счастливым периодом ее жизни были годы, проведенные в Акалии. Постепенно она начинала считать этот необычный город своим. Мой город. Она наверняка могла бы так сказать, имея в виду нечто большее, чем просто город, где стоял ее гарнизон.

Новый командир Акалийского легиона не нуждался в ее присмотре, а тем более помощи, выводя в поле свои войска. Поехала она не за этим. Она поехала попрощаться с Акалией, ибо отправлялась на войну и могла с нее не вернуться. А кроме того, она хотела еще раз попросить свой город о помощи. Она отправлялась на войну, ее солдаты были голодны, и ей было все равно, что говорит имперский закон о финансировании гарнизонов.

Предупрежденный о прибытии командующей тысячник — еще недавно надсотник, ее заместитель, — приготовил бывшему коменданту гарнизона прием, о котором она даже не мечтала. В течение нескольких последних недель она не раз бывала в городе, решая бесчисленные вопросы, посещала гарнизон, но это были короткие рабочие визиты — и снова скачка верхом. Теперь она приехала несколько иначе, все в том же бело-черном мундире акалийской тысячницы, но с многочисленным сопровождением. За спиной у нее была десятка ее собственных конников — естественно, из гарнизона Акалии, поскольку именно этот легион она попросила ее сопровождать, а рядом двое гонцов и несколько командиров среднего ранга.

У ворот города ее приветствовала шеренга пехоты в полном боевом снаряжении.

Не слишком склонная к переживаниям командующая армией чувствовала комок в горле. Сам командир легиона выдвинулся верхом перед строем, отдал ей честь и присоединился к офицерам сопровождения, отведя коня назад так, чтобы все знали, кто настоящий хозяин в Акалии. Она ехала в гарнизон, видя по правую руку от себя длинный ряд солдат, по левую же — толпы горожан, которым она много лет обеспечивала безопасность на улицах. Военная тайна оставалась в силе, но все уже знали, что акалийский гарнизон отправляется на войну, что начинается какая-то кампания. За спинами людей виднелись прибитые ко многим ставням и дверям домов листовки, содержание которых сочинила она сама. Несколько таких пергаментов она позавчера прислала в Акалию — а теперь они были повсюду. Кто-то велел их переписать, оплатив расходы, в том числе и за срочность.

Солдаты, мимо которых она проезжала, по команде двигались следом за своей тысячницей, умело формируя строй из троек и держась ближе к домам по правой стороне улицы, поскольку левую заполонили горожане. Вскоре офицерская свита Терезы уже перемещалась во главе все растущей толпы, состоявшей как из дисциплинированных отрядов войска, так и беспорядочных масс простонародья. Самый короткий путь от городских ворот до казарм гарнизона не проходил через рыночную площадь, но ряды легионеров и горожан выстроились так, что надтысячница поняла — от нее ждут, что она подъедет к ратуше. Ни о чем не спрашивая, она поехала в ту сторону. Уже издалека она увидела заполнившие площадь толпы, перед ратушей же — нескольких членов совета, окруживших бургомистра. Явился даже воевода — человек, с которым она постоянно была на ножах, поскольку, как представитель Кирлана, он редко соглашался с военным комендантом округа, для которой имело значение лишь благо ее гарнизона. Она уже догадывалась, что все это значит, и не знала, сумеет ли достойно принять вызов. Оказавшись на рынке, она даже не знала, сойти ли ей с коня, или лучше, чтобы все хорошо видели ее, сидящую в солдатском седле. Раздался звук трубы, и шум толпы утих. Городской герольд, человек с могучим голосом, в полной тишине прочитал текст присланного ею воззвания — возможно, несколько жесткий, сухой и немногословный. Хорошо получились лишь слова благодарности жителям Акалиии и их представителей в ратуше; все остальное выглядело скорее требованиями, нежели просьбами. Привыкнув отдавать приказы и постоянно принимая неоспоримые решения, она вообще не умела о чем-либо просить — и поняла это перед лицом тысяч собравшихся на большой площади людей.

Герольд закончил читать воззвание. Отряд местных слуг, собранный когда-то по ее просьбе (просьбе? а может быть, требованию?), отошел в сторону, открыв проход на одну из ведущих к рынку улиц. Там стояли повозки Акалийского легиона, а за ними другие — открытые и закрытые, с деревянными или полотняными крышами, часто совершенно не похожие на те, что использовались в военных обозах. Нескончаемый ряд повозок, перемежающийся четверками вьючных животных; неровная змея, конец которой исчезал где-то в глубине города. Поочередно повозки, запряженные волами и лошадьми, тяжело трогались с места. Колеса глухо стучали по булыжникам, скрипели ящики с грузом. Толпа расступалась, пропуская неуклюжие экипажи.

Герольд читал теперь воззвание бургомистра, составленное от имени всех жителей города. Акалийцы снабдили своих легионеров предусмотренными уставом запасами еды и предоставили им второй резервный обоз. Кроме того, они обязывались посылать войску ежедневно, до завершения кампании, одну повозку с едой, пивом и водкой, кормом для животных и перевязочными материалами. Акалия согласилась принимать и лечить за собственный счет раненых солдат легиона. Тереза получила все, о чем просила, — и еще столько же.

Герольд закончил читать, тяжело нагруженные повозки грохотали, направляясь к городским воротам. Тереза не могла больше сидеть в седле. Она спрыгнула с коня, глубоко вздохнула и гневным жестом провела рукой по лицу. Еще раз вздохнув, она быстро подошла к бургомистру и обняла его — крепко, по-солдатски, на глазах радостных акалийцев. Послышались одобрительные возгласы, сразу же откуда-то донеслась музыка, городская стража освободила место для тележек с большими пивными бочками, из которых тут же выбили затычки. На бочки вскакивали жонглеры, появились странно одетые акробаты на ходулях. Горожане, демонстрируя постыдное отсутствие дисциплины, бросились к рядам солдат и начали с ними брататься, перекашивая шлемы на головах воинов, вынуждая их перекладывать из руки в руку щиты и топоры. Офицеры из окружения Терезы по образцу своего командира сердечно обнимали членов городского совета. Тереза протянула руку воеводе и кивнула ему в знак благодарности.

— Я ничего не знаю и ни о чем не слышал! — сказал он, пытаясь перекричать шум. — Не ради тебя и даже не ради этого города. Ради Армекта, ваше благородие!

Она еще раз кивнула, повернулась и вошла в толпу; каждый хотел коснуться ее мундира, грубой военной юбки, рукояти меча. Она знала, что не может прямо сейчас ехать в казармы. Впрочем, в том не было необходимости. Она давно уже послала за своими вещами, комната на верхнем этаже высокой башни уже несколько недель принадлежала новому командиру гарнизона. Если она хотела попрощаться с Акалией — то именно это она сейчас и делала.

Был уже вечер, когда усталая, немного пьяная, но очень довольная командующая Восточной армией смогла наконец выехать из города. Обоз Акалийского легиона давно скрылся за одним из многочисленных поворотов дартанского тракта, пропав за деревьями; за ним уже пошла конница первого полулегиона, чтобы опередить и сопровождать ценные грузы. Из города вышли также сплоченные колонны солдат, полный легион. Обоз поменьше, предоставленный Акалией, Тереза приказала остановить в нескольких милях за предместьем. Вскоре должны были подойти остальные легионы ее армии. У нее уже имелся провиант для этих солдат, повозки следовало распределить между всеми дартанскими полулегионами. Подаренной прекрасным городом еды не могло хватить навсегда, но было с чем начать кампанию. Пополнять сокращающиеся запасы и даже позднее, в случае необходимости, уменьшать дневной рацион — все же совсем не то, что начинать войну на пустой желудок. Как могли чувствовать себя солдаты, глядя на подпрыгивающие на ухабах, безнадежно разболтанные пустые повозки? Видя тощие вьюки, в которых ничто не могло появиться, поскольку каждый добытый квартирмейстерами кусок сразу же отправлялся в котел?

Думая о новом обозе, Тереза с мстительным удовлетворением решила, что командир Гвардейского легиона не увидит из этих запасов даже одного бочонка селедки. Все же они обе друг другу не подходили; несмотря на предпринимаемые с обеих сторон попытки поправить не лучшие отношения, дело весьма быстро дошло до первой стычки… Узнав о приостановке денежных поступлений для Восточной армии, Тереза обратилась к Агатре с требованием передать часть гвардейских запасов дартанцам, так, как это сделал Акалийский легион. Агатра твердо ответила: «Нет». Это были ее запасы, на ее собственных обозных повозках, и она не собиралась морить голодом своих отборных солдат, лишь бы набить животы каким-то бесполезным воякам. Тереза разозлилась, однако ничего не сказала; ей пришлось бы отобрать эти запасы силой, а это не входило в расчет. Потом, уже успокоившись, она признала, что тысячница в чем-то права. Собственно, только у одного из полулегионов Агатры, армектанского, имелись повозки и вьюки, набитые всяческим добром, — остальные снабжались намного хуже. Половина запасов одного полулегиона, разделенная между девятью другими, была каплей в море, дружеским жестом и ничем больше… Но такой жест все же следовало сделать. Упрямое убеждение дартанцев в том, что они недостойны даже гвардейских запасов, отнюдь не положительным образом влияло на боевой дух этих солдат. Терезе приходилось рассуждать, как командующей всей армией. Но Агатре — нет… Ее волновал только собственный легион. Впрочем, может, и справедливо.

В маленькой корчме в предместье, а вернее, уже за заставой (хитрый корчмарь знал, где поставить свое заведение) она остановилась вместе со своей свитой, чтобы подождать подхода войска. Легионы должны были подойти по боковой дороге, окружавшей город, — о парадном марше по улицам не могло быть и речи. Ответвление армектанского тракта, соединявшего ворота Акалии с округами Рины и Рапы, сходилось с дорогой до Роллайны у самой корчмы — именно потому Тереза не воспользовалась квартирами гарнизона. К тому же в соответствии с обещанием, которое она недавно дала десятнику, стоявшему на страже ее сна, ей хотелось как следует выспаться перед выступлением. Простой вояка многое в жизни повидал и действительно знал, что говорит. Командующая армией должна была отдохнуть.

Она не знала, что ее ждет еще один сюрприз…

Солдаты эскорта расположились в заранее заказанной большой комнате и выставили посты. Хозяин, которому осторожно и вежливо намекнули, что корчма не должна быть переполнена, принял это настолько близко к сердцу, что не только отказывал в комнатах проезжающим путникам, но и вообще выгнал всех, кто задержался дольше. Корчма стояла пустая. Офицеры из сопровождения Терезы разместились в маленьких комнатах, уступив лучшую командиру. Надтысячница не хотела оставлять после себя дурных воспоминаний, так что ночлег оплатила вперед, за счет собственного кошелька и личных средств офицеров (Агатра наверняка приказала бы принести себе бесплатный ужин в постель…) Сразу же стало ясно, сколь верно она поступила: корчмарь, шкурой чувствуя, что до конца жизни сможет рассказывать о военных, гостивших у него под крышей, взял поразительно дешево.

Тереза распаковала мешок конной лучницы — ибо таков был ее багаж. Собственными вещами, взятыми на войну, она могла бы обменяться с любым легионером. Запасные сапоги, рубашка, кружка, миска и ложка… Пара сухарей на черный день, маленькая кожаная фляга с водкой, чистая тряпка, которую можно разорвать на бинты, чтобы перевязать раны. Коротко подстриженной надтсячнице не требовался даже гребень. В обозе, правда, целая повозка была нагружена табуретами, складным столом, картами и письменными приборами, за ней ехала палатка главнокомандующей и разные необходимые мелочи, но это не были ее личные вещи — лишь полагающееся по уставу снаряжение надтысячника-коменданта армии.

Разместившись в опрятной комнатке, надтысячница спустилась в большой обеденный зал, собираясь заказать еду. Еще на лестнице она остановилась. Зрелище было единственным в своем роде: на полу, скамейках и прямо на столах сидели или попросту разлеглись около десятка разномастных котов. Сверкали желтые и зеленые глаза на больших мордах котов и несколько меньших, более треугольной формы мордах кошек. Тереза спустилась с последних четырех ступенек.

— Я набрал для тебя разведчиков, — лениво промурлыкал кот, сидевший на одной из скамеек. — Сам я уже на войну не пойду, но эта молодежь — совсем другое дело.

Надтысячница не знала, что сказать. Эти несколько четверолапых разумных представляли для армии немалую ценность.

— Армектанский легион сразу кладет жалованье десятника каждому коту, поступившему на службу, — наконец сказала она, садясь за один из столов. — И желающих вообще нет. Когда-то их было больше, но теперь все тяжелее найти кота-разведчика. У меня нет денег, чтобы заплатить вам столь высокое жалованье. Обратитесь в Армектанский легион, там с вами сразу подпишут контракты. Насколько я знаю, они потеряли в пуще всех своих разведчиков. Так же, как и я…

— Армектанский легион — не Тереза, — сказала большая серая кошка, поднимая белую лапу в Ночном Приветствии; кошки обычно говорили несколько разборчивее, чем коты, и эта не была исключением. — Какой интерес заниматься разведкой для какого-то Армектанского легиона? Пока что просто корми нас и выдавай расписки вместо жалованья. Когда-нибудь мы за ним явимся.

— Почему вы это делаете?

— Потому что война, — ответила кошка, уже слегка раздраженно. — А ты — прославленная тысячница Тереза. В этом году долго лежал снег.

Командующая армией еще могла догадаться о связи между войной и славой тысячницы (надтысячницы, о чем серая не знала) Терезы; но уж связи между войной, славой и снегом она не видела никакой. И было ясно, что никогда не увидит… У четвероногих имелись свои причины, совершенно непонятные тому, кто, не покрытый шерстью, ходил на двух длинных лапах.

— У тебя есть при войске портные, тысячница?

— Надтысячница, — поправила Тереза. — Я командую пятью легионами, и мои разведчики должны о том знать. Портные у меня есть.

— Пусть сошьют девять военных мундиров для нас. На севере кот может бегать без мундира, поскольку те твари знают, кому мы служим. Но здесь мы хотим носить мундиры. Контракт ты заключаешь с разведчиками, а не со шпионами.

— У меня есть даже две кошачьи кольчуги, я прикажу послать за ними на склад гарнизона… Знаю, что ваши разведчики не любят железа, но в такой большой группе могут найтись желающие. Я распределю вас между легионами, а в Акалийский и Гвардейский пойдет даже по восемь лап. Только двоих я оставлю при себе. Вместе вы служить не будете.

— Считаешь, что это плохо? — спросила серая, которая явно была главной среди всех. — Ведь даже совместная атака девяти разведчиков большой пользы не принесет.

Тереза давно знала, что коты обладают своеобразным чувством юмора. Своеобразным, поскольку кошачьи шутки всегда были язвительными и недвусмысленными. Коты не умели лгать и обманывать, и даже в шутках это было заметно.

— Совместная атака? — повторила надтысячница. — Ты служила в войске?

— Только он. — Кошка посмотрела на полосатого кота у стены. — Когда-то давно. Я знаю, что такое «совместная атака», так как давно дружу с солдатом.

Надтысячница улыбнулась своему старому разведчику.

— Завтра прикажу оформить для вас контракты. Можно на год или дольше. Я вас не знаю, так что сами выберите между собой командира.

— Зачем?

— Потому что так положено в войске. — Котам не хватало терпения общаться с людьми, но и людям порой не хватало терпения при общении с котами. — Командир получит более красивый мундир. С белыми нашивками десятника.

— В таком случае это я, — сказала серая. — Мое имя Чета, все меня знают. Я буду командиром.

Никто не возражал, тем более что половина будущих разведчиков уже спала.

— Надтысячница, — сказала Чета, исчезая за столом; она тут же вернулась и положила на стол что-то, что держала в зубах. — Взять его в обоз или оставить в Акалии?

Котенок, судя по виду, еще не умел говорить… С тех пор как Шернь дала котам разум, они жили почти так же долго, как люди, но быстрее взрослели и почти никогда не дряхлели в старости. Они не создавали семей и не чувствовали себя связанными с потомством — подросший котенок сразу же шел своей дорогой, как только это становилось возможным, пользуясь в лучшем случае опекой группы, которая его приняла. Кошки рожали одного, самое большее двух детенышей. Коты не учились говорить постепенно, как люди, — молодой кот впервые подавал голос, лишь обучившись речи в совершенстве. Этот наверняка уже не нуждался в материнском молоке. Чета была очень хорошей родительницей, если до сих пор не прогнала его на все четыре стороны.

— Пусть лучше останется в гарнизоне. — Надтысячница едва сдержала улыбку.

— Тогда пусть его отвезут, когда пошлешь за нашими кольчугами. Одну я хочу для себя.

— В большой комнате наверху, — сказала Тереза, — квартируют конники из моего эскорта. Идите туда спать. Познакомьтесь с товарищами по оружию. Завтра узнаете, каковы примерно планы командования, чего я ожидаю и на что следует обращать внимание. Конкретные приказы получите уже от командиров своих легионов. Ага, еще одно, — добавила она, зная, что для новых солдат это может иметь значение. — Военные мундиры будут разного цвета, красные, черные или голубые. Решите, кто в каком будет ходить.

Вопрос, видимо, действительно был серьезным, так как открыли глаза даже те, кто заснул. Кота не волновало, за что идет война, — но для него было крайне важно, как он будет на ней выглядеть.

Легионы Восточной армии, однажды тронувшись с места, уже никак не могли снова скрыться в тени военной тайны. В штабе имперской армии прекрасно понимали, что перемещение Терезы на исходные позиции для наступления на Дартан фактически является началом кампании на востоке. Этого уже нельзя было отменить. Достаточно рискованно было предполагать, что войска Эневена будут вынуждены отправиться на помощь Йокесу, прежде чем до Ахе Ванадейоне дойдут проверенные известия о второй армии империи. Однако подобный риск был неизбежен; с каждым днем росла вероятность обнаружения дартанских легионов, и меньшим из двух зол казалось подтвердить их существование, чем мучиться сомнениями, знает ли о них противник. А если да, то что именно он знает? Быстро проведенное наступление могло привести к тому, что Восточная армия появилась бы в Дартане почти одновременно с первыми вестями о ней. В худшем случае, даже если бы Эневен не вышел из-под Роллайны, оставался по крайней мере фактор неожиданности.

Но Эневен не пришел на помощь Йокесу, хотя — на что очень рассчитывали в командовании имперских войск — должен был это сделать, несмотря на поражение Каронена. Западная армия все еще существовала, и казалось невозможным, чтобы войска Сей Айе, пусть и добившись первого успеха, без какой-либо помощи справились с ней раз и навсегда. Однако К. Б. И. Эневен не помог Йокесу… Поступил же он как раз наоборот — покинул удобные квартиры под Роллайной и в самой Роллайне, а затем направился прямо к Тройному пограничью, оставляя слева стену Буковой пущи. С точки зрения имперского командования это могло означать лишь одно: в Дартане знали о существовании армии Терезы. Вопрос — насколько давно?

Известие о походе Эневена надтысячница получила на третьей ночной стоянке, после того как они покинули корчму у развилки дорог, — в неполных тридцати милях от Акалии. Вместе с тем пришел доклад о поражении Западной армии — и приказы, подтверждающие первоначальный план кампании. Восточная армия, в присутствии от двадцати пяти до тридцати отрядов Ахе Ванадейоне, знавших о ее существовании и идущих навстречу, должна была опустошить восточный Дартан и захватить Роллайну. Обещалась поддержка этого наступления Западной армией, после того как она пробьется через кордон Сей Айе. Были еще какие-то сказочные истории о передовых отрядах, которые отправила с целью отвлечь внимание морская пехота из Ллапмы и Нин Айе.

Тереза послала за всеми командирами легионов. Вместе со своим заместителем, тысячником В. Аронетом, она ждала их в своей палатке, за устланным картами столом. Искусству чертить карты армектанцы научились только от мореплавателей с Гарры, которые умели безошибочно водить свои эскадры среди сотен островов, проливов и мелей. Примитивные наброски, ранее известные в Армекте, не могли сравниться с творениями знаменитых гаррийских ученых, называвшихся картографами, — новое слово прижилось на континенте столь же быстро, как и само изобретение. Военные карты, которыми пользовалась Тереза, несколько походили на торговые: на них были изображены только дороги, соединявшие окружные и уездные города, реки на отрезках, где имелись мосты, паромные переправы и броды, кроме того, важнейшие естественные преграды, то есть большие леса, возвышенности и болота. Иногда еще какие-нибудь важные ориентиры; например, по каким-то причинам на всех картах, имевшихся у Терезы, хотя и отсутствовали деревни, был обозначен огромный валун, стоявший возле дороги из Акалии до Роллайны… Якобы он лежал ровно на половине пути. И собственно, все. Каждый командир по необходимости исправлял и дополнял свои карты, так что могло случиться, что на картах Терезы существовали города и броды, о которых не слышал Каронен, и наоборот. При каждой встрече командиров любого уровня служившие при войске картографы первым делом сравнивали и приводили к единому виду их карты. Несчастные трудились без устали; ведшие кампании тысячники и надтысячники обожали измазывать ценные карты, чертя направления ударов, заштриховывая районы группировок, прерывистыми или сплошными линиями обозначая рубежи обороны. На каждом привале военный картограф сперва искал место для своего стола и немедленно садился за перерисовывание исчерканных во время прошлого совещания карт. Наброски поменьше, лишь грубо отображавшие местность, бедняги чертили на раскачивающихся и трясущихся во время езды повозках.

Картограф акалийского гарнизона — теперь главный картограф Восточной армии — был человеком невероятно ленивым, а потому, что называется, находчивым. С тех пор как акалийские легионеры начали патрулировать Низкий Громбелард, ему заметно прибавилось работы. Не в силах этого вынести, он изобрел стойку, на которой держалась большая деревянная доска. По каждому требованию он рисовал на ней углем или мелом, обозначая лишь то, что было нужно в данный момент. Каждую неверно проведенную линию он легко мог исправить; перед следующим совещанием он выяснял, пригодится ли карта, оставшаяся от предыдущего, или надо рисовать новую. Тереза, прежде чем отправиться на войну, приказала изготовить еще три доски, каждую на отдельной стойке.

Тысячник Аронет знал содержание доставленных докладов и распоряжений. Но Тереза не знала Аронета… Как ей говорили, он был способным и добросовестным офицером. Но что он за человек? Надтысячница когда-то встречалась с ним, когда он еще носил звание сотника, но это было лишь мимолетное знакомство. Она не знала, что собой представляет этот мужчина, на десять лет моложе ее. Слишком молодой для тысячника. До сих пор она успела обнаружить в нем пару недостатков, несколько достоинств… Стоя перед доской с картой восточного Дартана, она думала, можно ли ему доверять.

Это был ее заместитель. Человек, с которым она должна была делить ответственность за судьбу армии, военные тяготы и невзгоды. Но он был и протеже Тарвелара, где размещалась штаб-квартира главного командования. Его наверняка прислали в том числе и затем, чтобы он наблюдал за ее действиями. Что ж, даже если и так, то что с того? Если она не могла положиться на своего заместителя, следовало это выяснить как можно быстрее.

