А потом шторм кончился. Он оказался в оке урагана: вокруг бушуют волны, а он в самом центре – невредимый, живой. Это действительно было похоже на прекращение страданий, но только сейчас он увидел то, чего не видел прежде: в груди у него черная дыра, и в ней ничего нет, как в том пустом пространстве между порталами.
Даже когда эмоции были так сильны, что грозили прорвать завесу, они все равно оставались тусклыми, словно за стеклом… – Тай на костре Ливви, Эмма в живой изгороди вокруг башни. Он видел ее сейчас как живую: белую и черную, и только там, где шипы ранили ее – пятна цвета крови.
В дверь постучали. У Джулиана перехватило горло, и он не смог ответить, но Кэмерон Эшдаун и так вошел – с целой кучей одежды. Свалив ее в гардероб, он снова вышел и вернулся с коробкой консервов, зубной пасты, мыла и прочих вещей первой необходимости. Он поставил коробку на стол и выпрямился с преувеличенно громким вздохом облегчения.
– Джинсы, водолазки, перчатки, ботинки. Если будете выходить на улицу, прикрывайтесь максимально, чтобы спрятать руны. Там и консилер есть, если пожелаете прихорошиться. Еще что-нибудь нужно?
Джулиан посмотрел на него долгим взглядом.
– Да, нужно, – сказал он наконец.
Кэмерон едва успел, бормоча, выйти за дверь, как в ванной выключили воду. Появилась Эмма, завернутая в полотенце, порозовевшая и сияющая. Неужели она всегда так выглядела? Эти яркие краски, золото волос, черные знаки на светлой коже, темный мед глаз.
– Прости… – сказал он; она как раз тянулась за одеждой, но замерла. – Я только сейчас начинаю понимать, что натворил.
Она ушла в ванную и вернулась в черных брюках с карманами и зеленой майке. Постоянные парные руны на руках выделялись резко и необычно – ну да, здесь ведь ни у кого таких не было.
– Тот, кто прикидывал наши размеры, мой точно переоценил, – заметила она. – Лифчик просто гигантский, хоть на голову надевай. А что, отличная шляпка выйдет.
Без стука ввалился Кэмерон.
– Добыл то, что ты хотел, – он бросил Джулиану на колени кучу карандашей и альбом для рисования. – Первый раз такой заказ получаю. Большинство новичков шоколада просит.
– А у вас есть шоколад? – встрепенулась Эмма.
– Нет, – отрезал Кэмерон и ушел.
Эмма проводила его заинтересованным взглядом.
– Этот новый Кэмерон мне определенно нравится, – сообщила она. – Кто бы мог подумать, что из него такой крутыш выйдет? Милый был мальчик, спору нет, но…
– У него всегда была тайная сторона.
Внезапно вернувшиеся эмоции, судя по всему, прихватили с собой нежелание ничего скрывать.