Выгнав картографа из палатки, она села за стол наедине с тысячником Аронетом.

— Послушай меня, прежде чем соберутся все, — без лишних слов сказала она. — Я не могу подрывать авторитет главного командования, так что не стану говорить, что там сидят тупые придурки и любители сказок. Я запрещаю себе даже думать подобным образом. Они просто… неверно оценили положение дел. И возможности Восточной армии.

Язык надтысячницы никогда не отличался благозвучием, но Аронет уже достаточно хорошо знал командующую армией, чтобы понять — дело плохо. За несколько недель совместной работы он понял, когда следует молчать и уступать ей дорогу. Хуже всего было, когда она начинала выглядеть молодой и красивой. Обычно она была грубоватой, но вполне сносной в общении пятидесятилетней женщиной с весьма заурядной внешностью.

— Западная армия получила пинка под зад возле Буковой пущи, — продолжала она. — Нам пишут, что ничего особенного в том нет, но о потерях не сообщают. Так уж получилось, что я знакома с комендантом войск Сей Айе, который только что спустил с них шкуру. Если Йокес выиграл сражение — значит, выиграл. Наверняка он не заменил своих тяжелых конников на лучников легиона в соотношении один к одному. И даже один к двум. Так что Западная армия не сможет остановить рыцарей королевы, поскольку у нее хватает хлопот с войсками из пущи. А Эневен знает о нас и идет нам прямо навстречу. Кроме того, — она подняла распечатанное письмо, — приказы для Восточной армии звучат так: во-первых, широким фронтом, силами отдельных легионов, провести наступление на Дартан; во-вторых, наступать в сторону Роллайны, опустошая все частные владения; в-третьих, занять столицу. При штурме столицы нам обещают поддержку с запада. Интересно, каким образом они убедят Йокеса, чтобы он их пропустил? И рассказывают морские легенды о моряках из Ллапмы, которые… не знаю, наверняка сожгут какую-нибудь деревню возле города и снова сбегут на свои корабли. Весьма справедливо, ибо мы держим эти порты только потому, что Ахе Ванадейоне они не нужны. Но когда морская стража поднимет шум, туда пойдет какой-нибудь никому не нужный отряд, и спасение будет только на море.

— Я знаю про эти доклады и приказы, — осторожно напомнил он. — Что ты хочешь сказать?

— То, что я, собственно, не командую этой армией. Мне говорят не только, что я должна сделать, но еще и как. Кто решил, что наступление должно вестись силами отдельных легионов, то есть на пяти направлениях, а не на двух или четырех? Это, кажется, все же дело командующего армией? Что завтра? Пришлют приказ, чтобы два клина лучников шли направо, три налево, а гонцы оставались при обозах?

Он покачал головой. Больное место многих войн… В штаб-квартире всегда находился кто-то, желавший с расстояния в четыреста миль заменить полевого командира.

— Я заметил. Но что ты посоветуешь?

Она подошла к одной из досок и взяла кусок мела.

— Мы здесь… граница пущи здесь… Эневен идет двумя колоннами, туда… и неизвестно куда еще, первоначальные доклады противоречат друг другу. В дартанских городах у нас уже нет урядников трибунала, — напомнила она, — поскольку они сидят в казематах. Шпионы действуют без всякой поддержки, без средств и вообще не слишком усердно. Вестей об Эневене может больше не быть — до того момента, когда мы увидим перед собой его отряды. Возможно, что-то мы узнаем сами, а может, и нет. Объявляю военный совет! — проговорила она столь же язвительно, сколь и громко, чуть более красивая, чем обычно, из-за слегка раздувшихся ноздрей. — Советуй, заместитель! Сейчас сюда придут наши подчиненные, нужно будет что-то им сказать! Например, что нас списали на потери, мы должны ни больше ни меньше, как дать свободу действий Восточной армии, разойдясь отдельными легионами по всему северо-восточному Дартану, лишь бы сжечь побольше. Можем начать прямо здесь — в конце концов, это Дартан. Та деревенька неподалеку — чья-то личная или имперская? Во всяком случае, мы должны разойтись широким фронтом. Ни один легион не поможет в случае чего другому. Каким образом Восточная армия должна нанести удар по Роллайне, если ее уже не будет? Возможно, туда доберется один легион. Возможно, остатки второго. Но разве что скрываясь по лесам или переодевшись крестьянами — ибо сжигая и уничтожая все вокруг, они этого сделать наверняка не смогут.

— Я тоже так считаю, — неохотно проговорил он.

— Ну так что? В чем суть этого плана, тысячник? У тебя есть мысль, как убедить командиров легионов устроить безнадежную игру в поджигателей, из которой абсолютно ничего не выйдет? Ибо в конце этого славного боевого пути видно только одно — железную конницу Эневена. Неважно, тяжелая конница или легкая… В любом случае это конная армия. Битвы нам не избежать, ни отдельными легионами, ни всем вместе. Ее могла бы избежать Западная армия, но не мы. У нас четыреста шестьдесят конников и тысяча четыреста конных пехотинцев. Что с этим делать? Отправить передовые отряды? А если крестьяне с вилами прогонят эту конную пехоту? Не знаю, на что рассчитывает командование. Вероятно, на то, что мы напугаем рыцарей. — Она снова села за стол. — И кто знает, может быть, это даже удастся. Но на что они рассчитывают дальше? Ведь напуганные рыцари не разъедутся по домам, чтобы спасать свое добро, но именно за это добро опасаясь, помчатся на нас всей толпой, так быстро, как только смогут. Никто не свяжет их силы на западе. Кто будет противостоять даже трем или четырем отрядам? Одинокий легион голодных поджигателей?

— Что ты имеешь в виду? Вернее, что собираешься делать? Ведь что-то ты делать собираешься?

— Я собираюсь разбить Эневена, — спокойно сказала она. — И только потом выполнить приказы Тарвелара. Поскольку только тогда они будут выполнимы.

Несколько мгновений он смотрел на нее так, будто она повредилась рассудком.

— У нас шесть тысяч легионеров, из них две с половиной тысячи полноценных. А у Эневена — около тридцати отрядов. Пусть даже двадцать с небольшим… От восьми до двенадцати тысяч человек, не считая пехоты при обозах, а этих солдат тоже несколько тысяч. Солдат, не слуг! Не знаю, в состоянии ли наша армия захватить хотя бы один обоз.

Тереза понимала, о чем говорит Аронет. Дартанские отцы и сыновья Домов забрали с собой на войну значительную часть своих личных войск, которые когда-то держали в основном для блеска, поскольку для поддержания порядка хватило бы и половины. И самое большее половина осталась на страже владений. Остальные были при обозах, охраняя многочисленные повозки своих господ. Обозы Эневена стерегли несколько тысяч хорошо вооруженных пехотинцев. Этих людей не стоило недооценивать. Явление, о котором молчала история первой армектанско-дартанской войны.

— Если случится чудо, пройдут дожди и размокнут все луга… Если нам даже удастся застать врасплох Эневена… — перечислял тысячник, — наши шансы выиграть битву не больше чем один к десяти.

— Дождь пока не собирается, так что самое большее один к двадцати, — спокойно поправила его Тереза. — Может, дождь и пойдет, но в это время года трудно рассчитывать, чтобы лило не переставая две недели. Это Дартан, а не Громбелард.

— Тогда на что ты рассчитываешь?

— На этот шанс, один из двадцати, — ответила она. — Ибо каковы шансы исполнить приказы Тарвелара?

Аронет молчал. Может, подсчитывал?

— Значит, так ты на это смотришь, — наконец пробормотал он. — Одна большая битва, одно чудо. Ну да, так бывает. Но пять отдельных легионов, пять сражений, пять чудес… В самом деле, не о чем и говорить.

— Что мы скажем командирам легионов? — вернулась она к вопросу из начала разговора.

— А что бы ты им сказала?

— Например, что Эневен идет на Акалию, желая уничтожить единственный легион в этих краях, о существовании которого ему известно. Что он не знает про Восточную армию, и мы попытаемся застичь его врасплох.

— Кто в это поверит?

— А ты не подумал, что такова может быть правда? — Тереза не строила иллюзий; рыцари королевы наверняка знали о ее слабой армии, но она пыталась поднять боевой дух как себе, так и своему заместителю. — Впрочем, мы что-нибудь придумаем, лишь бы не стало ясно, что командующая армией нарушает первый же полученный приказ, — сказала она с нескрываемой грустью и горечью. — Первый раз за всю карьеру… Поверишь? Когда-то я пошла в атаку на полторы тысячи алерцев, имея за собой двести пятьдесят конников… Но в том приказе было больше смысла, чем в том, что я получила сегодня. Я не выполню этот приказ. Или, вернее, попытаюсь выполнить его так, как могу. Попытаюсь устранить то, что делает этот приказ невыполнимым, и лишь потом сделаю все, что приказано. Пункт за пунктом. Поможешь мне? Или пошлешь доклад в Тарвелар, чтобы меня сняли с должности? Впрочем, прежде чем придет ответ, я все равно сделаю то, что собираюсь сделать.

Он продолжал смотреть на нее.

— Никакого доклада я не пошлю, за кого ты меня принимаешь? — наконец сказал он. — Но я снова подсчитываю наши шансы… и шанс победить даже не один к двадцати. Пусть бы дождь шел и целый месяц, что с того? Ведь эти проклятые рыцари вырежут нас даже пешие. Здесь никого не должно было быть, мы собирались наступать на покинутый край, к которому в лучшем случае мчались бы какие-нибудь одиночные отряды, выдернутые с запада для помощи… Но теперь? Наши красные легионы можно вообще не брать в расчет. — Аронет не видел, что происходило под Буковой пущей, когда отборные северные отряды, намного лучшие, чем собранные на скорую руку дартанские клинья, попадали под копыта копейщиков, но умел привлечь воображение. — Я не представляю себе, как можно поставить этих людей против атакующей тяжелой конницы и даже против пеших арбалетчиков. У тебя есть что-нибудь, кроме задиристого нрава старого командира конницы?

Она невольно усмехнулась.

— Старого в смысле опытного, — поспешно пробормотал он, окончательно смутившись. — Я не имел в виду, ну… что ты старая.

— Сейчас дам тебе пинка под зад, — сказала она, искренне веселясь. — Похоже, идут наши тысячники… Побеседуем позже. Что мне сейчас говорить?

— Что хочешь, — покорно ответил он.

— В таком случае спрячь этот приказ и делай хорошую мину, что бы я ни сказала.

39

Въезд ее княжеского высочества в Роллайну был подготовлен весьма тщательно. Сперва города достигли основательно преувеличенные вести о победоносной битве войск Сей Айе с имперскими легионами — преувеличенные потому, что требовалась красивая легенда, геройские поступки, а не серая военная действительность. Лично командовавшая тяжелыми полками княгиня, в золотых доспехах, под охраной рослых телохранителей-копейщиков, сама повела свой самый большой отряд на бой, что и стало основной причиной победы — вот какие истории рассказывались во всех корчмах столицы. Доходили известия о тысячах растоптанных и уничтоженных лучников, из которых лишь немногим удалось укрыться в укрепленном лагере, где они сидели голодные, все чаще думая о том, чтобы сдаться в плен.

Правда была совершенно иной. Уже два дня после сражения Йокес не мог спать от огорчения, что не разбил имперских до конца, жалея своих солдат. А ведь еще недавно он сам рассказывал княгине, как трудно сломить боевой дух имперских легионов! Реорганизованная имперская конница покинула лагерь, как только это стало возможным, и исчезла, разойдясь по всему краю. Тут и там заполыхали деревни. Два легких отряда Сей Айе несколько раз натыкались на какую-то колонну и терпели поражение за поражением, теряя в погоне за конными лучниками раненых и убитых. Наконец пришло известие уже не о поражении, а о катастрофе — пытаясь настичь врага, отряд передовой стражи в пылу атаки оказался посреди болот, где увязли все — и имперские, и княжеские. Но у имперских были луки… На сухую местность сумела выбраться едва ли половина легких конников Сей Айе.

Возле самой Буковой пущи легионеры спали посменно, а солдаты Йокеса не спали вообще. Из укрепленного лагеря выходил один отряд за другим, изображая наступление. Возле лагеря разворачивалась одна или две колонны, к ним присоединялась третья… Они по очереди выдвигались вперед и возвращались, не дойдя до середины поля. Солдаты тяжеловооруженных отрядов Сей Айе десять раз в день выстраивались рядами в лесу и на дороге, ожидая, что будет дальше. Но дальше не было ничего… Ночью все начиналось сначала. Йокес не мог недооценивать эти начинавшиеся и не заканчивавшиеся маневры, поскольку не знал, какой из них пойдет дальше, а рано или поздно должно было случиться настоящее наступление. Однако имперские, напротив, знали, атакуют ли они на самом деле, и не будили своих солдат без необходимости. Такая игра не могла продолжаться вечно. Йокес сознавал, что его измученные и беспомощные солдаты вскоре начнут падать духом. Он начинал тосковать по тому мгновению, когда из лагеря наконец последует настоящий, дневной или ночной (скорее всего, именно ночной) удар. Вот только имперские уже знали, чего ожидать от солдат Сей Айе. Если бы им удалось перенести всю тяжесть боя в лес, среди деревьев, сражавшимся в пуще пешим отрядам столкновение с пехотой обошлось бы дорого. Лишенные же помощи пеших конников лесничие удержать пущу не могли. Во всяком случае, не в сражении против шести тысяч хорошо обученных и нередко опытных легионеров.

Предводитель войск княгини Эзены не знал, насколько отчаянно на самом деле положение имперских легионов. Ручей возле деревни, не говоря уже о колодцах, не давал достаточного количества воды для людей и всех животных, как верховых, так и тягловых и вьючных. Никто не предполагал, что в этом месте на много дней встанет вся Западная армия. Дождя все не было. Конница ушла из лагеря прежде всего для того, чтобы поддерживать себя собственными силами. Ночной штурм Буковой пущи был намного ближе, чем предполагал Йокес; имперские не могли больше высидеть в переполненном — хотя и постоянно увеличиваемом и укрепляемом — лагере, в котором находился весь их обоз.

Но советники княгини знали, что первый успех нельзя растрачивать впустую. Больше всего на этом настаивал посланник. Знаток истории Шерера прекрасно знал, сколь переменчивы пути военной судьбы; когда его спрашивали, он постоянно говорил одно и то же: «На Роллайну!» И княгиня приняла вызов. Возможно, самый трудный из всех, перед которыми она до сих пор оказывалась. Ей предстояло появиться среди людей, которые еще недавно считали ее невольницей-узурпаторшей; она должна была доказать, что достойна всяческого восхищения, и подчинить всех своей власти.

Вслед за легендами, распространявшимися главным образом для простонародья, в столицу пошли известия, предназначавшиеся для других ушей. Дартанские носители родовых инициалов с едва скрываемым беспокойством, но и с любопытством ждали женщину, которая вовлекла Золотой Дартан в войну против всей мощи империи. За этой женщиной стояло старое дартанское предание, которое подтверждали столь значительные и влиятельные лица, как К. Б. И. Эневен, готовый сражаться и умирать за дело новой госпожи. Такие, как славный солдат М. Б. Йокес, уважаемый и ценимый почти во всем Шерере, происходивший из рода суровых рыцарей-воинов. За ней стояли большие деньги, поступавшие из Буковой пущи, которую она получила от старого князя К. Б. И. Левина, человека, возможно, и странного, но вне всякого сомнения первого магната в Дартане, род которого имел свои корни в этой земле. Наконец, за ней стояла невероятно опытная и сильная армия, разбивавшая в прах дисциплинированные армектанские легионы, — ибо независимо от того, какими легендами обросло сражение, поражение имперских войск оставалось неоспоримым фактом. В том, что княгиня действительно возглавляла атаку, многие сомневались, но военными действиями она руководила наверняка, по образцу древних монархов посылая приказы вождям своей армии; она также могла и в самом деле вместе с рыцарем Йокесом командовать битвой возле пущи. Мужчинам и дамам дартанских Домов не слишком хотелось получить кого-то столь могущественного… Того, кто даже в большей степени, чем имперский князь-представитель, мог навязать всем свои собственные, неведомо какие законы. Все боялись новых порядков.

Дворец дартанского вице-короля, после того как он покинул Роллайну, попросту разграбили… Знаменитые столичные Дома, сперва крайне несмело, потом все отважнее, а после ликвидации ни на что не способного дартанского трибунала попросту нагло присвоили себе все имущество имперского представителя. Лишь возвращение под столицу железных полков Эневена остудило пыл магнатов, рыцарей, а в особенности их жен. Эневену не требовалось, как Эзене, сражаться за свою значимость и положение; ими он обладал давно, а теперь к тому же был овеян славой выдающегося вождя, победителя во многих битвах, за которым стеной стояли его верные отряды. Сотня, а может быть даже и больше, известных и менее известных Домов связывала все свои надежды с Эневеном и войной, которую он вел, а впятеро больше Домов видели в этой войне, по крайней мере, какую-то пользу. Имелись такие, кто готов был поверить во что угодно и любую истину счесть своей, поддержать мечом любое дело, которое поддерживал вождь, ибо на военной почве, возделываемой под его надзором, росло их значение, богатство и положение. Уже сейчас многие рыцари с прекрасными инициалами перед именем, но без гроша в кармане обогащались за счет военных трофеев и платы за выкуп пленных, и все это в лучах хвалы и славы.

Поддерживаемый такими людьми Эневен остановился под Роллайной и без каких-либо церемоний прогнал из дворца, много веков назад построенного для дартанского короля, всех непрошеных гостей. Оскорбленный одним из них, он сразу же вызвал его на арену, притом таким образом, что проглотить обиду было никак не возможно. Высмеяв тяжелые турнирные доспехи, он предстал перед смельчаком в своих помятых во время похода латах и порубил его, но так, чтобы все видели, что в Дартане действительно идет война. Он сам поселился в прекрасных покоях и начал расспрашивать, почему они стоят пустые, даже со стен содрана драпировка. Он принимал гостей, разговаривал, общался… Не прошло и недели, как в дворцовых коридорах и залах снова появилось немало предметов украденной обстановки. Суровый вождь Ахе Ванадейоне вежливо благодарил каждого, кто «отобрал ценные предметы у неких неизвестных грабителей», и обещал, что как только узнает, кто эти грабители, немедленно пошлет за палачом, что обычно заканчивалось более или менее поспешным прощанием. Когда он снова отправился на войну, в столице остался лучший из его отрядов, Малый. Рыцари и их свита охраняли дворец, ожидая ту, которая должна была в нем вскоре поселиться.

У Йокеса мурашки бежали по спине, когда он отправлял в Роллайну элитный отряд Дома, самый сильный из всех — словно он страдал от избытка солдат. Хотя даже если бы и страдал… Войско должно сражаться; он терпеть не мог, когда его использовали для политики. Но было очевидно, что ее высочество не может появиться в столице в окружении ста гвардейцев. В отряде Дома, кроме силы и представительности, каких не было ни у какого другого рыцарского отряда, имело значение кое-что еще. Не только закованные в латы боевые кони копейщиков, не только великолепные доспехи. Значение имели цвета старокняжеской линии рода К. Б. И., дубовые листья, увенчанные короной, и в довершение — родовые инициалы рыцарей, выступавших под знаменами Эзены. Кроме комендантов штандартов и командиров отрядов все прочие воины чистой крови служили именно под гордым знаменем отряда Дома.

Уже на заставах широко раскинувшихся предместий войско приветствовали толпы зевак. О приезде ее княжеского высочества знали уже два дня. Толпы становились гуще, по мере того как конники Дома, с копьями в руках и на боевых конях, приближались к воротам Госпожи Сейлы. В Роллайне имелись еще Королевские ворота и ворота Госпожи Делары, но объезд вокруг города ради совершенно бессмысленного жеста, каким являлся въезд через Королевские ворота, в планы не входил. Во главе процессии ехал командир отряда, а рядом с ним — бесподобно красивая светловолосая девушка в расшитом золотом военном платье, поверх которого блестела золотая кольчуга. На поясе девушки висел меч, клинок и рукоять которого сверкали от драгоценных камней. Шепотом передавались слухи, что это жена возглавляющего отряд рыцаря. Дальше шли грозные всадники Дома, некоторые в рыцарских плащах. Для парада по улицам города их выстроили в колонну по трое: в каждом ряду шел копейщик или средневооруженный в сопровождении двух конных арбалетчиков, а сбоку пеший слуга вел коня. Всадники держали в руках копья, пики или арбалеты.

Отряд произвел ожидаемое впечатление — вне всякого сомнения, это был лучше всего снаряженный и обученный тяжелый отряд Шерера. Ни в одном рыцарском отряде — и даже в клине императорской гвардии — не были покрыты доспехами все боевые кони. Честно говоря, полную конскую броню могли себе позволить лишь очень немногие. Мало того, все тяжело- и средневооруженные конники были облачены в полные доспехи, лишь незначительно различавшиеся, чего вообще не бывало в сборных рыцарских отрядах. Как обычно, сильнее всего отличались головные уборы, хотя большинство копейщиков носили забрала, а средневооруженные — закрытые и полузакрытые шлемы. Даже стрелки на покрытых короткими попонами лошадях, с одинаковыми щитами на спине, в сплошных кольчугах, усиленных наколенниками и налокотниками, выглядели великолепно. При виде четырехсот человек, стоимость брони и вооружения которых равнялась цене снаряжения пяти обычных отрядов, у зевак глаза вылезали на лоб. Все уже знали, что в Сей Айе далеко не один подобный отряд. Естественно, не все они были столь же многочисленны — самый маленький Голубой отряд насчитывал всего сто пятьдесят всадников, — но толпы на улицах Роллайны не могли знать таких подробностей; впрочем, их не знал почти никто. Обвешанные оружием солдаты не спеша проезжали под сводом ворот, высекая подковами искры на мостовой, хорошо видимые в темном туннеле. Кроме копий, пик или арбалетов в руках, а также мечей и рыцарских кинжалов на поясе виднелись еще подвешенные к седлу топоры, булавы, нагайки и прочее оружие, которое каждый всадник считал необходимым.

За всадниками двигалась сомкнутая полусотня пеших арбалетчиков — лучшие солдаты, каких смог выбрать Йокес среди стрелков. Вооружение и снаряжение этих людей, по сравнению с идущей впереди конницей, не производило особого впечатления, но внимание привлекал их идеально ровный шаг. Этот небольшой отряд включили в свиту ее высочества специально для знатоков. Любой, кто имел хоть какое-то представление об армии, должен был оценить дисциплинированность этой пехоты и мысленно задать себе вопрос: действительно ли силу Сей Айе определяет только конница? По той же самой причине за полусотней арбалетчиков шла другая, не столь дисциплинированная, зато необычная — лесные стрелки в зеленой, коричневой и серой одежде, в живописно развевающихся за спиной плащах с капюшонами. Символ Буковой пущи, легендарная лесная стража, о которой ходило множество невероятных историй. Прирожденные следопыты и охотники, знатоки дебрей, жители дикого леса, недоступного человеческому взгляду. Гроза браконьеров и сбежавших в лес бандитов — о скольких смертельных схватках, о скольких лесных засадах могла бы рассказать чаща! И в самом деле, эти люди походили на героев самых невероятных рассказов — смельчаки и забияки, в какой-то степени, возможно, дикари, с торчащими за спиной разноцветным оперением стрел, прекрасными луками и арбалетами в руках, все с мечами и тяжелыми охотничьими ножами.

За лесной стражей ехали двадцать легковооруженных, но великолепно снаряженных всадников в цветах Дома, а дальше — сама княгиня, окруженная весьма немногочисленной, воистину военной свитой. С каждой стороны ее отгораживал от толпы ряд конных гвардейцев, таких же, как и те двадцать впереди. Люди жадно вглядывались в лицо самой таинственной женщины Шерера, которая ехала с безразличным видом, иногда улыбаясь и обмениваясь несколькими словами с офицером в мундире гвардейца или сопровождавшей ее женщиной с красотой самой дорогой невольницы — Жемчужины из невольничьего хозяйства. Но эта Жемчужина наверняка была телохранительницей — прекрасная девушка с каштановыми волосами, правившая конем со свободой, свойственной отменному всаднику, одетая в серебристую кольчугу и красную накидку, с мечом и кинжалами на двух поясах. За княгиней ехал в обществе двух молодых вооруженных женщин (судя по всему, телохранительниц) мужчина ничем не примечательной внешности, с перекошенным в странной улыбке ртом, но хорошо одетый — единственный во всей свите человек без какого-либо оружия. Сама княгиня ехала в мужском седле на прекрасной буланой дартанской кобыле, в синем военном платье с широкой юбкой; поверх платья серебрилась дорогая кольчуга. Это была очень красивая женщина, видимо, достаточно высокая, насколько можно было судить по тому, как она сидела в седле, с широкими бровями и решительным взглядом, с иссиня-черными волосами, затянутыми шелковой сеткой. Толпа не знала, что о ней думать.

Но неведение длилось недолго.

Удивительной была легкость, с которой госпожа пущи умела завоевывать души людей. Воистину королевский дар… Разговаривая с прекрасной телохранительницей, княгиня заметила что-то в толпе и бесцеремонно остановила коня. Казалось, только теперь она увидела стоявших вдоль улицы горожан. Не обращая внимания на возражения вооруженной спутницы, она нарушила строй своих гвардейцев, протолкалась до первого ряда зевак и с улыбкой наклонилась, протягивая руку с серебряной клипсой, которую только что сняла. Перепуганная женщина с ребенком на руках готова была попятиться, но малыш отважно потянулся к блестящей штучке, и княгиня искренне рассмеялась, поглядывая на телохранительницу. Она тут же кивнула матери получившего подарок малыша и что-то сказала, но покоренная ее человеческим, по-настоящему теплым жестом толпа приветственно взревела, и слов ее никто не услышал. Ее высочество взмахнула рукой, приветствуя жителей столицы столь же естественно, как до этого отдала клипсу. Она снова смеялась. Как же это нравилось людям! Капризные жители большого города, каждый день видевшие самых знаменитых рыцарей и их прекрасных жен, не ожидали появления смеющейся женщины, которая в сопровождении роскошного войска, богатая и могущественная, наклонялась к ним, готовая поговорить… Смотревший на все это Готах-посланник в сотый раз повторял про себя, что Эзена добьется всего, что запланирует. Но он вынужден был признаться и кое в чем еще. Во лжи… а может быть, только ошибке. Он ехал рядом с Роллайной, первой из трех дочерей Шерни, легендарной королевой Дартана. Эзена была Роллайной. Неважно, действительно ли князь Левин вырвал ее у Полос Шерни; неважно даже, существовала ли Роллайна когда-либо вообще… Если до сих пор ее не было, то именно сейчас она появилась, настоящая, и телом и душой. Она обладала силой и могуществом, каких не могли дать даже Полосы. Это была сила человека, который точно знает, к чему стремится, знает свое место в мире и наверняка сумеет его занять.

Приветственные возгласы не смолкали, распространяясь все дальше и дальше, подкрепляемые взглядом и улыбкой, а иногда одним лишь жестом Эзены. Никто не бросал этим людям золотых и серебряных монет. Кто-то им просто улыбался, и этот кто-то был по-настоящему счастлив.

Ибо ее княжеское высочество на самом деле любила детей, но жест с клипсой был намеренным и расчетливым. Зато уже мгновение спустя Эзена ощутила странное тепло в груди; город откликнулся ей, и она почувствовала, что это именно ее город. От расчета не осталось и следа — госпожа Доброго Знака с каждым шагом становилась все более счастлива, и люди это счастье видели. Искреннюю радость той, кого стоило приветствовать; а стоило именно потому, что она была благодарна им за приветствие.

Замыкающие процессию конные гвардейцы ехали среди гула разбуженной столицы, которая в одно мгновение обрела свою госпожу. Ту, которая была совсем не похожа на князя — представителя императора, дартанца на службе у чужого монарха, откуда-то присланного и куда-то отозванного. Ту, которая до этого никогда не была в Роллайне, но приехала, так как хотела здесь жить, так как здесь должен был быть ее дом и место, а не только занимаемый с чьего-то соизволения пост. До людей доходило, что они вышли на улицы не из праздного любопытства… Они вышли, чтобы многие годы спустя говорить детям и внукам: «Я видел, как королева въезжала в город…»

Для простонародья Эзена стала королевой еще до того, как миновала предместья.

В Роллайне, может бьггь, и не хватало места, но только во внешнем кольце. Город был построен в виде двух окружностей, одна внутри другой. Внутренний круг включал в себя Королевский квартал, со времен возникновения империи переименованный в Княжеский. Теперь к нему должно было вернуться его прежнее имя.

Огромный королевский дворец — а позднее вице-королевский — не подавлял своим видом. Главная часть здания была одноэтажной, в дартанском стиле. Лишь крылья взмывали вверх — знаменитые «башни» Роллайны, вмещавшие больше залов и комнат, чем какое-либо другое строение на свете. Но сама середина дворца, построенная с мыслью о царствующей семье, была меньше, чем дом княгини в Сей Айе. И спланирована она была похоже… Эзена чувствовала себя почти как дома. Больше всего ей не хватало узкой комнаты с выходящими в сад окнами. Парк за домом был совсем другим… Сперва он даже развеселил княгиню. На большой поляне в середине Буковой пущи проложили каменистые аллейки, посадили декоративные кусты. В середине самого большого города Шерера пытались создать дебри. За дворцом Эзена видела лес. Маленький, смешной, трогательный лес. Но это было нечто близкое ей, нечто очень нужное. Княгиня поняла, насколько она сжилась со своим огромным лесом. Похоже, она обманула посланника… Она скучала по своей поляне.

Но здесь был маленький лес, в котором шумели сосны, щебетали птицы, а на дерево взбежала белка. Словно… словно по приказу старого князя в Роллайне создали нечто, что должно было приветствовать госпожу Сей Айе, напомнить ей об опеке, которой ее окружил могущественный род воинов пущи. Княгиня ощущала эту опеку постоянно. Прав был мудрый Готах, доказывая, что ее сила происходит из мечты, из снов поколений рыцарей. Она чувствовала в себе все эти мечты, от всей души желала их осуществить, ибо они были столь же велики, как армектанская госпожа Арилора. Дартан не знал ничего подобного. Не знал, ибо мечты эти были скрыты в мрачной пуще, где ждали в течение многих веков.

Ее высочество полюбила маленький лесок за домом, ибо он связывал ее со всем тем, что придавало смысл ее существованию.

В лагере возле Нетена, еще до отъезда в столицу, Анесса занялась подготовкой к пребыванию в Роллайне. Она написала письмо Кесе. Охранявшая Сей Айе Жемчужина знала, что потребуется княгине, а вернее — кто. Одновременно с Эзеной (но через другие ворота) в Роллайну въехал присланный из пущи отряд невольников, урядников и придворных. Во время военного похода княгиня могла иметь при себе двух или трех невольниц, но в столице прислуги требовалось несколько больше. Кеса решила, что пока хватит восьмидесяти душ, не считая тридцати с лишним придворных и урядников. С собой они привезли все самое необходимое, поскольку Анесса дала знать Кесе, что дворец разграблен и неизвестно, что в нем, собственно, осталось. Княгине доставили двадцать с лишним платьев — некоторые Анесса перечислила как необходимые, о других подумала Кеса, — а также полтора десятка пар обуви и множество женских мелочей. Впрочем, это было не так уж много для того, кто привык переодеваться по три раза в день… Эзена, правда, порой бунтовала и расхаживала в рубашке прачки, но обычно — по крайней мере в том, что касалось одежды, — вполне соглашалась с Анессой… И именно первой Жемчужине предстояло оказаться самой несчастной в Роллайне. Кеса, без малейшего сожаления, послала ей лишь несколько платьев; остальные должны были прибыть позже, на повозках, целый обоз которых готовили в Сей Айе. Но на это требовалось некоторое время, и несчастная Анесса вообще не знала, что надеть. Она могла показаться на людях ровно шесть раз; потом оставались лишь два домашних платья, не предназначенных для глаз гостей. Единственным выходом было вернуться к Йокесу; там, в суровых лагерных условиях, можно было по очереди показываться в пяти военных платьях. Война есть война, известное дело.

Обиженная Анесса явилась к Эзене и сухо сообщила ей, что не может быть ей ничем полезна. Эзена способна была на сочувствие лишь тогда, когда с ней случалось в точности то же самое, что и с пострадавшим, — будь у нее шесть платьев, она плакала бы вместе с Анессой над своей и ее судьбой. Но платьев у нее было почти тридцать, и она не понимала, что имеет в виду Жемчужина.

— Как это — «не можешь быть полезна»? А чем?

— Ничем.

Эзена обустраивала спальню совсем не в том месте, где спал князь — представитель императора. Отряд невольников тащил кровать размером с корабль. Времени на глупости у нее не было. Ей не хватало слуг, поваров… Всего. Только Жемчужин у нее было в самый раз и даже на одну больше.

— Послезавтра большой прием для всей чистой крови, которая течет в этом городе, — сказала она. — Вернее, не прием, а… Как это назвал Готах? Неважно, во всяком случае, я послала больше трехсот приглашений. Эневен, к счастью, оставил мне человека, который знает тут всех, но я не уверена, не пропустила ли кого. Я не буду заниматься гостями, для этого у меня есть первая Жемчужина. Невероятно дорогая, но наверняка достойная своей цены.

— Первая Жемчужина голая.

— Очень хорошо, пусть будет по-армектански, — твердо заявила ее высочество. — Не морочь мне голову, я как раз переношу кровать.

Анесса не позволила так просто от себя отделаться.

— Ваше высочество, я считаю…

— Нет-нет, никакого «ваше высочество», — прервала ее Эзена. — Что я должна сделать? Одолжить тебе платье? Выбери себе какое-нибудь, укороти и расставь спереди. Не сюда! — крикнула она, быстрым шагом пересекая комнату и глядя на кровать, о которую тяжело опирались побагровевшие невольники. — Ближе к середине! Изголовье с другой стороны.

Анесса пошла к Хайне.

У Хайны было еще меньше времени, чем у Эзены. Первая Жемчужина жаловалась подруге, едва поспевая за ней бегом. Хайна запоминала расположение дома, подсчитывала на пальцах гвардейцев, выбирала места, где они должны были подпирать стены, так чтобы каждый видел двух ближайших товарищей.

— В крыльях пока никого нет, — сказала она Анессе, прерывая ее чуть ли не на полуслове. — Я уже знаю, почему у представителя был целый полулегион алебардщиков. А мне нужно вдвое больше. Три смены стражи, по пятьдесят человек в крыльях и сотня здесь. Со вчерашнего дня пытаюсь с этим справиться… Думай вместе со мной! — бросила она Анессе. — Кого мне дать ей в сопровождение? Послезавтра здесь будет вся Роллайна! Все вверх дном, кто-то украл даже двери и выбил окна, а она послезавтра устраивает бал!

— Попроси дать тебе конников Дома, — покорно сказала блондинка.

— Наверное, так и сделаю. Будут стоять в тронном зале.

Анесса разыскала Готаха.

У Готаха было время — и очень дурное настроение. Он отправился в Роллайну по явно высказанному желанию княгини, но пока что ему было совершенно нечего делать. Больше всего его сердило то, что он не мог оказаться в трех местах сразу. Он хотел увидеть, как пойдут дела у княгини в Роллайне. Не в меньшей степени ему хотелось сопровождать Йокеса, с которым он в последнее время почти подружился, найдя в бывшем тысячнике терпеливого слушателя; Йокес никогда прежде не знал никого, подобного историку-посланнику, и лишь на старости лет узнавал много интересного об истории войн и войска в Шерере. Политические потрясения вызывали у него смертельную скуку — зато о переменах в вооружении, тактике и стратегии, а также о важнейших битвах, оказывавших влияние на судьбы мира, он готов был разговаривать целыми ночами. Он умел соотнести полученные сведения с ситуацией, в которой находились его собственные войска, так что для него это не было лишь пустой болтовней. Он учился, углубляя необходимые командиру знания. Будучи наблюдательным и умея думать, он задавал интересные вопросы и делал весьма ценные замечания. Посланник чувствовал, что скорее Йокесу, чем Эзене, нужен сейчас советчик, тем более что он отправил назад своего заместителя, командира отряда Дома, и был теперь один против имперской армии возле леса. Готах хотел как можно скорее вернуться в военный лагерь под Нетеном или вообще сразу явиться в палатку командира, на полянке возле того места, где дорога выходила на равнину. А еще больше тянуло его в Сей Айе, где он, правда, был совершенно лишним, но мог получить кое от кого бокал вина и крылышко цыпленка на сон грядущий.

Анесса выбрала крайне неудачный момент. Посланник ее попросту прогнал, вообще не оценив, что первая Жемчужина пытается исполнить свою обязанность. Она должна была выступать в роли величайшей драгоценности своей госпожи, свидетельствовать о ее богатстве, заниматься гостями, служить советом, и все это в грубой власянице. Обиженная невольница ушла, не сказав ни слова. Печаль ее была столь безгранична, что Готах, несмотря на дурное настроение, вновь на мгновение задумался о том, что творится в душе этой красивой и по-настоящему умной девушки. Та, которая обдумывала финансовые кампании, вела почти все дела Сей Айе, могла ездить по Дартану и диктовать условия известным рыцарским Домам — вместе с тем готова была плакать из-за отсутствия платья. Мудрец Шерни мысленно обругал себя за то, что не нашел терпения для Анессы, ибо было совершенно ясно, что сейчас сделает невольница, а именно — найдет какого-нибудь беззащитного беднягу, писаря или невольника-слугу, вонзит ему в горло ядовитые зубы, прибавит обязанностей, лишит всех прав и пообещает увольнение со службы или продажу в первое попавшееся невольничье хозяйство. И полбеды, если только это. Она могла еще отправиться в путешествие по улицам Роллайны и за половину серебряной монеты отдаться какому-нибудь бродяге в корчме, ведь именно так поступает голодная женщина в дырявых лохмотьях, которой в глаза заглядывает нищета. В отношении Анессы посланник порой бывал чересчур несправедлив. Он не любил первую Жемчужину и готов был поверить во что угодно из того, что о ней говорили, лишь бы оно свидетельствовало о бездонной пустоте.

Мудрец Шерни сидел в пустой разграбленной комнате, которую ему указали. В домике лесной комендатуры удобств было и то больше… Кроме двух стульев, в комнате не осталось никакой обстановки. Ему пообещали какую-нибудь койку на ночь и канделябр с несколькими свечами, но их он должен был получить еще прошлым вечером, когда перешагнул порог дворца, — и не получил. Кончилось тем, что пришлось ночевать в какой-то из комнат западного крыла, на третьем этаже, где на кровати милостиво оставили набитый сеном матрас. Теперь мудрец сидел на стуле и тупо смотрел в окно. Он уже успел пройтись по дворцу, когда вечером искал постель, а потом побывал в другом крыле, где когда-то жили придворные представителя: князь забрал их с собой, когда бежал в Тарвелар. Разнообразной обстановки во дворце оставалось достаточно, чтобы обустроить одноэтажную часть здания, но именно на первом этаже, где жил сам представитель, когда-то было больше всего ценных и наиболее доступных предметов. Первый этаж разграбили почти дочиста, а Эневен смог вернуть лишь часть этого имущества. Все, что еще имелось во дворце, теперь приходилось собирать из разных залов и комнат. С этой работой не могли справиться восемьдесят невольников, даже если свою помощь предлагали солдаты. Готах знал, что княгиня Эзена должна как можно быстрее договориться со знатными родами Роллайны (ему было крайне интересно, как она это сделает), поэтому он ничего не требовал, в конце концов, поспать можно и на полу…

Важнее всего сейчас было подготовить тронный зал и несколько других, необходимых для приема армии гостей. Сам тронный зал, устроенный в расчете именно на такие собрания, вместил бы два отряда конницы. Но в зале состоится только прием для глав дартанских родов. Столичные рыцари и магнаты не могли явиться во дворец одни, без жен, без свиты, без обязательных Жемчужин… Всех этих людей невозможно держать во дворе перед домом. Хотя погода все еще не подводила, и Готах подумывал, не предложить ли такую идею Эзене. Дартанские обычаи допускали выставление под открытым небом столов для свиты и прислуги. Анессе, вместо того чтобы беспокоиться насчет платья, следовало организовать подготовку к большому пиршеству. Собравшимся в зале рыцарям предстояло разговаривать с Эзеной, но потом нужно подать какое-то угощение. Какое? Где?

Готах не знал, что беспокоится он зря. Анесса, которая хоть и осталась по вине Кесы без платья, как обычно, оказалась на высоте. Необходимые распоряжения давно уже были отданы; первая Жемчужина, несчастная и недовольная, встала в этот день как никогда рано и самые важные вопросы решила сама, а остальные поручила кому положено. Когда Готах размышлял о том, чтобы устроить пир во дворе (что было невозможно, поскольку гости должны были как-то подъезжать к дому), в Королевский квартал уже начинали вкатываться тяжело нагруженные повозки. На них доставляли столы и скамейки, которые слуги сразу же вносили во дворец и расставляли в коридорах восточного крыла, которое выглядело лучше всего. На них расстилали скатерти, а на тех расставляли посуду. Было куплено множество совершенно ненужных вещей, лишь затем, чтобы всей столице было о чем говорить. Торговое представительство Сей Айе в Роллайне могло удовлетворить большую часть заказов, но ему поручили лишь ведение расчетов и представили список покупок… Анесса из кожи вон лезла, лишь бы потратить как можно больше. Десятки столов, сотни подсвечников и тысячи свечей покупали у конкурентов. Были заказаны еда и напитки, которые послезавтра пойдут прямо на столы, поскольку дворцовые кухни и подвалы пока не могли справиться с этой задачей. Все это стоило немалых денег. Но финансы Буковой пущи, несмотря на неслыханные закупки, сделанные в последнее время (все еще приобретались многочисленные имперские владения), пока еще не лежали в руинах, постоянно латаемые и пополняемые спекулирующими на денежном рынке казначеями. Впрочем, если бы даже дело обстояло иначе, первая Жемчужина готова была основательно опустошить казну Доброго Знака, лишь бы продемонстрировать, на что способна ее госпожа. Эти расходы имели политическое значение. Казалось, что подготовить в течение двух дней, в разграбленном дворце, пышный прием для нескольких сотен женщин и мужчин чистой крови, в сопровождении впятеро большего числа слуг и членов свиты, практически невозможно. Но деньги творят чудеса, и Анесса намеревалась доказать, что ее госпожа с легкостью совершает невозможное. Посланник, изумленный размахом, с которым велись приготовления, в душе поневоле отдал должное первой Жемчужине, у которой находилось время на раздражающие капризы, но до этого она сняла с плеч княгини, по сути, все хлопоты. Эта невольница, будь она даже вдвое более праздной и капризной, стоила любой суммы золотом (в последнее время, впрочем, скорее серебром). Она могла брать на себя ответственность за крайне важные решения и в полной мере пользовалась всеми своими полномочиями. Но так бывало всегда, даже в Добром Знаке. Княгиня, конечно, была исключительной женщиной, но вдобавок ко всему у нее имелись союзники, о которых другие могли лишь мечтать. Ничто не мешало ей в течение всего дня устанавливать свою кровать, а потом лежать в ней, размышляя только о том, как вести игру с дартанскими родами. Хайна заботилась о ее безопасности и присутствии гвардейцев, Йокес и Эневен руководили войной, Кеса вела дела в Добром Знаке, а Анесса занималась всем остальным. И у нее еще оставалось время на жалобы.

Назавтра княгиня Эзена, пользуясь прекрасной погодой, весь день отдыхала в своем лесу за домом, беседовала с посланником и кормила белок орехами, поскольку знала, что к приходу гостей все будет уже готово.

40

Места в огромном тронном зеле вполне хватило, особенно если учесть, что в нем появились только главы родов. Разосланные приглашения, выдержанные в лучшем тоне и собственноручно подписанные Эзеной (княгине триста с лишним раз пришлось написать свое имя, которому предшествовали родовые инициалы, но без каких-либо титулов) вежливо и даже с долей шутки извещали о «военном совете, на котором будут приняты важные для королевства решения». В нескольких словах давалось понять, что на этом «военном совете» ждут только тех, кто должен прийти. Готах, которого ее высочество попросила о помощи, основательно намучился, составляя текст этих приглашений. Он не мог никого обидеть и вместе с тем, исполняя желание княгини, не хотел допустить, чтобы в тронном зале собрались все дамы Домов с Жемчужинами, какие-нибудь оруженосцы и неизвестно кто еще. Прибывающие пары трудно было бы разделять силой, так что уже в коротком приглашении должно было содержаться известие о том, чего княгиня ожидает от своих гостей.

Мудрец Шерни с задачей справился.

Кеса, возможно, и не любила Анессу, но и глупа она тоже не была… Присланное из Сей Айе платье, в котором первая Жемчужина встречала гостей, не давало ей никаких поводов для сожаления. Огромное голубое одеяние, настолько дартанское, насколько это было возможно, вне всякого сомнения принадлежало к самым дорогим предметам одежды, которые когда-либо видели в Шерере. Всего за один вечер Жемчужину княгини Эзены и саму Эзену возненавидели несколько сотен женщин, большинство из которых могли иметь только невольницу первого сорта; Жемчужины остальных дам чистой крови на фоне Анессы и ее платья выглядели поддельными. Прекрасная блондинка, несшая на себе около трехсот бриллиантов, вплетенных в украшавшую платье золотую вышивку, выглядела по сравнению с другими Жемчужинами так, как отряд Дома по сравнению со сборным отрядом рыцарей. С полной свободой, привыкшая приказывать самым знаменитым родам, Анесса приглашала женщин в обеденный зал, многозначительно сокрушаясь по поводу обязанностей, которыми вынуждена заниматься княгиня, прежде чем покинет мужское общество; с другой стороны, она шутливо сочувствовала магнатам и рыцарям, которых даже в безопасной столице война разлучала с супругами. Не один из этих магнатов и рыцарей бледнел или слегка краснел под взглядом невольницы, которая несколько месяцев назад вовсе не шутила, спокойно говоря: «А вот, господин, долги твоего Дома…» Встреча с таинственной госпожой Буковой пущи выглядела не слишком опасной по сравнению с мимолетным взглядом первой Жемчужины, в голубых глазах которой крылось короткое: «Я помню…»

Прибыли почти все приглашенные. Ибо независимо от того, кто и что думал о неясном происхождении княгини-невольницы, о каких-то сказках и легендах, об освобождении Дартана из-под власти императора, никто не мог недооценивать женщину, по приказу которой только что были разбиты лучшие на свете войска — Армектанский легион, многие столетия не имевший достойного противника; женщину, которая многое могла добыть мечом и еще столько же просто купить; женщину, за которой с оружием в руках стояли многочисленные семейства, чтившие рыцарские традиции своего края.

Занявший место позади большого трона Готах, возведенный в ранг первого советника ее высочества, наряду с остальными ждал, когда в зал придет госпожа Дома и что скажет. Он не знал, каким образом она решила навязать свою волю представителям самых знаменитых родов, которые в большинстве своем все еще ее не поддержали, ни собственными мечами, ни как-либо еще. Самое большее они сохраняли сдержанный нейтралитет, да и то в основном из-за расписок, которые когда-то показывала Анесса. Конечно, не каждый задолжавший бывал в Сей Айе. Но почти каждый должник имел друзей и союзников, от которых он требовал поддержки. Княгиня через посредство первой Жемчужины обращала подобные ситуации в свою пользу. Но теперь речь шла о чем-то большем: речь шла о признании фактической властительницы и ее регентского титула, от которого уже вела прямая дорога к королевской короне. Регентство имело в Дартане очень долгую и пышную традицию. В краю, вечно сотрясаемом родовыми войнами, где возвышались и рушились династии, чтобы уступить место выборным властям, а потом снова наследственной монархии, где вечно царило безвластие — назначали регентов, как на время малолетства монарха, так и по сотне других причин. Самой частой причиной была война. Регенты военного времени, будучи временными правителями, сохраняли власть до окончания политических заварушек. Но теперь добиваться титула регента предстояло женщине, которую подавляющее большинство влиятельных персон видели впервые в жизни. Не каждому хватало смелости, чтобы — под видом каких-то своих дел — выйти на улицы столицы именно тогда, когда ее высочество въезжала в город, и хотя бы бросить взгляд на ее свиту. Большинство делали вид, что не знают о том, что дворец в Королевском квартале кем-то занят. Занят ее высочеством К. Б. И. Эзеной, княгиней Доброго Знака, которая каким-то… весьма необычным образом стала женой старого князя Левина. О которой говорили — страшно подумать! — что когда-то она была невольницей. Правда, против этого возражали такие люди, как его благородие К. Б. И. Эневен, и даже, что важнее, его сводный брат Кенес, который когда-то сам начал процесс против якобы невольницы, а теперь сражался на ее стороне. Готах читал все эти мысли в глазах собравшихся. Он верил в княгиню Эзену, но и испытывал определенные опасения. Он не знал, как эта молодая женщина поведет себя перед лицом сотен самых знаменитых дартанцев. Каким образом она потребует титул регента, а тем самым права монарха?

В зале преднамеренно поддерживалась некоторая военная строгость. Вдоль стен, неподвижно опираясь на мечи, выстроились самые знаменитые солдаты отряда Дома. По обе стороны от возвышения, на котором стоял трон, — только двое гвардейцев. У больших входных дверей ждал в полном гвардейском обмундировании комендант стражи в сопровождении лишь четырех своих солдат. Все это действительно напоминало некий военный совет.

Двери открылись без какого-либо предупреждения. Среди шума многочисленных разговоров очень отчетливо раздался лязг доспехов стоявших у стен солдат, которые подняли мечи в военном салюте, а потом опустили их, заскрежетав остриями о пол. Грохот стальных рукавиц, ударяющихся о бронированные груди, мгновенно погасил ропот в зале. В наступившей тишине все лица повернулись к дверям, из-за которых доносился звук шагов нескольких гвардейцев. Комендант Охегенед еще немного подождал, а потом громким и отчетливым голосом офицера просто сказал:

— Ее королевское высочество княгиня-регент К. Б. И. Эзена, госпожа Доброго Знака.

В зал вошли четверо гвардейцев и сразу же заняли места по обе стороны от узкого красного ковра. Княгиня в сопровождении вооруженной Черной Жемчужины спокойно направилась прямо к трону.

Готах стоял, ожидая с бьющимся сердцем, что произойдет дальше. Эзена разыграла все по-своему… Он должен был догадаться! Она не собиралась никого ни о чем просить, даже чего-либо требовать. После слов Охегенеда каждый из гостей мог выбирать — остаться в зале или уйти.

Кто-то, похоже, хотел было двинуться к дверям, но тут же застыл неподвижно, видя, что остальные не трогаются с места. Сколько было таких? Посланник знал, как действует воля одного на толпу. Вслед за первым смельчаком двинулись бы другие. Сколько? Могли уйти даже все. Посланник ждал первого смельчака. В толпе из трехсот человек… Никого?

Но Эзена тоже знала, как чувствует и мыслит толпа. Во имя Шерни, откуда? Откуда эта деревенская девушка, невольница и прачка, знала о таких вещах? Двери оставались открытыми достаточно долго для того, чтобы никто не посмел заявить, что княгиня заперла всех своих гостей; достаточно долго, чтобы любой решительный человек мог через них выйти. Но решительных в толпе никогда не было. Большие створки медленно закрылись, сомкнувшись с отчетливым стуком. Все. Никто не ушел, и уже было ясно, что не уйдет. Ибо как? Бессмысленно дергать дверь, вцепившись в большую ручку над головой. Время прошло, возможность исчезла. Ее королевское высочество Эзена позволила каждому принять решение, после чего сочла вопрос исчерпанным. Закрытым, как двери в тронный зал.

Готах смотрел на идущую к нему женщину в огромном красном платье, которое заказал старый властитель Сей Айе с мыслью о королеве Дартана. Ни одна дама Дома не могла бы надеть подобное одеяние, поскольку выглядела бы в нем смешно — переодетая королевой… Где она могла бы ходить в таком платье? По крутой лестнице в собственном высоком доме-дворце, на одной из улиц Роллайны? А может, в каком-нибудь имении на краю света? Кто и где мог в такой одежде принимать гостей, не навлекая за себя усмешки за спиной? Но здесь, в тронном зале дворца дартанских монархов, шла по королевскому пурпуру — нетерпеливо поглаживая пальцем какой-то документ — высокая женщина, у которой, похоже, было не слишком много времени. Она оделась без особых излишеств, драгоценных камней на платье блестело немного, а волосы, затянутые в шелковую сетку с рубинами, наверняка не требовали полдня на укладку. Она пришла решить некие дела, но, несомненно, ее уже ждали другие, вероятно, более важные или хотя бы не менее важные. Подойдя к возвышению, она поднялась по трем ступенькам, обменявшись взглядами с посланником, который в сотый раз вынужден был мысленно повторить, что нет никакой прачки Эзены, есть лишь женщина, которая родилась, чтобы стать властительницей могущественной державы. Она повернулась лицом к залу и сказала:

— Приветствую всех. Прошу прощения за беспорядок в моем доме, слишком долго здесь не было хозяина. Но то же можно сказать и обо всем государстве… Мы это исправим.

После чего она присела, беззаботно сминая свое огромное платье, на поручень трона — так, как порой присаживаются на край любимого кресла. Но над этим креслом сияла узкая четырехзубая княжеская корона, какой не было ни у кого другого в этом краю. Этот большой трон еще не так давно был символом власти императорского представителя в Дартане.

— Мы будем часто встречаться, — продолжала она, бросив нетерпеливый взгляд на частично развернутый пергамент у себя в руке, содержания написанного на котором никто не знал, — поскольку мне трудно заниматься всем и мне не раз потребуется помощь. Сегодня я хотела бы услышать, на какую помощь я могу рассчитывать. На вооруженную — уже знаю, что нет. Мои рыцари и солдаты как раз сейчас умирают во имя того, чтобы мы могли спокойно поговорить. — Она наконец положила документ и обвела взглядом сотни лиц у подножия трона. — Я понимаю, что дартанские Дома из Роллайны могут здесь, в столице, служить королевству лучше, чем на полях сражений. Сейчас мы об этом поговорим, но сперва — дела, не терпящие отлагательств.

Стоявший чуть сбоку и сзади от трона посланник увидел над высокой спинкой руку, подзывавшую его к себе, и тотчас же приблизился.

— Позови писарей, ваше благородие, — негромко сказала Эзена.

Готах поклонился и подошел к небольшой двери за троном.

Он сразу же вернулся вместе с несколькими скромно одетыми людьми, несшими многочисленные свитки. Последний тащил конторку, которую можно было также разложить в виде небольшого столика. Княгиня-регент с полнейшим спокойствием разглядывала собравшихся, словно желая запомнить всех, кто вдали от полей сражений составлял достаточно большой, состоящий из одних рыцарей отряд. Пока что она не задала ни единого вопроса, зато звучали такие слова, как «государство», «королевство». И спокойные утверждения вроде «мы это исправим», «мы поговорим». Всем этим людям никогда не приходилось решать подобные вопросы.

Им нечего было сказать, поскольку не было никакого королевства, только Первая провинция, управляемая князем-урядником, которого то назначали, то отзывали… Несколькими фразами ее высочество обрушила на прибывших весь груз ответственности за решение судеб собственного края. Но Готах знал, насколько тонка линия, по которой она шагала. Всего лишь паутинка отделяла свободу властительницы, которая сидела, как ей нравилось, и не могла этим никого обидеть, от поведения неотесанной простолюдинки, которая не понимает, где находится и с кем говорит. Пока что она не допустила ни малейшей ошибки, изображая перед собравшимися… ну да, королеву, которая еще вчера была в поле со своими войсками, а теперь вернулась в столицу, чтобы решить какие-то важные вопросы — чуть ли не на ходу, поскольку война не могла ждать.

Но в любой момент она могла споткнуться. Одно неосторожное слово или даже в буквальном смысле запинка… Готах вспотел при мысли о том, что (обычное дело, всего лишь случайность!) ее высочество, к примеру, потеряет равновесие на своем поручне и забавно взмахнет руками, чтобы не упасть… От подобного могла зависеть судьба великого государства. Через год королева будет иметь право даже растянуться во весь рост на лестнице. Но не сегодня.

— Ваше высочество, — сказал кто-то из первых рядов зала.

Там стояли наследники самых знаменитых родовых инициалов. Эзена посмотрела на подавшего голос. Представителей некоторых самых известных родов она велела подробно описать, собрала о них кое-какие сведения… Но говорившего она не узнала.

Она даже не заметила того, что сразу же заметил Готах, — что она одержала очередную победу. Она уже привыкла к титулу, но из зала не прозвучало допустимое, но неясное «госпожа»… Для собравшихся, вне всякого сомнения, она была «ее высочеством», то есть по крайней мере полноправной наследницей старокняжеской короны. С тех пор как она села и заговорила, никто не верил, что эта женщина в пурпуре когда-то была подневольной прачкой.

— Да, слушаю.

— Слишком быстро все происходит, ты всего три дня в столице, госпожа. — Мужчина лет пятидесяти или чуть старше был опытным оратором, не употребляющим слов, которые он не мог бы взять назад. — Здесь, в Роллайне, случаются не менее важные события, чем на полях сражений. И так же как на полях сражений, любое действие может иметь самые разные последствия. Далеко не всегда желательные.

По сути, он не сказал ничего, и вместе с тем явно обозначил свое присутствие. С этого мгновения он мог считаться первым союзником или самым отважным противником княгини, в зависимости от дальнейшего развития событий. Именно с такими людьми ее высочеству предстояло теперь разговаривать.

И делать это она умела.

— Собственно, ты ничего не сказал, ваше благородие. Что ты имел в виду? Спрошу даже иначе: какие и чьи действия в Роллайне могут привести к нежелательным последствиям? Дартан у нас только один. Все необдуманные поступки нужно давить в зародыше.

— Ваше высочество, я не имел в виду никаких конкретных действий.

Магнат отступил назад.

Несколько мгновений она задумчиво разглядывала его.

— Нет-нет, — сказала она. — Ваше благородие, нас здесь триста с лишним человек. Если каждый из этих людей захочет высказаться в столь же содержательном тоне, то лучше помолчим до утра. Потом распрощаемся. В конце концов, все решения я могу принять и сама.

Где-то раздался приглушенный смех, который поддержали еще несколько голосов. Публично полученный урок был болезненным, а у говорившего в зале имелись не одни только друзья. У княгини же — не одни только враги…

Она не могла позволить себе совершить ошибку и потому выбрала только три лица, относительно которых у нее не было ни малейших сомнений. Совершенно лысый, хотя еще не старый магнат в первом ряду у подножия трона был ее противником. Многие дартанские Дома открыто отошли от рыцарских традиций, что было тем более легко, поскольку подобную позицию поддерживал Кирлан. К таким родам принадлежал, к примеру, стоявший в их главе Дом А. Б. Д., один из самых знаменитых в Дартане. Первого мужчину этого Дома, который когда-то искал приключений с мечом в громбелардских горах и привез оттуда жену-дикарку, все считали чудаком. Но К. Д. Р. Васанен, тот самый лысый магнат, которого узнала княгиня, был потомком знатного рыцарского рода. Воином, который демонстративно не отправился на чужую войну.

— Ваше благородие, — мягко спросила княгиня-регент, — что ты можешь мне сказать? Край очень нуждается в таких воинах. До сих пор ты на войну не отправился. Почему? Хотя, может, это даже и к лучшему, потому что благодаря этому я могу лично вручить тебе подарок… У меня их целых два, но дам я только один! — с улыбкой добавила она.

Застигнутый врасплох рыцарь не знал, что ответить. Сидящая на подлокотнике трона женщина, которую он видел впервые в жизни, почти в одной и той же фразе спрашивала его о причинах, по которым он не пошел на войну, и говорила о каких-то подарках. Он не был хорошим оратором, в отличие от предшественника, а Эзена это знала и сознательно сбила его с толку. После короткой паузы, когда он наконец решился ответить, княгине ответ уже не требовался, она разговаривала со следующим гостем. Молчание его благородия К. Д. Р. Васенена заметили все. И все восприняли его одинаково: рыцарь не сумел ответить, почему он не отправился на войну…

— Ваше высочество, — обратилась княгиня к статному мужчине средних лет, которого подробно описала ей Анесса, ибо он был верным, хотя и тайным союзником, — а почему ты не поехал воевать? Или ты тоже ждешь подарка?

Тот ответил ей смелым и даже слегка многозначительным взглядом.

— Не именуй меня высочеством, госпожа, поскольку новокняжеские короны раздали в Дартане столь многим и столь разным людям, что стыдно признаваться в том, что ею обладаешь. Мне всего хватает, госпожа регент, так что подарка я не жду. Но я давно тебя поддерживаю и могу это доказать. Мало того, я хочу служить тебе и дальше, но при одном условии.

Дом А. Б. Д. диктовал свою политику трети родов Дартана. Его благородие Байлей стоил пяти рыцарских званий. Почти никто не знал, что этот человек — тайный приспешник княгини.

— И условие это?..

— Только одно: ты не станешь приказывать мне служить с мечом в руках. Мне безразличны рыцарские традиции, и я не боюсь этого сказать. Меч ни разу не принес мне счастья. Но я коренной дарт, регент, моих отцов породила из этой земли сама Шернь, они ниоткуда сюда не прибыли. Я отдаю тебе все, что у меня есть, ибо не хочу, чтобы на этом троне сидел чужой, а сам я сесть на него не сумею.

Четкие, спокойные слова доходили до всех. Ясно было, что рядом с княгиней-регентом стоят самые знаменитые семейства. Близок был момент, когда человека, который выступит против нее, назовут изменником… Почти никто из всех собравшихся в тронном зале, еще просыпаясь утром, не дал бы и серебряной монеты за будущее этой никому не известной женщины. Но женщина эта сразу же доказала, что она у себя дома, в своем собственном дворце, а другие это лишь подтверждали.

— Ваше высочество, — сказал К. Д. Р. Васанен. — Я все же хотел бы ответить на вопрос, почему я не поехал на войну.

Гордый рыцарь думал и говорил не спеша, но ничего не боялся. Он был готов рявкнуть на весь зал: «Потому что ты узурпаторша!», начав таким образом скандал. Эзена не могла допустить скандалов, подрывающих ее еще не окрепший авторитет.

— Можешь ничего не говорить, господин, я и так знаю. Но я обещала тебе подарок. Земли Ан Селле Моэна и еще… — Она снова заглянула в пергамент, который держала в руке. — Еще Берег Храбрых. Кажется, это за межой? Десятка полтора деревень, какие-то пруды, красивые леса… о, и даже городок с правом торговли! Я купила все это у империи и могу сделать с ним что захочу. А я хочу их тебе подарить, ваше благородие.

Эзена оглянулась на писарей и кивнула. Тотчас же принесли два опечатанных документа. Она взяла их, поднялась с подлокотника, сошла с возвышения, встав перед ошеломленным магнатом, и протянула руку.

— Вот документы на собственность, — сказала она. — Возьми их, ваше благородие, и никогда больше не приходи в мой дом. Никому не нужны рыцари, которые не стоят ни на той, ни на другой стороне. Можно ценить друзей или уважать врагов, с тобой же непонятно что делать. Прошу, господин, вот твои новые земли. Или… — задумчиво добавила она, убирая руку, — или я дам тебе кое-что другое.

В зале царила гробовая тишина.

— Я дам тебе возможность пойти на войну в моем войске. Явишься на коне, в доспехах и со свитой, с собственными припасами и всей отвагой, какую ты носишь в сердце в память о великих предках. Два дара, ваше благородие. Владения, которые у меня здесь и за которыми достаточно протянуть руку… Или кровь, возможно даже смерть на войне, но и моя благосклонность. Простой выбор.

Среди нескольких сотен рыцарей и магнатов трудно было найти человека, который не затаил бы дыхание. Появившаяся ниоткуда королева, державшая в руках документы, похоже, на все имперские владения в Дартане — ибо стол был просто завален свитками, — готова была раздавать их противникам или предлагать взамен свою милость. Такого торга не вел в Дартане еще никто. Но у кого хватало сил, чтобы одарять собственных врагов? Дартанская чистая кровь, порой слегка испорченная, замутненная, все же оставалась чистой кровью. Когда-то рыцарь Эневен прочитал письмо, из которого узнал только, что оно не было написано рукой невольницы. Его благородие К. Д. Р. Васанен мог до сих пор не поддерживать дело, в которое не верил. Но теперь перед ним стояла высокая женщина в королевском платье и говорила: «Бери деньги и уходи или сражайся за меня, и я буду к тебе благосклонна». Прямо и презрительно она предлагала войну или — со всем уважением — перемирие.

У Васанена не было в жилах чуждой крови. Он долго молчал, но на этот раз ему позволили ответить.

— Мне не нужны эти документы, госпожа регент. Ты верно сказала: никому не нужны рыцари, которые не стоят ни на чьей стороне. Так что я встаю на твою сторону — ибо ты показала мне сегодня, что оно того стоит.

В зале поднялся ропот. Княгиня слегка приподняла брови и отступила назад на возвышение. На этот раз она как полагается уселась в большое кресло, положив на колени руки, в которых держала документы, и глядя на собравшихся. Разговоры вскоре стихли, так как видно было, что ее высочество хочет что-то сказать.

— Старые земли Энеи, Речной край, Ванея, Сонейе Ане, Долина Пруда и Кессесе Айе, — перечислила она, мешая дартанские и армектанские названия, данные разным местностям Кирланом. — И много, много других. Все это продано Вечной империей. А этот рыцарь говорит мне, что ничего не хочет! Что, все здесь откажутся принять мои подарки, выбирая взамен мою дружбу? Тогда зачем я их покупала?! — с притворной тревогой воскликнула она. — Может, кому-нибудь все-таки нужны пара десятков деревень в обмен на возможность покинуть этот зал? В самом деле, никому?

Готах смотрел и слушал, то и дело поглядывая на стоявшую рядом Черную Жемчужину. Хайна не сводила с Эзены полного восхищения и обожания взгляда.

Ропот снова стал громче. Ее высочество княгиня шутила над своими рыцарями.

41

Тереза не знала, что вымышленные ею намерения Эневена, о которых она рассказывала командирам легионов, полностью соответствуют действительности. Ахе Ванадейоне все еще не знали о существовании имперской Восточной армии. Эневен шел на Армект тремя походными колоннами, из которых средняя, возглавляемая лично им, имела своей задачей нанести удар по Акалии и уничтожить стоящий там легион.

Первый рыцарь королевы наверняка уступал М. Б. Йокесу с точки зрения военного опыта и солдатской сноровки, но кто знает, не превосходил ли он его воображением? Вопреки протестам своих рыцарей, он забрал из обозов почти всех солдат, о которых с таким уважением высказывался тысячник Аронен, и создал из них шесть пеших отрядов, насчитывавших вместе свыше трех тысяч человек. Презираемая рыцарями пехота могла весьма пригодиться; еще в древние времена при осаде городов прибегали к помощи слуг и подмастерьев — невозможно было поверить, насколько мужественно могло сражаться такое «войско», перед глазами которого живо вставала картина грабежей в захваченном городе. Сейчас Эневен оставил слуг при повозках, поскольку у него имелось кое-что получше — хорошо вооруженные отряды умеющих драться солдат. Акалия была особенным городом. Все еще стояли старые городские стены, не ремонтировавшиеся десятилетиями, но по-громбелардски прочные. Выщербленные и кое-где разрушенные, они все же являлись серьезным препятствием. О настоящей длительной осаде, как много веков назад, речь наверняка не шла, но сильный Акалийский легион мог благодаря этим стенам успешно оказывать сопротивление. Эневен, правда, считал, что командующая гарнизоном знаменитая тысячница скорее выведет своих солдат в поле, не желая запирать саму себя вместе с ними в ловушке, но он был осторожен, предусмотрителен и не упускал из виду любые возможности. Поэтому в его распоряжении, кроме четырнадцати отрядов конницы, имелись заново сформированные отряды пехоты и некоторое количество слуг, присланных из городов. Два остальных полка состояли исключительно из рыцарской конницы: правофланговый, под командованием К. Б. И. Кенеса, насчитывал четыре тысячи всадников в девяти отрядах, левофланговый (вернее, тыловой, остававшийся в резерве и охранявший все запасные обозы) — три с половиной тысячи под шестью знаменами. Этих войск было вполне достаточно, чтобы опустошить сперва Низкий Громбелард, а затем юго-восточный Армект, где — по сведениям Эневена — в городских гарнизонах оставались в лучшем случае небольшие отряды из нескольких десятков легионеров. Идущий по широкой дуге правофланговый полк должен был, кроме того, не допустить отхода Акалийского легиона во Вторую провинцию.

Первым известиям о легионерах в красных мундирах Эневен не придал значения. Он знал, что многие армектанские городские гарнизоны получили подкрепление в виде дартанской морской пехоты; разведчики и шпионы докладывали также о замене некоторых гарнизонов отрядами Дартанского легиона — ничего удивительного, что этих солдат кое-где видели. Когда в конце концов пришло донесение (только одно) о большой армии, одетой в красные дартанские мундиры, он попросту не поверил, почуяв военную хитрость: было вполне очевидно, что враг, защищаясь от нападения, распространяет разные слухи. А таких высосанных из пальца историй каждый день появлялось по крайней мере несколько. Чего там только не было! Кто-то видел спускающийся с гор Громбелардский легион в темно-зеленых мундирах и с арбалетами в руках. На юге же якобы высадились в Ллапме клинья Гаррийского легиона. О самом акалийском гарнизоне Эневен знал, что он находится как минимум в трех местах сразу: в самом городе, потом здесь, в Дартане, почти перед самым фронтом его войск, и наконец еще под Рапой, где видели необычных всадников в черных мундирах. (Возможно, их действительно видели, поскольку Тереза, организуя дартанские легионы, ездила в Рапу со своим эскортом…) На фоне таких новостей первый рыцарь королевы с трудом верил во что-либо вообще. И уж в особенности он не придавал значения известиям, что против него идет большая армия, состоящая из мужественных дартанских воинов, которая неизвестно откуда взялась. Разве что при помощи посланников… Скорее он готов был поверить, что действительно спустились с гор отряды Громбелардского легиона. Акалия могла получить какое-то подкрепление от княгини — представительницы императора в Лонде; все же пограничный гарнизон уже давно поддерживал порядок в Низком Громбеларде, и усиление его несколькими клиньями зеленых арбалетчиков выглядело весьма правдоподобно.

Различные слухи доходили также до командиров остальных дартанских полков. Воспринимались они по-разному. К. Л. Л. Овенетт, командир левофланговых войск, высмеял известия о разноцветных легионах, которые передали ему двигавшиеся впереди него командиры. Напротив, командир правофлангового полка, его благородие К. Б. И. Кенес, со свойственной пожилому возрасту предусмотрительностью старался не пренебрегать ничем — и потому усилил отряды передовой и тыловой стражи, а также увеличил численность патрулей, рассылаемых для сбора новостей. Благодаря этому он узнал, что сгорел деревянный мост над рекой Меревой, подожженный солдатами в красных мундирах… Тщательно допросив крестьян, которые видели и солдат, и сам поджог, Кенес выяснил некоторые подробности. Сидя в своей полевой палатке посреди разбитого возле небольшой деревни лагеря, он дотошно расспрашивал еще одного присланного командиром передовой стражи перепуганного мужика, мявшего в руках соломенную шляпу. Крестьянин таращил глаза на рыцаря и разевал рот при виде почти каждого предмета — серебряный кубок и такой же наполненный вином кувшин, похоже, казались ему явлениями не из этого мира. Кенес к подобному привык. В мирное время он почти никогда не путешествовал; страшно сказать, но за всю жизнь он всего несколько раз был в деревне, чаще всего, когда возвращался с охоты… Но теперь, воюя уже несколько месяцев, он хорошо познакомился с Дартаном. Крестьяне, когда у них спрашивали дорогу, лишь таращили глаза в ответ. Эти люди (в самом ли деле люди?) знали, что «вон там большой город, господин» — обычно не имевший даже статуса уездного города, — а дальше «большой край». Кенес, спрашивая про сожженный мост, старался мягко и терпеливо относиться к несчастному двуногому созданию, которое повергали в ужас одни лишь размеры палатки.

— Те солдаты, как они выглядели?

Мужик больше показывал, чем объяснял.

— На них, господин рыцарь, на них были… такие, господин…

— Мундиры?

— Да, господин, не иначе!

— И наверняка красные? Такие? — Кенес показал на полосы на палатке, поскольку сам уже не знал, понимает ли крестьянин, что такое красный цвет.

— Красные, господин, красные. А тут еще, — он наклонился и показал на грязные голые ноги, — такие как бы…

— Юбки?

— Нет, господин. Такие как бы…

— Штаны? Шаровары?

— О да, господин! Шаровары. Черные.

Мост сожгли солдаты морской стражи. Крестьянин, речной рыбак, подтверждал сведения, полученные от жителей села возле реки.

— Много их? Этих солдат?

— Много, господин. Столько! — Мужик два раза растопырил все пальцы.

— Двадцать?

— Нет, господин. Столько.

Похоже, речь все-таки шла о двадцати. Кенес еще немного порасспросил мужика, но ничего интересного больше не услышал. Достав серебряную монету, он бросил ее крестьянину, который не понял, что ему дают, поскольку никогда в жизни не видел серебряной монеты. Если он вообще что-либо знал о деньгах, то самое большее о медяках.

— Пойдешь с этим в город и отдашь в меняльную контору, — сурово сказал рыцарь, забыв, что дартанский мужик не знает, что такое меняльная контора, поскольку вообще ни о чем не знает. — Там тебе дадут за это… денег.

Он махнул рукой. Рассыпающегося в благодарностях крестьянина выпроводили.

Тем же вечером, а вернее, уже ночью Тереза тоже побеседовала с мужиком. По стечению обстоятельств — с тем же самым, которого допрашивал его благородие Кенес.

— Они все знали уже без меня, ваше благородие, — докладывал мужик. — Крестьяне из той деревни у моста увидели то, что было нужно.

Тереза специально привлекла небольшой отряд морских пехотинцев, который у нее был при обозе, — и не прогадала.

— Это уже не столь важно, десятник. Ты ручаешься, что там понятия не имеют о существовании Восточной армии? Сейчас меня интересует только это.

— Голову даю на отсечение, что нет. Иначе бы меня допрашивали.

Эльг, когда-то шпион дартанского трибунала и только потом солдат, наверняка знал, что говорит.

— Ты отлично справился, — сказала Тереза.

— Не впервой, ваше благородие. Я уже давно говорил, что если они о нас даже что-то и знают, то неизвестно что.

— Кому ты это говорил?

— Да так… среди своих, ваше благородие. Болтают в строю.

— Болтают в строю… — повторила надтысячница, странно глядя на него. — Ты ведь не хочешь покидать свою десятку?

— Нет, ваше благородие. — От волнения солдат снял соломенную шляпу.

— Каждый вечер являйся с докладом к часовому перед моей палаткой. Похоже, мне следует чаще разговаривать с солдатами. А в особенности с тобой. Свободен.

Десятник ушел очень довольный. Тереза подумала, что ей не стоит недооценивать таких людей. Бывший шпион трибунала лучше всех знал, как расходятся слухи, сколь странную форму они принимают по пути и как могут выглядеть, достигнув цели. Солдаты из десятки Эльга, разговаривая со своим умным десятником, были убеждены, что враг даже если и слышал о Восточной армии, то в нее не поверил. У них было больше разума, чем у всех их командиров, вместе взятых…

Надтысячница уже три дня боролась то с надеждой, то с сомнениями. Она знала о двух походных колоннах, из которых большую наверняка возглавлял сам Эневен. Вторая колонна была перед ней — коты-разведчики постоянно следили за ее передвижениями. Это не был марш войска, которое выступает против вражеской армии! Несколько дней назад, получив известие о походе Эневена в двух колоннах, надтысячница полагала, что вождь рыцарей королевы разделит войска с точки зрения проходимости дорог; кроме того, меньшие силы легче было снабжать всем необходимым, не расходуя чрезмерно запасы в обозах. Она удивилась, услышав, что в одном полку идет около десяти тысяч солдат, а во втором только от трех до четырех тысяч. Ничто не оправдывало подобной беспечности; невозможно было представить, чтобы Эневен, зная о существовании Восточной армии, составил относительно слабую походную колонну, которой не мог в случае чего прийти на помощь. Впрочем, пути Эневена и командира меньшей колонны (которым, как говорили, был К. Б. И. Кенес, брат главнокомандующего) расходились все более явно. Эневен добрался почти до Буковой пущи и шел, судя по всему, на Акалию; Кенес направлялся скорее к берегу Дартанского моря, словно желая обойти Тройное пограничье с востока. Надтысячница вносила изменения в план, очертания которого хранила в памяти уже во время памятного разговора с Аронетом. Мост она сожгла не только для того, чтобы показать рыцарям королевы неопасных морских пехотинцев, которых видели почти везде, с тех пор как имперские войска бежали из Дартана. Прежде всего ей хотелось, чтобы правофланговый полк перешел через Мереву в другом месте.

Вопреки тому, что она говорила заместителю, командующая Восточной армией не была вождем, который доверил бы судьбу войны военному счастью. Напротив, в военное счастье она почти не верила. Странная черта для знаменитого, прославившегося подвигами офицера легкой конницы, то есть подразделения, которому часто приходилось возлагать надежды на какую-нибудь счастливую звезду. Тереза считала и планировала скорее как командир щитоносцев, который всегда должен был знать, на что в точности способны его люди, сколько они выдержат, как долго устоят на позиции, прикрывая лучников. От командира таких солдат не ждали сюрпризов, поспешных и рискованных решений… Надтысячница могла бы командовать топорниками. Она сказала: «У нас шансы один к двадцати» — лишь затем, чтобы на следующий вечер закрыть глаза, подумать, посчитать и сказать себе: «Теперь уже один к четырнадцати». Утром того дня, когда передовая стража Кенеса форсировала Мереву, надтысячница могла сказать: «Один к одному». Но в коротком обращении к солдатам, минувшим вечером прочитанном во всех полулегионах, она пошла еще дальше, ибо попросту заявила: «Завтра мы выиграем битву». Она знала, что если пророчество не сбудется, для разбитой, разогнанной на все четыре стороны армии это обращение не будет иметь ни малейшего значения. Если же оно сбудется, то слава женщины-воина с северной границы обрастет новой легендой. Надтысячница желала этого не ради одного лишь тщеславия. Она знала, что солдаты готовы слепо поверить легендарной и к тому же никогда не ошибающейся командующей. Подобное доверие вело к очередным победам. В течение всего лишь суток плохо обученное и вооруженное, собранное из кого попало войско могло стать хорошим военным орудием. Окрыленные победой, преисполненные доверия к своим командирам, оружию и умениям, солдаты сразу же становились армией уверенных в себе, непокорных и отважных воинов.

Сейчас нужно было одержать эту победу.

«Один к одному»…

Рассудительность и военная честность его благородия Кенеса очень понравились Терезе. Кенес был предсказуем. У него было все, что надо, и такое как надо: авангард, арьергард, прикрытие с флангов, разведывательные отряды… Командир, который не относился к этому всерьез, в любой момент мог из прихоти перестать делать глупости, что стало бы неприятным сюрпризом. Отличавшегося незаурядным умом Кенеса нелегко было перехитрить, но все же однажды сложенная головоломка пока что держалась крепко, составляя единое целое.

42

Дорога вела через широко раскинувшийся густой лес. С самого утра разведывательные отряды Кенеса переправились через Мереву, еще до подхода передовой стражи. Две небольшие группы солдат, каждая во главе с рыцарем, поехали вдоль левого берега реки. Третья группа двинулась по дороге в сторону находившегося в неполной четверти мили леса. У самого его края, шагах в трехстах от дороги, виднелись строения бедной деревушки. Разведывательный отряд проехал среди хижин, откуда выглядывали перепуганные крестьянки. Один из солдат задал несколько вопросов, показал командиру на каменистое поле за деревней и махнул рукой. Это была одна из тех деревень, которых больше всего коснулась война, — где не хватало мужчин, похищенных и проданных в невольничьи хозяйства пользовавшимися военным беззаконием вооруженными бандитами. Крестьянки умирали от голода. Рыцарь бросил под копыта коня монету и, оставив позади дерущихся за деньги женщин, повел отряд назад на основательно заброшенную проселочную дорогу, ответвлявшуюся от дороги в портовый Сейен. Основной, достаточно удобный, тракт вел через сожженный мост и сливался с дорогой, связывавшей Акалию с Роллайной. Однако в половине дня пути от моста имелся брод — и именно к нему вела выходящая из леса тропа, по которой поехали разведчики Кенеса. На южном берегу реки, откуда должны были подойти отряды Ахе Ванадейоне, дорога исчезала среди травы. Вдали маячили едва видимые в лучах весеннего солнца клубы дыма из труб большой деревни, возможно, чуть побогаче, чем та возле леса. То тут, то там на слегка холмистой равнине росли обширные дартанские рощи.

Разведчиков, посланных на южный берег реки, тех самых, которые сперва заглянули в деревню, а потом въехали в лес, захватили врасплох, когда они уже подъезжали к плавному повороту, за которым светлел конец лесной дороги. В смешанном клине акалийской гвардии была десятка арбалетчиков, вторая — лучников и третья — легкой конницы, также с луками в руках. Превосходные солдаты Терезы, не сговариваясь, могли умело выбрать цель: командир конного отряда, в прибитых к телу четырьмя тяжелыми арбалетными стрелами доспехах, свалился с седла, его солдаты вскидывали коней на дыбы, пронзаемые стрелами лучников, которым помогли остальные арбалетчики. Выпущенные с расстояния в полтора десятка шагов — ибо именно столько отделяло заросли от середины лесной просеки, — стрелы лучших стрелков легиона пробивали кольчуги, в одно мгновение лишив жизни десятерых дартанских конников. Конные и пешие лучники тотчас же выбежали из укрытия, хватая лошадей убитых — животных отвели в лес и привязали к деревьям. Десятка арбалетчиков убрала трупы. Пышноволосая десятница без шлема, с кровоточащим свежим порезом на руке, вложила в рот два пальца и свистнула. За недалеким поворотом дороги почти сразу же послышался размеренный спокойный шаг марширующей пехоты. Молчаливые клинья лучников в черных мундирах, украшенных серебряными звездами, прошагали мимо довольных гвардейцев, прислонившихся к деревьям. Сапоги солдат Акалийского легиона стерли свежую кровь с травы, которой поросла дорога.

Легион дошел почти до конца лесной дороги. Легкие клинья расходились в стороны, исчезая среди деревьев. Пришла очередь арбалетчиков из другого полулегиона, один клин в котором носил темно-зеленые громбелардские мундиры. И они тоже скрылись между деревьями. На дороге чуть в глубине леса осталась только колонна тяжелой пехоты — сто двадцать крепких мужиков в доспехах, с прочными черными щитами, на которых сверкали три звезды Вечной империи. В лесу долго царила полная тишина, нарушаемая лишь щебетом птиц. На фоне этой тишины во второй раз раздался сперва негромкий, потом все более отчетливый звук шагов марширующей пехоты. Ритм их был просто неподражаем. Слыша лязг доспехов, можно было подумать, что идет только один закованный в железо гигант. Если бы перебитые разведчики еще могли открыть глаза, они неизбежно решили бы, что к щитоносцам Акалийского легиона хочет присоединиться пеший дартанский отряд. Но рослые солдаты в полной броне оказались имперской пехотой. Над строем возвышался лес тяжелых алебард, насаженных на толстые древки. За полулегионом дартанской гвардии выстроился еще один — эти солдаты в красных мундирах были вооружены так же, как и тяжелая пехота, им недоставало лишь кирас и набедренников. Но у всех были топоры, у большинства — налокотники, наколенники и солидные щиты, на которых по приказу командующей были закрашены красным серые поля, так как этот цвет полагался только гвардии; теперь щиты были полностью красными, с серебряными звездами. Подошли еще две полусотни конной пехоты и полусотня красных арбалетчиков с легкими самострелами — последние прошли мимо строя и, двигаясь у края леса, вдоль дороги, дошли до выхода на равнину, после чего скрылись среди деревьев, так же как до этого арбалетчики и лучники Акалийского легиона.

На небольшой равнине возле леса рядом с бедной деревушкой без мужчин царили тишина и спокойствие.

Северный берег явно преобладал над южным. Двигавшийся вдоль реки со стороны сожженного моста отряд передовой стражи видел по другую сторону Меревы десятку конных разведчиков, которые теперь повернули и ехали обратно к броду, показывая его товарищам. Отряд авангарда дошел до песчаной отмели — река часто разливалась в этом месте — и свернул. Первые ряды завели лошадей в воду; волны омывали конские животы и только в самой середине поднимались чуть выше. Передовая стража шла в полной боевой готовности — рыцари не садились на коней и держали в руках копья. Шедшие за ними, уже видимые на расстоянии мили отряды двигались в обычном походном порядке; рядом с каждым рыцарем ехал оруженосец или слуга, ведший боевого коня, который нес только копье своего хозяина. За войском, еще невидимый, двигался обоз. Процессию замыкал авангард.

Отряд передовой стражи выезжал из реки. Кони цеплялись копытами за невысокий склон северного берега. Ряд за рядом обходил высокую насыпь, возвышавшуюся над водой, — подход к броду врезался дугой между двумя такими насыпями; выход на равнину представлял собой короткую, тянувшуюся вдоль реки на протяжении нескольких десятков шагов ложбину. Отряд прошел через эту ложбину, перестроился в походный строй и двинулся по дороге в сторону леса, где недавно скрылись разведчики.

Черные мундиры легионеров с Тройного пограничья были почти не видны в полумраке среди деревьев. Солдатам приказали снять шлемы, чтобы ни один луч солнца не бросил на них предательский отблеск. Серые кольчуги, прикрытые мундирами, не блестели.

Отряд авангарда с безразличным видом миновал деревню, подходя к самому краю леса. Первые ряды вот-вот должны были войти между деревьев.

Полторы сотни арбалетных стрел, нацеленных тщательно и не спеша, проредили ряд всадников, ехавших по правой стороне дороги; даже стальная броня не стала для них препятствием. К средним рядам устремились сотни стрел из луков. Это была совсем другая стрельба, нежели у Буковой пущи, где северные легионы поливали дождем стрел атакующие отряды Йокеса. Стрелы не сыпались сверху, ударяя лишь своим весом. Несколько десятков лучников, сосредоточенных у самого конца лесной дороги, поражали видимые как на ладони почти неподвижные цели, стреляя со всей силой, что была в тетивах, с расстояния в несколько десятков шагов. Им не заслоняли вид щитоносцы, пытавшиеся защитить от атаки, — здесь щитоносцами акалийцев были деревья леса. Солдаты в более легких доспехах сыпались на землю словно спелые груши, растаптываемые ранеными лошадьми; но многие стрелы, ударяя под нужным углом, справлялись даже с рыцарскими нагрудниками. Застигнутые врасплох внезапной атакой конники отступали, другие перли вперед, третьи разворачивали коней. Стрелы невидимых лучников летели с невероятной быстротой, одна за другой. Арбалетные стрелы снова загрохотали о доспехи. Дартанская полусотня не могла бросаться в глаза своими красными мундирами, стоя рядом с остальными у края леса; только теперь эти солдаты вступили в бой. Легкие арбалеты не обладали той силой, какая имелась у натягиваемого лебедками и рукоятками громбелардского или акалийского оружия, но их можно было быстрее зарядить, зацепляя тетиву за крюк на поясе, а ногу вставляя в стремя. И после боя оказалось, что в сражении на близком расстоянии, когда силы слабых тетив хватало, чтобы пробить доспехи, именно скорострельные арбалеты дартанцев нанесли вражескому отряду весьма серьезные потери.

Из леса, не у самой дороги, но дальше, выдвинулись стройные колонны черных лучников. Две из них ворвались в опустевшую деревню, среди запертых наглухо хижин; еще две подтянулись с другой стороны, бегом пересекая открытую местность. Эти солдаты могли стрелять только так, как их армектанские товарищи у Буковой пущи, — круто вверх и далеко. Сыпавшиеся с неба стрелы не имели той же силы, что и летящие прямо в лицо, но их было много, очень много. Акалийцы стреляли не медленнее и не хуже, чем лучники из северных легионов, притом перед ними была неподвижная цель, а не скачущее галопом «острие». Над отрядом на дороге никто уже не имел никакой власти — потрепанная и разорванная змея из людей и лошадей металась из стороны в сторону, все больше разваливаясь.

Сомкнутый клин тяжеловооруженных пехотинцев вышел из глубины дороги и свернул влево; вторая тридцатка побежала вправо, уступая место третьему отряду. Бегом, строем в виде перевернутого треугольника, колонна акалийцев обрушилась на мечущихся всадников, оттесняя их флангами клиньев в сторону наступающей спереди полусотни. Откуда-то появилась резервная десятка командира колонны. Лучники перестали стрелять, теперь они бежали с обеих сторон к середине поля, быстро сокращая расстояние до сражающихся. Против наступающих щитоносцев неудобные копья рыцарей были в лучшем случае помехой посреди все еще беспомощно толпящегося на месте отряда. Они бросали их, хватаясь за мечи, топоры и дубины. Но те, что держали в руках это оружие, отнюдь не разбивали в пух и прах растерянных, раздавленных атакой легковооруженных лучников — а совсем наоборот! Не хватало силы, порядка и свободы движений; перевес явно был на стороне щитоносцев. Кони, с расколотыми ударами топоров головами, падали, выбрасывая всадников из седел, придавливали своей тяжестью рыцарей и солдат. Прочные щиты пехотинцев выдерживали удары мечей; острия скользили по глубоким шлемам, скрежетали о металл нагрудников. Тяжелые лезвия на крепких рукоятках прорубали доспехи, кроша колени и бедра всадников, ломая ноги лошадей. Сто двадцать топорников окончательно раздавили фронт и фланги потрепанного лучниками тяжелого рыцарского отряда. С тыла бежало подкрепление, но в сторону брода уже метнулись первые беглецы.

Черный Акалийский легион насчитывал восемьсот двадцать лучников и сто сорок арбалетчиков, поддерживаемых стрелковой полусотней из дартанского полулегиона Агатры. Все эти солдаты уже не посылали стрел издалека, они как раз подбегали с флангов. Друг другу они при этом не мешали, в отличие от не столь дисциплинированных дартанских легионов. Каждый клин и каждая полусотня знали свое место в колонне.

Уходящего к реке рыцаря свалили тридцать стрел, почти одновременно ударив в сталь наплечника и ощетинившись на крупе коня. Тысяча хорошо обученных стрелков устроила страшную охоту, стреляя с ближайшего расстояния во все живое, пытавшееся убежать от щитоносцев или, напротив, включиться в сражение против них. Отряд передовой стражи перебили почти полностью. Несколько чудом собравшихся вместе всадников беспорядочно двинулись вперед, в отчаянии пытаясь пробиться через ряды лучников. Никто не доехал до знавшей свое дело полусотни в черных мундирах, которой, впрочем, сразу же пришла на помощь вторая, добивая раненых. В самой середине поля, преграждая остаткам несчастного отряда путь к реке, стояли тридцать легионеров в темно-зеленых громбелардских мундирах. Они не стреляли все вместе. Командир указывал на одиночную цель, и сразу же в ее сторону летели три тяжелые стрелы, пробивая железную броню, словно свиную кожу. Это была убийственная, не знающая устали машина, выплевывавшая смертоносные снаряды один за другим — поскольку когда последняя из девяти троек делала свой выстрел, первая как раз снимала с оружия рукоятки и вставляла в него новые стрелы. Не стреляли только десятники, хотя их оружие было взведено. Отмеченные зеленым цветом толстые стрелы Громбелардского легиона можно было потом увидеть торчащими из нескольких десятков тел. Арбалетчики Акалийского легиона стрелять таким образом не умели и потому били целыми клиньями или десятками, сметая как небольшие группы всадников, так и одиночные цели.

Шум сражения наконец достиг ушей двигавшихся по правому берегу реки отрядов. Вперед метнулись конные патрули. Высокие насыпи несколько заслоняли обзор, но не настолько, чтобы скрыть картину боя. Рыцари Кенеса пересаживались с походных на боевых коней — очень быстро, с ловкостью, какую дает только опыт. К тому же это были воины, принимавшие участие в войне с самого начала, сражавшиеся еще против рыцарей королевы. Обоз остановили. Вскоре вернулись всадники, посланные на разведку, ведя нескольких беглецов. Несчастные, которым каким-то чудом удалось пробиться к реке и ее преодолеть, сидели на страшно израненных лошадях — из конских боков и крупов во все стороны торчали стрелы. Некоторые добрались пешком. Доспехи и кольчуги уцелевших были пробиты во многих местах; один из них испустил дух на глазах самого командира. Передовой стражи армии больше не существовало.

Быстро и умело освободившись от обоза и запасных лошадей, тяжелые отряды Кенеса двигались в сторону брода. Тыловую стражу оставили при обозе. Повозки по приказу предусмотрительного командира поставили в форме многоугольника, внутри которого должны были найти убежище солдаты из арьергарда и обозная прислуга. Только в одной стене многоугольника оставили проход, через который рыцари могли бы пойти в атаку, если бы возникла такая необходимость.

До отрядов, идущих на помощь авангарду, доходили все новые известия. Стало ясно, что передовая стража угодила в ловушку, поставленную Акалийским легионом, — черные мундиры носили только солдаты с Тройного пограничья. Его благородие К. Б. И. Кенес давно уже собрал сведения как об этом легионе, так и о командовавшей им тысячнице. Разозленный поражением передовой стражи, он вместе с тем не мог скрыть уважения и восхищения отважной женщиной-воином, которая вывела своих людей столь далеко за стены гарнизона, бросив вызов всей мощи Дартана, взбунтовавшегося против ее Вечной империи. Она прекрасно выбрала место; Кенес уже понимал, почему перед ним сожгли мост. Не затем, чтобы замедлить движение отрядов и утомить войско, вынужденное преодолевать лишние мили. Командующая легионом хотела направить его именно к этому броду.

На высоком северном берегу, на небольшой равнине, ограниченной с севера и запада стеной леса, а с другой стороны хижинами деревни, угасала неравная битва, которую вели сто рыцарей и триста солдат с полуторатысячной армией стрелков. Беспримерная бойня, из которой почти никто не ушел живым, поскольку выпускаемые сотнями стрелы были быстрее самого резвого коня. К. Б. И. Кенес прекрасно понимал, сколь тяжело будет справиться с этим воинственным и дерзким легионом. Широкий брод позволял войти в воду даже целому отряду одновременно, но выход на равнину вел только через узкую щель, прорезанную в крутой насыпи. Старый рыцарь поговорил с советниками и подчиненными командирами. Возможно, рассудку следовало взять верх над гордостью. Нужно было форсировать реку в другом месте и лишь тогда разбить войско империи.

Решение принадлежало К. Б. И. Кенесу. Командиры рангом пониже, неизмеримо радуясь тому, что главнокомандующий готов сам отважно противостоять обвинениям в трусости и отсутствии решительности, и довольные, что он не требует от них делить ответственность за принимаемые решения, открыто склонялись к мысли о поисках более подходящей переправы. Уже некому было идти на помощь.

Семь тяжелых отрядов стояли у реки, ожидая решения командира. Кенес его уже принял — но тут же от него отказался. Запыхавшийся всадник, который недавно отважно переправился через реку, только что вернулся, привезя новые известия. Небогатый (о чем свидетельствовали скверные доспехи) молодой рыцарь из забытого южнодартанского рода, жаждущий славы, приключений и военных трофеев на службе у легендарной королевы.

— Они уходят, ваше благородие! — крикнул он. — Имперское войско уходит в лес! Там настоящее побоище… Рыцари, ваше благородие! Все порублены! Люди расстреляны в спину, убитые лошади… Никого не пощадили, ваше благородие! А теперь уходят в лес!

Берег реки отделяло от стены деревьев около четверти мили. Он находился вне досягаемости стрел из самых мощных армектанских луков и даже тяжелых арбалетов. Кенес не знал, не будет ли точно так же обороняться ближайшая переправа. Он мог не найти моста, сожженного так же, как и предыдущий.

Подъехали еще два всадника, подтвердив новость. Имперские добили раненых, не взяв ни одного пленного. Акалийский легион, сделав свое дело, прятался в безопасной чаще.

— Форсировать реку и развернуться в боевой строй! — приказал Кенес. — Сперва отряд Темной Чащи, потом Отдельный и Третьей Атаки. Если те вернутся — прекратить переправу!

Рыцари поскакали к реке. Могущественный отряд Темной Чащи, снискавший бессмертную славу под Вемоной и подкрепленный новыми солдатами, направил лошадей в ленивые волны Меревы. Десятки и сотни копыт подняли песок со дна реки, вспенивая воду. Один за другим рыцари достигали северного берега и входили в узкую расщелину. Первые группы всадников вышли на равнину, сразу же выстраиваясь «забором», поскольку это был самый простой строй, которого вполне хватало для отражения атаки пехоты или даже немногочисленной конницы легиона. Рыцари вставали плечом к плечу, а за ними солдаты из свиты. Кусая губы, старый воин ждал, не исправит ли враг свою ошибку, ибо время на это еще оставалось… В строй встала треть отряда… половина… Да! Уже было слишком поздно, имперские упустили свой шанс! Отряд Темной Чащи стоял в строю, развернувшись вправо от дороги. Он шагом двинулся вперед, освобождая место Отдельному отряду, который с шумом и плеском вздымаемой конскими копытами воды шел ему на помощь. К броду подходил отряд Третьей Атаки, за ним остальные. Кенес наблюдал за переправой. Отдельный отряд выстраивался на том месте, которое покинули всадники Чащи.

Что-то случилось в расщелине, через которую вела дорога к вершине обрыва, видимо, упала чья-то лошадь, поскольку рыцари перестали выходить на равнину, у входа в расщелину они снова отступали в воду, отталкивая крупами лошадей напирающих сзади товарищей. У самого берега нарастал хаос… но вот препятствие в расщелине исчезло, несколько человек вывели лошадей под уздцы на обрыв и теперь садились на них. Поток рыцарей и солдат снова хлынул через расщелину. Отдельный отряд сформировал «забор» за спинами конников Темной Чащи. Теперь шел отряд Третьей Атаки, первые его солдаты выстраивались слева от дороги, продолжая за ней строй Темной Чащи… Кенес глубоко вздохнул. Он знал, что легионеры из Акалии не сумеют победить на равнине два, а вскоре уже три отряда. Захватив переправу, он мог развернуть любые силы под прикрытием готовых к бою подразделений. Захват леса можно было отложить и на потом. Здесь нигде не было непроходимых дебрей, в лучшем случае небольшой лес, который легко было преодолеть даже не по дороге. Акалийский легион, упрямо сидевший среди деревьев, был обречен на то, чтобы оказаться в ловушке. Кенесу вовсе не улыбалось бросать в лес пеших рыцарей, но, в конце концов, он должен был как-то пройти в Низкий Громбелард, а потом в Армект! Он не мог останавливаться перед одним вражеским легионом, демонстрируя, что для четырехтысячного войска это непобедимая армия!

Шло время. На равнине собрались уже почти три полных отряда: два выстроились «забором», линия за линией, третий в таком же строю, но на левом фланге. Почти четверть отряда Атаки еще толпилась в воде, но очередные группы рыцарей и солдат выходили на равнину, пользуясь пробитой сотнями копыт песчаной тропой в расщелине. К броду подходил отряд Неукротимых, а за ним Вейенский, сформированный из рыцарей, имевших свои владения вокруг Эн Вейена, старого и славного города. Его благородие К. Б. И. Кенес послал гонца с приказом обозу сниматься с места. Он вовсе не собирался оставлять повозки отгороженными рекой от основных сил.

При виде выходящих из леса ровных рядов черных лучников старый командир остолбенел. С небольшого холма, на котором он стоял вместе со знаменосцем и несколькими рыцарями, он мог видеть равнину на другой стороне реки, но только через просвет шириной в несколько десятков шагов между «заборами», посередине которого шла дорога. На фоне деревьев сперва трудно было разглядеть отряды, а тем более оценить количество солдат, но расстояние сокращалось, и вскоре строй имперских миновал побоище, на котором все еще поднимали головы покалеченные, с порубленными топорами ногами лошади авангарда. Где-то там, возле леса, на западной стороне дороги, местность образовывала едва видимую складку, однако достаточно заметную для того, чтобы в течение нескольких мгновений Кенес мог видеть над головами конников Третьей Атаки почти весь правый фланг противника; лучи солнца блестели на шлемах легкой пехоты… Судя по всему, подобная же группировка шла на левом фланге имперских. Два полулегиона, весьма многочисленные, в большей степени состоявшие из полусотен, нежели из клиньев, что можно было оценить опытным взглядом, несмотря на расстояние, разделенные идущей посередине колонной щитоносцев, были, однако, полностью бессильны против готовых к атаке «заборов». У Кенеса на северном берегу имелось почти столько же всадников, сколько пехотинцев насчитывал весь Акалийский легион. Лишившись дара речи, он наблюдал самоубийственное наступление шести имперских стрелковых колонн, среди которых мелькали щиты и доспехи единственной тяжелой колонны. Внезапно он пожалел, что до сих пор не форсировал Мереву. Что бы ни происходило на другом берегу, он никак не сумел бы на это повлиять. Сейчас он уже не мог прыгнуть в воду, где толкались десятки, если не сотни солдат. Однако он послал гонца к Неукротимым, чтобы те формировали «острие» вместо «забора». Нигде не показывалась вражеская конница. Кенес жаждал иметь хотя бы один отряд, готовый к маневренной борьбе. Гонец бросился в воду, выкрикивая распоряжение командира. Передаваемый криком из уст в уста приказ явно достиг другого берега реки, поскольку Неукротимые рассыпались на краю обрыва и начали быстро выстраиваться заново.

Четыреста семьдесят всадников отряда Темной Чащи с развернутым знаменем двинулись шагом навстречу врагу. Они отошли на сто шагов, когда с места тронулась вторая линия — четыреста с лишним всадников под сине-зеленым флагом Отдельного отряда. По левую сторону еще раньше, вместе с воинами Чащи, двинулся отряд Третьей Атаки. К «острию», составленному Неукротимыми, присоединялись очередные группы солдат, расформировываемые командирами. Копейщикам указывали места впереди, а арбалетчикам — в глубине группировки. Изрытая копытами расщелина в обрыве выбрасывала из себя непрерывный поток вооруженных людей.

Ехавшие вместе со своими стрелками и оруженосцами рыцари Темной Чащи пустили коней рысью. Шедший рядом отряд Атаки тоже сменил аллюр. Сразу же после перешел на рысь и Отдельный отряд во второй линии. Имперские продолжали двигаться навстречу. Вскоре ряды всадников полностью заслонили обзор, и старый командир, положив железную перчатку на нагрудник, чувствовал лишь, как под доспехами болезненно колотится сердце. Он не понимал, что происходит на другом берегу. К песчаной отмели, с которой начинался брод, как раз направлялся очередной отряд. К. Б. И. Кенес махнул рукой знаменосцу и рыцарям личного эскорта, после чего спустился к воде вместе с остальными. Он знал, что какое-то время не сможет ничего видеть. Но он доверял командирам своих закаленных в боях отрядов.

Тем временем имперские бежали сломя голову. Отряды Атаки и Темной Чащи видели перед собой тысячу задниц и вдвое больше мелькавших ног в темных штанах. Командир Чащи понял, что в этой странной тактике кроется определенный смысл; если он не догонит легионеров до края леса, то его всадники влетят на полном скаку в заросли и разобьются о стволы, или же ему придется остановиться перед самым носом у сидящих в лесу лучников. Прекрасно обученный легион позволял себе насмехаться над дартанскими железными полками. Но что это были за солдаты! Возглавлявший отряд рыцарь знал, что не каждый офицер может позволить себе отдать подчиненным приказ: «Бегите!» Перед лицом сплошного вала конницы, грохочущей копытами по земле, это мог быть последний выполненный приказ… Мчащиеся куда угодно, лишь бы подальше от врага, солдаты редко были в состоянии остановиться.

Возглавлявший атаку опытный воин поступал так не впервые. Он мог оценить расстояние и уже понимал, что беглецов наверняка не догонит. Крикнув знаменосцу, он велел ему дать флагом сигнал перейти на рысь. Он знал, что позади мчится галопом Отдельный отряд, и не мог остановить своих всадников, ибо тогда на него обрушились бы все остальные. Лишь какое-то время спустя, беспокойно глядя на зловеще приблизившуюся стену леса, в тени которой исчезли акалийцы, он отдал другой приказ: «Шагом».

Две цветные линии тяжелой конницы встали на половине дальности выстрела из лука от первых деревьев. Но на левом фланге командир отряда Третьей Атаки принял другое решение, возможно, намного лучшее. Всадники остановились только на самом краю леса, стрелки вслепую послали стрелы между деревьями, и весь отряд соскочил с седел. Рыцари бросали копья и брались за мечи, арбалетчики поспешно натягивали тетивы, чтобы ворваться в лес с заряженным оружием. Легковооруженные имперские могли угодить в основательный переплет!

После неудачной атаки построение «забором» позволяло лишь один маневр — поворот кругом и поспешное отступление галопом. Но командиры отрядов Темной Чащи и Отдельного могли еще поднять своих всадников и поскакать к краю леса, так же как поступили солдаты из соседнего отряда.

Но ничего этого сделано не было.

Резкие звуки офицерских свистков раздались где-то за убогими хижинами деревушки. Сквозь узкие щели в забралах шлемов дартанские рыцари увидели настоящий муравейник — множество красных всадников, мчавшихся бесформенной кучей прямо на открытый фланг двойного «забора», в то время как другие толпы окружали деревню, явно желая зайти отрядам с тыла. После необычного наступления пехоты на тяжелую конницу последовало второе, еще более удивительное. Кто бы ни возглавлял этих солдат, он понятия не имел о построении клиньев и полусотен для атаки. Дартанские рыцари не могли знать, что на них несется легион пехотинцев, умевших ездить верхом, но все же лишь пехотинцев, собранных из всех патрулей, которые еще недавно перемещались по дартанским трактам. Эти солдаты совершенно ничего не знали о строе и сигналах легкой конницы, не в состоянии были выполнить простейший маневр — но тем не менее умели скакать галопом вперед, готовые обрушиться на две неподвижные линии и подавить их одной только численностью. Выстроившиеся «забором» войска без приказа начали разворачиваться в сторону атакующих; строй нарушался и ломался. Надтысячница Тереза вела сражение, постоянно застигая врасплох и дезориентируя противника, который вынужден был реагировать на множество одновременных и порой непонятных угроз. Прежде всего, однако, она была старым командиром конницы, как недавно вежливо сказал ее заместитель. Она знала, докуда могут дойти акалийские пехотинцы, чтобы успеть вернуться в лес, убегая от смертоносной атаки; точно так же она готова была указать острием меча место, где встанут тяжелые отряды, обескураженные безнадежной и опасной, мчащейся галопом в никуда скачкой. Ее удивило лишь смелое решение командира вражеского левого фланга, но ничего страшного пока не случилось, ибо можно было не сомневаться, что командующий лучниками надсотник не примет бой со спешившимся отрядом, скорее завлечет его глубже в лес, ожидая подкрепления. Он должен был его вскоре получить; Тереза уже послала гонца, лучше всего подходящего для бега по лесу, — мохнатого, в недавно сшитом красном дартанском мундире. Начиная сражение, надтысячница больше всего опасалась того, что уже первый отряд, который выйдет на берег, начнет формировать клин. Тогда ей пришлось бы сразу же нанести удар, что вряд ли предвещало победу. Но сперва возникли «заборы», которые легко было выстроить… Она рассчитывала, что именно так и будет.

Теперь же неповоротливые линии поломались. Сомкнутого, хотя и неглубокого, строя тяжелой конницы уже не было.

Со стороны брода мчалось одинокое «острие» отряда Неукротимых, пытаясь прикрыть атакой тылы «заборов». Из узкой расщелины поспешно выбирались воины пятого отряда. Несшиеся на всем скаку Неукротимые всей силой своих пятисот всадников могли прошить навылет беззащитных дартанских легионеров, имевших для обороны только скверные щиты и короткие мечи нехоты. Прошить навылет — но не более того. Если «острие» Неукротимых должно было проложить в беспорядочной толпе проход шириной в двадцать лошадей, оставляя позади сто трупов, то Тереза согласна была заплатить такую цену. Имелся лишь один способ остановить всех этих неумелых всадников в красных мундирах — пойти врассыпную и ввязаться в кровавую рубку.

Летящие с края леса стрелы напомнили сломанным «заборам» о существовании имперских лучников. Повторялась ситуация с уничтоженным отрядом передовой стражи — беспомощный, осыпаемый стрелами строй смешался в кучу, разбегаясь во все стороны большими и маленькими группами конников, которые никому уже не подчинялись. На фоне ударов стрел о доспехи и щиты — казалось, будто кто-то постоянно швыряет во всадников горстями гравия — раздался более громкий треск, когда о себе напомнили арбалетчики. Около двадцати всадников сразу же свалились с коней на землю; лошади ржали, вставая на дыбы. Какие-то рыцари со своими свитами под градом стрел пытались предпринять контратаку против красного сборища, которое как раз заполняло пространство между хижинами деревни; какие-то конные стрелки пытались посылать стрелы то в лес, то против наступающей дартанской толпы; несколько десятков рыцарей с оруженосцами отступали назад, натыкаясь на неровные ряды Отдельного отряда, который вел себя столь же смело и целеустремленно. Но это было еще не все, так как с лесной дороги выбежали на равнину сомкнутые клинья акалийских щитоносцев — эти солдаты, однако, умели как убегать, так и останавливаться и снова наступать по приказу… В нарастающем громе копыт коней рассеявшихся повсюду солдат конно-пешего легиона, в грохоте бегущего им навстречу отряда Неукротимых, в топоте сотен лошадей, наконец, в непрестанном зловещем стуке стрел почти не было слышно боевого клича акалийских щитоносцев. Но его поддержал другой крик, изданный втрое большим количеством глоток: разворачивающемуся как на параде полулегиону серебристых гигантов, так же как и тяжелой колонне из Акалии, оставалось преодолеть самое большее триста шагов. Снова раздался рев, довольно беспорядочный, но громкий: двести сорок топорников в красных мундирах, без кирас, но с хорошими щитами, в слегка неровном, но сомкнутом строю, двинулись следом за акалийцами и алебардщиками гвардии.

Ближе к реке, не теряя разгона, железное «острие» Неукротимых разорвало ажурные ряды несчастных конных пехотинцев, без каких-либо собственных потерь обозначая путь поваленными лошадьми и пронзенными насквозь людьми, которых ничто не защищало от ударов рыцарских копий. Дартанский плуг пропахал несколько центральных клиньев, рассеянных, как и все остальные, и начал возвращаться по обширной дуге, не теряя скорости. Но как ни странно, потери красных оказались вовсе не велики. Этим солдатам хоть и было приказано наступать, но они даже не думали лезть под копыта сомкнутого дартанского отряда. Не поддерживая никакого строя, а тем самым, несмотря на отсутствие конной выучки, превосходя «острие» по маневренности, они бесстыдно (но зато благоразумно) уходили с дороги; смерть нашли лишь несчастные, не успевшие убежать достаточно быстро. Стрелы, посланные из арбалетов, тоже почти не собрали своей жатвы, поскольку рассеявшаяся конная пехота была неблагодарной целью.

Возле леса семьсот тяжеловооруженных пехотинцев напали на застигнутых врасплох всадников из двух отрядов, которые заманили под деревья. Дартанские конные пехотинцы сразу же понесли страшные потери. Неумело управлявшие лошадьми, размахивавшие короткими мечами солдаты падали с седел, не в состоянии сравниться с сыновьями дартанских Домов или хотя бы более легковооруженными солдатами из рыцарских свит. Но они тут же получили подкрепление. Акалийские топорники уничтожили группы всадников по краям и пробились к правому флангу тяжелой конницы почти у самых домов деревни. Дартанские алебардщики гвардии, которые нанесли удар несколько дальше, в середину того, что раньше было строем, почти в мгновение ока прорубились до самого Отдельного отряда. Сколь же смертоносным против конницы было это слабо известное на континенте оружие, состоявшее из большого лезвия на прочном древке! Практически невозможно было приблизиться к закованному в сталь силачу, описывающему алебардой размашистую дугу за дугой. Гвардейцы, раскручивая оружие над головой, с размаху били топорами по доспехам; другие ударяли снизу, словно в их руках были массивные копья, или подрезали лошадям ноги; третьи цепляли крюком оружия за доспехи и стаскивали всадников на землю, чтобы затем сверху рубануть со всей силы. Идущие на помощь алебардщикам топорники Дартанского легиона сразу же попали в пустоту за их спинами; здесь поддержка была полностью излишней! Только какое-то время спустя приказы офицеров направили солдат ближе к левому флангу отчаянно сражающихся конников. Плохо обученные и вооруженные красные щитоносцы не сумели навязать коннице схватку на равных, но их было много, они действовали сплоченно и не собирались просто так дарить свою жизнь… За нее нужно было платить. Из глубины лесной дороги, клин за клином, выходили красные полулегионы, вооруженные знаменитыми деренетами. Этим солдатам было приказано слушаться только подсотников, не оглядываясь на флаги старших по званию офицеров, поскольку было ясно, что им не удержать строй в колонне, а тем более в рамках полулегиона, под командованием надсотника. Но приказы главнокомандующей достигли цели: первые клинья сразу же сворачивали вправо, пугая лошадей спешившегося отряда, который скрылся среди деревьев. Теперь точно так же скрывались там копейщики, отрезая противнику путь назад на равнину. В лесу давно уже шел бой: весь легион красных солдат, поддерживаемый колонной акалийских лучников, сражался среди деревьев с застигнутыми врасплох воинами Третьей Атаки. Второй легион выдвигался на равнину, заходя сбоку изломанных «заборов». Дорога упорядочивала движение этих самостоятельных клиньев — а их было целых тридцать! Первые солдаты включились в схватку и, к своему удивлению, сразу же поверили в новое оружие. Приближающийся солдат упал с коня, получив удар в грудь брошенным с близкого расстояния копьем, такая же судьба постигла и полтора десятка других смельчаков. Это были не только легковооруженные стрелки!.. Грохнулся на землю рыцарь в неполных доспехах, без лат на руках и ногах — не у всех броня была одинаковой, это зависело от состоятельности. Более дешевый и менее прочный по сравнению с другими нагрудник не выдержал удара деренета; сын бедного дартанского Дома погиб от руки копейщика, которому впервые в жизни пришлось с кем-то сражаться, а оружие свое он метнул со всей силой, которую придал ему смертельный ужас… Выкованные во многих кузницах, разной формы, но всегда острые наконечники деренетов без труда пробивали кольчуги, а порой и латы! Несколько клиньев Дартанского легиона легко справились со всадниками Темной Чащи, почти не вступая с ними в непосредственную схватку; брошенное с расстояния полутора десятков шагов оружие, если не попадало в щит или не соскальзывало по нагруднику, делало свое дело, убивая на месте или серьезно раня. Лишь позже, когда пришла пора взяться за мечи, не сумевшие справиться с конными рубаками легионеры получили свое, безжалостно вырезаемые солдатами Отдельного отряда.

Из леса текла нескончаемая река клиньев дартанской пехоты. Среди копейщиков попадались отдельные отряды, вооруженные арбалетами или щитами и топорами.

Возобновивший сражение отряд Неукротимых искал цель для атаки. Но возле леса клубилась и переливалась смешанная толпа пеших и конных, своих и чужих, врагов и друзей… «Острие» стремительно обходило ее вокруг, пока совершенно неожиданно не оказалось перед многочисленными красными отрядами, которые включались в бой, пытаясь зайти «заборам» с тыла. Охваченные ужасом пехотинцы попадали прямо под копыта тяжеловооруженной конницы, разносящей в пух и прах одну тридцатку за другой, пока врага перед ней не осталось. Но по правой стороне «острия» еще находилось множество не пострадавших отрядов, которые, потрясенные видом чудовищной железной конницы, не знали, куда бежать. Вот она, цель для атаки! Неукротимые дошли под острым углом почти до самой стены леса, в нескольких десятках шагов за дорогой, где окончательно разогнали коней отряда Третьей Атаки и какое-то время шли вдоль линии деревьев, но сразу же начали круто сворачивать влево, чтобы повторить удар, на этот раз в самую середину потока красной пехоты.

Битва на тесной равнине могла продолжаться до самого вечера и закончиться полным поражением имперских. Выходящие из расщелины воины Вейенского отряда не формировали строй, но сразу же бросались в бой, идя на помощь сражающимся с пехотой возле леса товарищам. Это была хорошая и даже единственно верная тактика, поскольку число всадников в гуще сражения не уменьшалось. Отважные щитоносцы и алебардщики с все большим трудом оказывали сопротивление свежим, не измученным битвой вейенцам, которые один за другим мчались через равнину, а последние их ряды все еще выходили из ложбины. По-прежнему сражались остатки Отдельного отряда и Темной Чащи. В воде был уже Второй отряд Золотой Роллайны, к переправе приближался Четвертый. На южном берегу и в самих волнах Меревы стояли еще свыше тысячи тяжелых конников и три с лишним сотни при обозе — огромный резерв, который непрерывным потоком выходящих на равнину рыцарей мог обеспечивать численный перевес сил. Эти закованные в железо копейщики, поддерживаемые своими свитами, умели уничтожать врага не только массой и стремительностью проводимой в сомкнутом строю атаки. Вступая в поединки и стычки, сражаясь малыми группами, они в большинстве случаев одерживали верх. Следовало немедленно отрезать подкреплению путь на равнину и ликвидировать смертельную опасность, которую представляло для красного легиона «острие» Неукротимых. Уже только один этот отряд мог втоптать в землю почти все выходящие из леса клинья Дартанского легиона, а без их помощи тяжеловооруженные пехотинцы были обречены на поражение.

По кровавому следу Неукротимых размеренной рысью шел уступающий им по численности полулегион имперской конницы в черных акалийских мундирах — большая часть конницы Восточной армии. Под копыта всадников попадали разбросанные атакой копейщиков убитые и раненые солдаты в красных дартанских мундирах. Сколько их было, двести?.. Среди сомкнутых клиньев отчаянно кричал, полулежа на земле, какой-то порубленный пехотинец, опираясь одной рукой на свой деренет. Не нарушая строя, легковооруженные конники проехали прямо по нему, точно так же, как и по многим другим, но те, что были ближе всего, услышали: «Акалия! Покажите им…»

Тереза с самого начала сражения весь свой резерв держала на краю леса, у самой деревни. Еще когда Неукротимые возвращались на середину поля боя, после первой своей атаки против конных пехотинцев, она повернулась к сидевшей в седле в нескольких шагах позади нее тысячнице и показала ей на вражеское «острие».

— Ну что? — сказала она, перекрикивая шум сражения. — Все в бою! Аронет знает, что делать с лучниками. Теперь наша очередь.

На худом загорелом лице Агатры появилась улыбка. Она знала, что делать, а вернее, знала, чего она делать не будет. Она никак не могла преследовать дартанское «острие» во главе своих армектанских гвардейцев.

— Вобью затычку, — ответила она, махнув рукой надсотнику конных лучников, чтобы тот подъехал за приказами. — Прорвусь к броду и пошлю им на помощь свою конницу.

Тереза кивнула.

— Именно так. Ударю и отскочу, чтобы дать им свободу действий.

Неукротимые шли наискосок, собираясь обогнуть деревню. Тереза сунула в рот офицерский свисток. Три колонны всадников, казалось, совершенно беспорядочно выехали на поле за деревней, но каждая колонна образовывала отдельную группу. Идя рысью, полусотни и клинья выравнивали строй, к ним присоединялись опоздавшие. Из самой деревни, пробиваясь сквозь шум сражения, донесся возглас-салют гвардейского полулегиона Агатры, поддержанного небольшим отрядом акалийской гвардии. Прямо перед едущими рысью всадниками Терезы, пересекая путь, которым прошли Неукротимые, прокатились, выходя из деревни, три клина конных лучников легиона, три клина пеших лучников, а в самом конце смешанная гвардейская колонна: конный, легкий и тяжелый клинья, каждый из которых поддерживала десятка акалийцев. Весь полулегион помчался сломя голову сперва вдоль дороги, а потом в сторону брода, от которого непрерывным потоком двигались рыцари со свитами.

Тереза, во главе своих всадников, прорвала кордон подкрепления, посылаемого отрядам возле леса, и вышла в тыл Неукротимых как раз вовремя, чтобы увидеть, как «острие» давит копытами выходящие из-за толпы сражающихся клинья красной пехоты. Неукротимые шли дальше, до самого леса, образуя все более тесную петлю. Командующая армии возглавляла конных лучников, словно намереваясь присоединиться к рыцарям, — именно тогда ее конникам пришлось проехать по умирающим пехотинцам…

Именно этот фрагмент боя увидел К. Б. И. Кенес, когда наконец пробился со своей свитой через столпившиеся в реке отряды воинов, преодолел расщелину и встал на краю обрыва. Ошеломленный, он смотрел на заполненную сражающимися, усеянную трупами и бродящими без хозяев лошадьми равнину, на которой с его рыцарскими отрядами дралась до сих пор не существовавшая огромная армия легионеров империи. Вместо черных мундиров сводный брат Эневена видел сотни и тысячи ярко-красных, серебряные доспехи внушающей страх пехоты, рубившей рыцарей Отдельного и Вейенского отрядов, — настоящий муравейник, бесчисленное множество имперских, о существовании которых никто не подозревал. Кенеса поразило количество бесхозных лошадей, поскольку он не знал, что значительная их часть — это разбежавшиеся кони всадников Третьей Атаки, которые пешими сражались среди деревьев.

Возле маленькой деревушки у леса, до самой дороги и перед ней, шел беспорядочный бой, который вели остатки двух отрядов, сцепившиеся с тяжелой имперской пехотой, которой помогало множество красных солдат на лошадях. В бой вступали все новые рыцарские свиты, узкой лентой двигавшиеся со стороны брода. С запада, врезаясь в массу сражающихся и обтекая ее сбоку, выходили из леса на равнину все новые клинья дартанских копейщиков. Еще дальше к западу, на самом краю поля боя, у леса, затягивало тесную петлю могучее «острие». Следом за этим «острием» шла настоящая стая волков — черный полулегион легковооруженных конных лучников, над которым плыл, неподвижно растянутый на раме, самый большой из флагов, использовавшихся в имперских войсках, — прямоугольный, вырезанный квадратными зубцами, белый вымпел надтысячника. Неукротимые увидели вражескую конницу лишь тогда, когда отошли от стены леса, сворачивая по дуге сперва на юг и дальше, все ближе к середине поля. Его благородие Кенес услышал отдаленный, но пронзительный, отличавшийся от всех остальных звуков сражения, звук офицерского свистка и увидел резко устремившийся вперед флаг. Три сомкнутые треугольником колонны легкой конницы в одно мгновение перешли на галоп и набрали скорость, выставленными копьями ударив в бок тяжелого «острия», по всей его длине.

Старый рыцарь невольно закрыл глаза.

Надтысячник, возглавлявший легкую конницу, с умом выбрал время и место для удара. Открытый фланг «острия» — самое уязвимое место любой конной группировки в движении — не выдержал удара массы акалийских всадников. Копья пробили щиты и доспехи, ехавшие с края «острия» солдаты, вооруженные хуже своих товарищей из передних рядов, оказались отброшены на тех, кто находился в глубине строя. Имперская конница за счет одной лишь скорости и массы вломилась внутрь отряда, где упавших лошадей топтали другие, падали с седел всадники, оглушенные силой и неожиданностью атаки, а встающие на дыбы кони валились на спину, сбиваемые с ног другими, все еще идущими рысью. Удар был нанесен в левый бок «острия», а враг по левую руку был кошмаром любого всадника, вынужденного обороняться «крест-накрест», нанося уколы и удары мечом над шеей лошади. Бока рыцарей были защищены щитами, но у стрелков в глубине группировки в руках были только арбалеты. Полулегион легкой конницы в одно мгновение разбил рыцарскую колонну, от которой отвалился все еще двигающийся вперед сам наконечник «острия» — четыре первых ряда. Куда-то пропало трепещущее на ветру знамя отряда. Строй — бесценный строй единственного сплоченного подразделения Кенеса — превратился в бесформенный клубок серебристых и черных всадников.

Его благородие Кенес ничего больше не увидел. Глядя на гибель своей конницы, он не заметил того, что происходило на другой стороне.

Текущий со стороны брода поток солдат стал прерывистым и неровным. Копейщики и стрелки вместо того, чтобы двигаться на север, направлялись теперь на восток, навстречу приближающейся угрозе. Мелькнули голубые армектанские мундиры, когда сотня мчащихся в сомкнутом строю всадников разорвала тонкий кордон, открывая дорогу солдатам легкой пехоты. Лучники мчались следом за конницей, словно от этого зависела их жизнь. Впрочем, зависело даже нечто большее, а именно — существование всей имперской армии. Конница, открыв путь пехоте, сразу же ушла на середину поля, но колонна пеших легионеров даже не думала прикрывать свои фланги и тылы… В самоубийственном, на бегу, наступлении пехотинцы двигались прямо вперед, не обращая внимания на тяжеловооруженных рыцарей вокруг, поскольку видели, судя по всему, только одно — тесную расщелину, из которой выходило подкрепление на равнину. Колонна бегом достигла самого обрыва, уступая дорогу еще одной, серо-голубой, подкрепленной более темными отрадами. Шедший во главе этой смешанной колонны клин легкой конницы распался на две части, меньшая из которых, черно-серая гвардейская десятка, без каких-либо колебаний обрушилась прямо на расщелину, бесформенной толпой давя все, что оказывалось у выхода из нее. В пятидесяти шагах дальше старый командир, который уже понял, что происходит, потянулся к копью, которое быстро подал ему оруженосец, — так как целый клин имперской легкой конницы несся прямо на него. Вперед метнулись рыцари из эскорта, сбив копьями пятерых гвардейцев, но клин насчитывал тридцать всадников…

Его благородие К. Б. И. Кенеса вместе с оруженосцем и знаменосцем сбросили с обрыва в реку, куда он упал одновременно с несколькими солдатами в серо-голубых мундирах армектанской гвардии.

Намного дальше, возле леса, снова раздался офицерский свисток; конные лучники, смешав ряды «острия» Неукротимых, даже не думали ввязываться в схватку. Смешанный полулегион вырвался из хаоса, распавшись на несколько частей, которые разбежались в разные стороны. Легкие конники оставляли позади в лучшем случае толпу людей на лошадях, которые уже не были военным отрядом. С середины поля на эту толпу галопом неслась сомкнутая колонна легионеров, которые только что открыли путь идущим в ложбину товарищам. Терезе удалось в точности то же самое, чего пытался добиться в битве у Буковой пущи командир Западной армии: она атаковала сплоченными отрядами конницы сбитых с толку, стоящих на месте тяжеловооруженных.

Вторая атака сотрясла беспорядочные ряды; для несущихся на всем скаку, плечом к плечу легионеров там просто не было противника. Полностью разбитый отряд разлетелся во все стороны. Гибнущие в очередной атаке всадники искали спасения в бегстве.

Возле ложбины сто лучников Агатры вели стрельбу с высокого берега вниз, убивая толпящихся на броде всадников. Они стреляли быстро и метко, сдерживая подход подкрепления в расщелину. В самой дыре, где уже не осталось живых конников из Акалии, сражались армектанские топорники. В тесноте, среди трупов и раненых, спешившиеся всадники били их мечами по кирасам и щитам; тяжелые топоры имперских ломали доспехи рыцарей. Сражавшихся за ложбину товарищей прикрывали два клина лучников гвардии, поддерживаемые двадцатью акалийцами. Эта горстка пехоты создала плотину, через которую не могли пробиться возвращавшиеся с середины поля отряды вейенцев. Насчитывавший несколько лошадей маленький отряд копейщиков и стрелков был сметен с седел десяткой черно-серых арбалетчиков; два следующих, атаковавших рядом друг с другом, расстреляли лучники. Потрепанный гвардейский конный клин, жертвой которого стал командир рыцарей, ввязался в стычки с отдельными группами, неся новые потери. С реки на вершину обрыва сыпались арбалетные стрелы, убивая и раня лучников, которые все еще сдерживали подход новых сил в ложбину, где остатки тяжелого клина уничтожали последних рыцарей. Но через горы трупов пытались пробиться следующие, неустрашимо карабкаясь вверх под дождем стрел с обрыва. С середины поля подъезжали очередные рыцари со своими свитами, которые сперва должны были поддержать отряды возле леса, а теперь возвращались к броду. Семьдесят пеших лучников гвардии, среди которых виднелся белый мундир тысячницы, все еще прикрывали товарищей, сражающихся за окровавленную дыру в земле. На гвардейцев шли очередные атаки копейщиков и рыцарей. Измученные бегом и сражением пехотинцы не могли совершать чудеса, попадая в узкие щели панцирей, — истории о лучниках, расщепляющих вонзенные в мишень стрелы, принадлежали к миру легенд, а не к миру войны. Но они могли с невозмутимым спокойствием, натянув тетиву, ждать до последнего мгновения, бесстрашно глядя на атакующих всадников, чтобы в конце концов свалить их на землю всего в полутора десятках шагов перед своим строем, где выпущенные стрелы обладали наибольшей силой. Один за другим падали рыцари и их оруженосцы под стрелами яростных воинов, которые не просто так получили серый в дополнение к цвету своих мундиров. Только из одной из групп удалось вырваться полутора десяткам всадников, которые растоптали клин беззащитных лучников и вышли им в тыл — но они почти сразу же погибли от ударов мечей отчаянных рубак из резервной десятки командира колонны, которых держали до последнего именно на такой случай. Им помогли акалийские арбалетчики, которые стреляли с близкого расстояния из своего могучего оружия или хватались за мечи. Десять щитоносцев, которым до этого мгновения не давали участвовать в бою, пожиравшем жизни их товарищей, вырвались перед раздавленным строем лучников гвардии, дав им прийти в себя. Тяжеловооруженные прикрыли стрелков собственными доспехами и щитами, не став ждать на месте, но бросившись на очередных атакующих, насаживая их на копья и мечи, раскалывая конские черепа топорами. За их спиной лежали растоптанные и порубленные стрелки со сброшенными с голов шлемами, с видневшимися из-под кольчужных чепцов длинными волосами. Стрелявший с ближайшего расстояния в мчащихся навстречу всадников неустрашимый клин гвардии состоял главным образом из лучниц. Две поссорившиеся в свое время женщины, в мундирах разного цвета и с разным оружием в руках, погибли в этой битве всего в нескольких шагах друг от друга.

Тысячница Агатра удерживала расщелину остатками сил своих солдат.

Девять сплоченных, самостоятельно действующих клиньев черной конницы из Акалии под командованием своих подсотников разносили в пух и прах рыцарей и их свиты между лесом и берегом реки. Целые отряды пехотинцев в красных мундирах вступали в бой возле деревни или не давали покоя растерянным всадникам из разбитого отряда Неукротимых. Посреди этого хаоса неожиданно появились сомкнутые марширующие колонны и клинья солдат, которые начали битву, а теперь должны были ее закончить. Акалийские лучники и арбалетчики вышли из леса возле деревни и направлялись к реке, оставив недобитых Неукротимых пехоте с деренетами и клиньям конных лучников. Из другой части сосново-дубового бора, где пропал отряд Третьей Атаки, выходил на дорогу очередной легкий полулегион; эти отряды также шли к реке, направляемые охрипшим тысячником, возле которого несли видимый издалека треугольный белый флаг. Время от времени какой-то из клиньев останавливался, нашпиговывая стрелами одинокого солдата, избежавшего копыт всадников.

Обученный и дисциплинированный подобно армии муравьев, Акалийский легион очистил все поле боя, оставив позади лишь беспорядочную толпу возле деревни, а среди деревьев — группы лишившихся лошадей конников Атаки, на которых охотились красные дартанцы. Столпившиеся на броде всадники, которые упорно штурмовали забитую трупами расщелину, пытаясь прорубить себе дорогу к оставшимся в одиночестве на равнине товарищам, внезапно увидели на высоком берегу множество легионеров, натягивавших тетивы. Около пятисот стрел вспенили воду по всей ширине брода, но к ним уже присоединялись следующие клинья, и стрел с каждым мгновением становилось все больше. Целиться было незачем; тысячи стрел осыпали сбившиеся в кучу ряды отряда Золотой Роллайны, словно струи дождя, и это не выглядело громким военным преувеличением. Имперские лучники и арбалетчики уничтожали людей и коней, топтавших тонущих раненых. Река изменила цвет. Всего за несколько мгновений стрелявшие с обрыва легионеры послали вниз по крайней мере пятнадцать тысяч стрел — по полсотни на каждого всадника в воде. Переворачивались брюхом кверху нашпигованные стрелами лошади, мелькали в пенящемся потоке копыта и руки, блестящие доспехи и разноцветные щиты — и все это посреди летящих во все стороны розовых брызг. Солдаты из Четвертого отряда Золотой Роллайны, все еще на другом берегу, соскакивали с лошадей, приседали на краю потока, пытаясь прикрыть стрелами гибнущих в неглубокой реке всадников. Но на обрыве кто-то отдал приказ, его крик повторили сотники, подсотники, и южный берег моментально ощетинился стрелами. Несчастных стрелков, не прикрытых доспехами, в одно мгновение перебили почти поголовно. Начался переполох, которому способствовали потрясенные беглецы с реки, лихорадочно пытавшиеся пешком и на спинах окровавленных коней вернуться на дружественный берег. Множество кричащих людей, падающих от ударов стрел в спину, шатающихся с торчащими из шей и плеч оперениями, сваливающихся с седел, посеяло замешательство и ужас в последнем, еще в какой-то степени сплоченном, отряде. Безжалостная река поглотила почти всех копейщиков, неспособных сражаться с водой. На равнине тот, кто упал с коня, вставал, но на это не были способны закованные в железо люди в реке, которых придавливали конские копыта и ноги товарищей.

На высоком берегу кто-то разделил цели; стоявший за рекой отряд теперь дырявили в основном тяжелые арбалетные стрелы, поскольку арбалеты обладали большей дальностью и силой. Лучники продолжали бойню в реке. Два отряда Золотой Роллайны, потерявшие большую часть своих воинов, бросились бежать подальше от проклятого брода и возвышающегося за ним обрыва. Пешие и конные, раненые, здоровые и умирающие, копейщики и рыцари — все убегали от берега на открытую равнину.

Но кто-то решил, что это еще не все…

С переброшенными за спины луками, с мечами в руках акалийские стрелки начали спускаться по крутому обрыву прямо к реке. Десятки и сотни легионеров ворвались в грязно-красный, бурлящий среди трупов и раненых поток, добивая всех, кто был в нем еще жив. Идя по грудь в воде, имперская пехота выбралась на плоский южный берег вслед за разбитыми отрядами, носящими имя гордой столицы. Однако потрясенный резней противник был уже не способен сражаться. При виде стоящих на берегу солдат остатки рыцарского войска, почти уничтоженного Восточной армией, поддерживая своих раненых, двинулись на юг, а частично разбежались по окрестным лугам. Многие помчались галопом по заросшей дороге, ведущей к далекой деревне на юге. Пехота легиона не могла их преследовать. Но через забитую трупами расщелину, топча тела, конные лучники уже вели под уздцы своих лошадей. На южном берегу, вдали, еще маячили группки беглецов, когда первый клин собрался на берегу и пустился в погоню. Уже формировался следующий; до вечера оставалось еще много времени…

На высоком северном берегу, возле леса, где началась битва, почти три тысячи имперских солдат сражались с остатками рыцарских отрядов. Тяжелая и конная пехота, при поддержке множества копейщиков, все еще вела кровавый бой, ибо мужественные дартанские рыцари, поддерживаемые своими свитами, не запятнали чистую кровь трусостью. Они дрались ожесточенно и молча, без подкрепления и надежды на победу, смертельно опасные до самого конца.

Ночью конница и конная пехота Восточной армии под командованием тысячника В. Аронета догнала и захватила отступающий обоз. Повозки сопровождал самый малочисленный из всех отрядов Кенеса и недисциплинированная толпа обозной прислуги, которая разбежалась при одном лишь виде появившейся из темноты конницы. В коротком ночном бою отряд без труда разбили и разогнали на все четыре стороны, чему немало помог полный упадок боевого духа. Рыцари, которым немногочисленные беглецы с поля боя сообщили о гибели всей армии, смерти командира и тридцати тысяч легионеров, нисколько не верили в победу и сломались уже при виде грозной конной пехоты… Прежде чем наступил полдень следующего дня, измученные, уставшие, но счастливые легионеры заводили захваченные повозки в реку, втаскивая их затем на обрыв, через очищенную от трупов расщелину. На сколоченных на скорую руку плотах переправляли снятое с повозок добро, которое не должно было намокнуть. У Терезы снова было чем кормить своих людей — а время поджимало, так как уже три дня солдаты получали уменьшенный дневной рацион.

Тесная, ограниченная лесом и руслом реки равнина, на которой состоялось сражение, стала смертельной ловушкой, из которой удалось уйти лишь немногим. Легионеры насчитали около трех тысяч погибших со стороны противника, а это означало, что уйти сумели (полностью рассыпавшись) только два потрепанных отряда и остатки третьего, перебитого на переправе. Еще до наступления ночи многих из этих несчастных прикончили клинья конных лучников, пущенные в погоню. На самом поле боя были захвачены знамена отрядов и неслыханное количество оружия, которого не хватало многим из победителей. Арбалеты конных стрелков достались сотням дартанских легионеров; те, кому их не досталось, имели теперь по несколько деренетов. Мало кто из солдат отказался бы от этого оружия! Красные топорники оделись в доспехи, конная пехота получила длинные рыцарские мечи, которые им предстояло возить у седел, оставив собственные, короткие, на поясе. Военными трофеями загрузили уже опорожненные от припасов повозки небольшого обоза, который подарила армии Акалия. Войско окрепло, возмужало. Как и предвидела Тереза, выигранная битва превратила этих людей в ветеранов, готовых сражаться с каждым: если они побеждали в бою с тяжелой конницей, то кто еще мог выступить против них? Настроение в армии царило превосходное.

Хуже дело обстояло среди командиров.

Подкрепления ждать было неоткуда. Еще перед выступлением надтысячнице ясно дали понять, что обещанное формирование в тылу резервных легионов или хотя бы вспомогательных клиньев не состоится из-за отсутствия денег, которые закончились столь неожиданно. Победителям-легионерам этого не сказали и даже старались скрыть размеры потерь, сопоставляя поступающие из легионов доклады таким образом, будто где-то потерялось несколько сотен… В действительности Восточная армия потеряла почти тысячу восемьсот солдат убитыми и тяжелоранеными, которых на свободных повозках сразу же отправили в Акалию, так же как и военные трофеи и табун отличных коней. Больше всего пострадали храбрые конные пехотинцы и плохо обученные дартанские копейщики, но погибли и многие тяжеловооруженные. Армектанско-дартанский легион Агатры потерял немало алебардщиков и сто с лишним красных топорников, а кроме того, понес очень серьезные потери в элитной гвардейской колонне — там осталась самое большее половина солдат. Сама тысячница, сражавшаяся возле расщелины с луком в руках, была легко ранена. В Акалийском легионе на поверку не явилось шестьдесят с небольшим щитоносцев. От гордости Тройного пограничья, гвардейского клина, осталось тринадцать солдат. Во всей армии меньше всего пострадали стрелки и конница, которая ни разу, кроме атаки Терезы, не вступила в сражение со сплоченными отрядами врага.

Надтысячница знала, что теперь перед ней уже не вспомогательная походная колонна, но вся армия Эневена. Судя по собранным сведениям, там шло полтора десятка тысяч человек. Она не могла выиграть решающего сражения с К. Б. И. Эневеном, на какой бы местности и сколь бы действенно оно ни велось. Она могла лишь отравить ему жизнь.

Пары котов-разведчиков отправились на поиски вражеских войск.

Первые известия о поражении его благородие Эневен просто не принял к сведению. Как ни в чем не бывало он вышвырнул из палатки командира странного подразделения, состоявшего из остатков двух прекрасных отрядов, на знаменах которых красовались башни Золотой Роллайны. Он понимал, что дело дошло до столкновения с солдатами Акалийского легиона, которые не стали ждать на Тройном пограничье, но отважно двинулись навстречу врагу, наверняка намереваясь задержать его продвижение и доставлять ему неприятности на каждом шагу. Но в полный разгром всего полка своего брата он отказался верить. И уж просто сказкой он считал донесения о настоящей армии, состоявшей из легионов в мундирах цветов всех краев Вечной империи. Кого там якобы не было! Армектанские гвардейцы в серо-голубых мундирах, целые легионы дартанской конницы — разве в имперских легионах вообще существовала какая-то дартанская конница? Кто-то видел отряды громбелардских арбалетчиков, а об акалийцах даже не стоило говорить: с пограничья должны были подойти как минимум четыре сильных легиона солдат в черных мундирах, чтобы соответствовать называемым цифрам. Вестей, однако, поступало все больше, появлялись все новые солдаты из разбитых войск, пришли проверенные сведения о потере обоза… Наконец появилось несколько рыцарей и солдат из их свит, которые принимали участие уже не в схватке на переправе или у повозок с припасами, но на самой равнине возле леса. Вождь рыцарей королевы не мог больше сомневаться в том, что ему говорили. Никаких гонцов от Кенеса не было, никто не знал, что случилось с ним самим, хотя нашлись свидетели того, что его смела в реку атака армектанских конных лучников. Никто, однако, не видел тела. Эневен верил, что его вновь обретенный брат, неустрашимый воин и хороший командир, выжил в сражении. Но в том, что он его проиграл, и притом проиграл окончательно, сомневаться больше не приходилось.

Эневен, хотя сперва не верил ни во что, теперь готов был поверить во что угодно. Ибо в самом деле, сколь многочисленна должна была быть армия, которая в открытом сражении разгромила девять рыцарских отрядов, каждый из которых вдвое превосходил отряды, которыми командовал Йокес? Четыре тысячи испытанных воинов, мужество которых он имел возможность оценить сам, хотя бы лишь в последней славной битве под Вемоной. Спаслись лишь жалкие остатки всего лишь трех отрядов, горстка израненных бойцов, за которыми, как говорили, противник гнался еще много миль! Пропал обоз! Эневен осторожно оценивал, что в подобной мясорубке должно было принимать участие как минимум от восьми до двенадцати тысяч имперских, в большинстве своем прекрасно подготовленных к войне, возможно, действительно при поддержке каких-то отрядов из Дартана. До сих пор во всех донесениях говорилось о четырех привлеченных с севера армектанских легионах… Возможно ли, что их было семь или восемь, из которых только четыре сражались на западе? Эневен начал склоняться к подобной мысли. Он не собирался отказываться от кампании, но уже понимал, что даром армектанских деревень и городов не получит. Каким образом удалось сохранить существование столь сильных войск в тайне? Откуда они взялись?

Первый из рыцарей королевы встал лагерем и разослал десятки патрулей во все стороны, пытаясь собрать сведения об армии, которой до сих пор не было. Но он не мог ждать, пока ему станет известно все. Он должен был исполнить печальную обязанность — худшую, какая только может лечь на плечи командира.

Взвешивая каждое слово, с большой осторожностью излагая свои догадки и предположения, но без обиняков признаваясь в поражении и понесенных потерях, он продиктовал доклад для ее королевского высочества княгини-регента в Роллайне, от которой всего лишь день назад получил пространное письмо.

43

Гонцы, присланные с двух сторон света, почти одновременно привезли похожие известия: Эневен, а точнее, его брат Кенес, потерпел поражение у реки Меревы от каких-то неизвестных войск; Йокес проиграл сражение возле пущи, потерял власть над ее краями и отступал к Нетену, ведя ожесточенные лесные бои.

Сухой доклад командира войск Сей Айе разозлил княгиню Эзену, поскольку в нем присутствовали только данные о собственных (невысоких) потерях, оценки потерь противника (вдвое или трое выше) и по-военному краткое изложение ситуации. Йокес считал возможным задерживать продвижение врага еще в течение нескольких дней, но полагал, что удержать Нетен вряд ли удастся. Кроме того, он предупреждал о возможности появления отрядов вражеской конницы под Роллайной и просил подкрепления, особенно пехоту. И больше ничего. Столь же грозно, и притом куда более удивительно, звучали известия от Эневена. Вождь Ахе Ванадейоне описал картину проигранного сражения, следовавшую из рассказов его участников, но благоразумно добавлял, что донесения о численности вражеской армии наверняка преувеличены, поскольку войска победителей всегда множатся в глазах побежденных. По его оценкам, у имперских имелось около десяти тысяч хорошо вооруженных и обученных солдат, большинство из которых составляла легкая пехота, поскольку слова о бесчисленных лучниках, засыпавших отряды сущим градом стрел, повторялись почти в каждом рассказе. В заключение он писал о том, что намерен выступить на Армект немедленно, как только соберет более точные сведения о противнике. Однако он предупреждал, что враг может направить конницу к Роллайне, и признавал, что со своей тяжелой рыцарской армией не сможет успешно тому противостоять.

Ее высочество княгиня-регент, которую непрерывная полоса успехов несколько лишила чувства реальности, сразу же почувствовала, как земля уходит у нее из-под ног. Было совершенно ясно, что когда вести о поражениях дойдут до Роллайны, позиция многих столичных родов сразу же может стать намного более жесткой. Согласиться с властью того, кто почти наверняка выиграет войну и будет править в Дартане, — одно дело. Поддерживать женщину, которую через неделю-другую легионеры империи выволокут из тронного зала, — совсем другое. По возвращении в Роллайну князь — представитель императора мог не найти никаких причин, по которым приспешники смутьянки и мятежницы должны были бы и дальше хозяйничать в его столице, да и вообще где бы то ни было; возможно, в имперской казне лежало еще достаточно серебра, чтобы его хватило на содержание нескольких десятков человек, сидящих в тюремных крепостях (вряд ли это слишком большие суммы). Эзена поняла, что для нее не может быть и речи об отъезде из Роллайны хоть куда-нибудь, поскольку есть риск никогда туда не вернуться. И она испугалась. От нее ничего не зависело, а именно этого она больше всего боялась. Столь тяжко добытый трон должны были для нее сохранить Йокес и Эневен. В данной ситуации она даже мало чем помогла бы им. Еще вчера она была вправе требовать выставить пять или восемь новых отрядов, дать денег на финансирование войны, а уже завтра как бы не оказалось, что кто-нибудь выставит отряд против нее…

Слушавший все это Готах пытался ее успокаивать. Нет ничего плохого в том, чтобы снова отступить в тень нейтралитета, доказывал он, но до того, чтобы за нее высказались Дома, стоящие на стороне империи, было еще далеко. Зато он соглашался с мнением, что Йокес и Эневен не могут себе позволить новых поражений, во всяком случае, сейчас. Война есть война, случались — и могли случиться еще не раз — большие и меньшие неудачи, но не одна за другой, ибо это действительно предвещало катастрофу, по принципу самоисполняющегося пророчества. Поражения ослабляли не только войска, но и их поддержку — а отсутствие такой под держки, выражавшееся хотя бы лишь в подкреплении и деньгах, опять-таки ослабляло войска и приближало призрак очередных неудач. Это напоминало снежный ком, катящийся по склону.

Княгиня требовала совета. У посланника их имелось даже несколько. «Выспись, ваше высочество, — сказал он/ — Потом делай что положено, так же как и раньше. А прежде всего пошли Йокесу все, о чем он просит, а самое главное — солдат. Конницы он не хочет, так что оставь ее тут и дай ему взамен кого угодно, хотя бы и своих гвардейцев. Йокес знает, сколько солдат ты привела в Роллайну, так что если он просит сотню арбалетчиков и лесничих, это означает, что даже такие силы могут ему чем-то помочь. Если их будет вдвое больше, они помогут ему вдвойне. И отправь к нему еще посланника, который, правда, немногим поможет, но подробно расскажет, как ты справляешься в Роллайне. Командиру твоего войска сейчас очень нужны хорошие новости. И еще напиши два письма обоим своим рыцарям, пошути, окажи им полное доверие и дай понять, что законы войны ты понимаешь и уважаешь».

И в тот же день он лично повел в Нетен две сотни солдат Сей Айе, унося с собой воспоминание о дикой ярости, в которую впала всегда милая и улыбающаяся Черная Жемчужина ее высочества, узнав о том, что у нее забирают всех ее подчиненных. Кроме воспоминаний, он вез с собой письмо для Йокеса.

Комендант сидел в Нетене, поскольку посреди леса, с луком в руках под можжевеловым кустом, он был совершенно лишним. При виде Охегенеда и его гвардейцев он очень обрадовался, и посланник сразу же примирился с тем, что доставил своей идеей неудовольствие Хайне. Со свойственной ученому отстраненностью он наблюдал, как действует на проигравшего командира неожиданный приятный сюрприз. Йокес, который никак не ожидал, что получит этот небольшой отряд лучших солдат Сей Айе, тут же обрел присутствие духа и несколько иначе посмотрел на возможность удержать Нетен — по крайней мере так, словно это действительно могло зависеть от ста пусть даже самых лучших солдат. В письме Эзены командир ее войска также прочел только лишь хорошее, кроме одного: постепенно заканчивались деньги. Даже казна Сей Айе была небезгранична, и княгиня осторожно напоминала об этой грустной истине, добавляя в утешение, что в Роллайне Дом А. Б. Д. предоставил в ее распоряжение все свои средства, а это были немалые суммы. Тем не менее, по причине приближающихся финансовых проблем, все большее значение приобретал маленький Нетен, торговые ворота всего Шерера. Не в первый раз в истории войн торговцам позволяли вести свои дела как бы «рядом» с театром военных действий. Было очевидно, что Буковая пуща не продаст в Армект оружие, но она продавала и покупала многое другое; впрочем, покупал и продавал весь Дартан. Приобретения и потери в торговой войне между двумя крупнейшими народами Шерера выглядели столь неоднозначными, что никому не было выгодно ее начинать. Именно поэтому через Нетен вниз и вверх по реке продолжали идти купеческие баржи. Йокес знал, что Сей Айе должен продолжать торговлю — ибо о том, что вниз по Лиде шло все, что могло потребоваться его войскам, он даже не помнил, столь это было очевидно. Уже несколько дней он размышлял о том, как добиться позарез необходимого чуда.

Посланник и Охегенед в общих чертах узнали, как проходила проигранная битва.

Сперва путешествовавшие по всему юго-западному Дартану конные лучники Каронена собрались в укрепленном лагере, отдохнули — и в течение последующих двух дней без передышки задавали жару тяжеловооруженным конникам Сей Айе. Они действовали самостоятельно. Командиры полулегионов и колонн уже имели понятие о том, насколько умело железные полки из пущи маневрируют на поле боя, и даже не думали сталкиваться с ними в лоб. В этом не было необходимости, поскольку они не прикрывали строй марширующей пехоты. Сплоченные и умелые, но тяжелые отряды беспомощно крутились по равнине, покусываемые со всех сторон вдвое более быстрыми и маневренными подразделениями армектанских лучников, которые разделялись и соединялись как хотели, где хотели и сколько хотели. Дартанские конные арбалетчики делали все возможное, но не многое могли сделать против полутора тысяч всадников, каждый из которых держал в руках лук и совершал с ним всевозможные трюки, стреляя за спину, вперед и влево, поскольку только вправо никак не получалось. Но в задачу арбалетчиков не входила охота на мчащиеся табуны; этих сбившихся в кучу в глубине строя солдат учили в первую очередь стрелять в лоб атакующим копейщикам, а затем поддерживать свои отряды в бою; в крайнем случае они могли несколько смешать ряды идущего в атаку или контратаку врага, но никоим образам не могли навязать равную борьбу противнику, который на каждую их стрелу из арбалета отвечал десятью из лука. Поклеванные наконечниками стрел всадники на покалеченных и загнанных конях, почти без потерь убитыми и тяжелоранеными — поскольку луки имперской легкой конницы были еще менее мощными, чем оружие пеших стрелков, — на следующий день представляли собой небольшую боевую ценность, а вся забава начиналась снова. Только один раз солдаты отряда Трех Сестер проехались по армектанцам, которых чересчур обнаглевший — может, молодой? — сотник погнал прямо им под копыта. Йокес не мог принуждать своих упавших духом конников к дальнейшей игре в догонялки и вместе с тем не мог забрать их с подступов к полю боя, чтобы не открыть дорогу ждавшей наготове имперской пехоте. На лесной дороге он постоянно держал в резерве два собственных отряда и два вспомогательных рыцарских. В конце концов, однако, ему пришлось уступить; нагруженные железом кони копейщиков готовы были упасть, в то время как армектанские степные лошади чувствовали себя еще вполне сносно. Бессильный командир войск Сей Айе увел свою конницу в лес и ждал, что будет дальше, — хотя, собственно, и так хорошо знал. Он не мог выпустить на равнину одиночный отряд, чтобы другие в это время отдыхали, поскольку одиночный отряд четыре армектанских конных полулегиона раздавили бы в кашу четырьмя последовательными атаками, одна за другой, или в одной атаке, одновременно со всех четырех сторон. Он должен был постоянно посылать как минимум три отряда. Должен был, но уже не мог.

Сидя в кустах со своими конниками, комендант войск Сей Айе знал о дальнейшем ходе сражения, в точности так, как если бы надтысячник Каронен нанес ему визит и рассказал о том, как собирается поступить. Как только стало ясно, что тяжелые отряды не примут приглашения к дальнейшей гонке, из лагеря начали выходить сомкнутые колонны пехоты. Разозленный Йокес хотел было еще раз поднять своих всадников, но понимал, что как только он это сделает, пехотинцы сразу же вернутся. И потому он ждал, пока вся легкая конница — как он и предполагал — окажется среди деревьев, закрыв собой выход лесной дороги. Предвидя подобное развитие событий, у самого выхода он не держал ни одного всадника. Лишь в нескольких сотнях шагов дальше стояли солдаты Черного отряда — лучшие из всех, что у него имелись. В великолепной атаке на узкой дороге, наступая фронтом шириной в четыре всадника, отряд пробился почти через половину армектанской толпы легких конников, после чего — вопреки надеждам и в соответствии с предвидением — застрял и ввязался в кровавую рубку. До этого спешившиеся конные арбалетчики из остальных отрядов, поддерживаемые лесной стражей и арбалетчиками Сей Айе, буквально выкосили подходящих со стороны леса армектанских конных лучников, которые, однако, не сдались и добрались до первых деревьев, где соскочили с седел и почти позволили себя перерезать, удерживая край леса до того момента, пока не подоспела пехота. Выход с лесной дороги они тоже не отдали; вскоре его забаррикадировали стволами и кронами срубленных деревьев, чтобы всадникам Сей Айе не пришло в голову напасть на идущий следом за армией обоз.

Потом Йокес мог уже только отступать. Уведя свою бесценную тяжелую конницу, он сражался за каждый локоть леса, оставляя десятки засад, в которых сидели лесничие и арбалетчики. Армектанские колонны и клинья не могли пройти даже ста шагов, не удостоверившись сперва, не сидит ли за деревьями неподалеку десяток отличных стрелков, которые перебьют их командиров и исчезнут неведомо куда или, еще хуже, заведут весь преследующий их полулегион под луки ста лесничих, тихо лежащих среди папоротников. Именно такое, растянувшееся на несколько дней сражение все это время шло в лесу. Йокес не имел на него ни малейшего влияния, получая лишь донесения о собственных потерях и ориентировочных — противника, а также о его успехах. Это была война подсотников и десятников против командиров дружин лесной стражи — война солдат, ходивших по горам и болотам с луками в руках, пробиравшихся ночами за неприятельские кордоны, терпеливо ждавших, пока дичь выйдет под прицел, устраивавших засады на врага, который сам готовил засаду. Главнокомандующие обеих сторон могли лишь принять решение о прекращении этой битвы — или ее продолжении. Пока что оба продолжали. Йокес считал собственные потери и потери врага, из сопоставления которых следовало, что два последних лучника застрелят друг друга примерно на заставе Нетена. Каронен тоже считал и, похоже, не соглашался с подсчетами Йокеса; возможно, он до сих пор надеялся, что очень быстро бегущий по дороге щитоносец внезапной атакой захватит Нетен и овладеет пристанью, если его раньше не остановят на мосту одиннадцать тяжелых и легких отрядов, атакующих змеей длиной в три мили.

С сарказмом рассказывавший о войне в лесу Йокес, в сущности, знал, что ему придется уступить. У Каронена было пять тысяч солдат, которых он заменял, отправлял в тыл и лечил, в то время как сам он располагал неполной тысячей измученных до предела, невыспавшихся, голодных и израненных стрелков, которые постоянно сдерживали напор врага, идущего фронтом шириной в несколько миль. Они оказывали сопротивление лишь потому, что оборона в подобных условиях была стократ легче, чем наступление.

Йокес уже знал о поражении Эневена и точно так же доложил ему о своем собственном. Прошло немало времени с тех пор, как княгиня решительно потребовала, чтобы командиры обеих ее армий сотрудничали друг с другом. Они действовали на разных направлениях и не могли помогать друг другу, но, по крайней мере, должны были обмениваться сведениями. «У меня нет ни времени, ни желания переписывать доклады от одного командира, чтобы послать их другому», — заявила она Йокесу, Эневену же она слово в слово написала в письме то же самое. Своего она добилась не до конца. Оба рыцаря готовы были любое известие счесть несущественным, не заслуживающим того, чтобы передавать его командиру другой армии, но, к счастью, о таких вещах, как проигранная или выигранная битва (не говоря уже об обнаружении не существовавшей до сих пор многочисленной армии противника), сообщать друг другу им все же приходилось. Йокес послал Эневену письмо, состоявшее из тридцати пяти слов; Эневен выиграл, использовав только тридцать. Готах испытывал немалое облегчение оттого, что Эзена не может видеть этого прекрасного сотрудничества, образцом которого был почти чистый лист, продемонстрированный ему Йокесом в качестве письма от вождя Ахе Ванадейоне. Однако кое-какие знаки уважения друг к другу оба командира все же выказывали. Йокес даже написал Эневену несколько слов о том, что исключает присутствие на востоке каких-либо легионов с севера. В течение многих лет он командовал там военным округом и знал, сколько солдат служит на пограничных форпостах; может, он и мог ошибиться на три сотни, но не на три тысячи. Взамен Эневен вежливо потребовал назад свои три отряда, поддерживавших войско Сей Айе. Для двух тщеславных, жаждавших военной славы, соперничавших за благосклонность княгини-регента командиров это было воистину сотрудничество высшей пробы.

После разговора Охегенед вышел, чтобы — как он заявил с язвительной усмешкой — взглянуть на место, где предстоит сдохнуть его людям. Йокес разозлился, но громбелардца уже не было. Готах остался, погруженный в свои мысли. Наконец он тоже поднялся с неудобной скамейки и потащился к двери.

— Если честно, ваше благородие, — сказал он, остановившись на пороге, — мы оба знаем, что военный советник из меня никакой. Ты сам знаешь, что нужно сделать и на что способны твои люди. Но тем не менее я кое-что заметил и кое о чем подумал.

— И что же это, ваше благородие?

— Я подумал, рыцарь, что если ты будешь трястись над каждой каплей крови, пролитой твоими любимыми тяжелыми отрядами, то можешь потерять не только эти отряды и проиграть не только свою собственную битву… Уже ухожу, — поспешно добавил он, предупреждая ответ хозяина, — поскольку не хочу, чтобы ты со мной ссорился и излагал свои доводы, а хочу только, чтобы ты просто спокойно подумал. Это не мои солдаты, но твои.

С этими словами он вышел.

ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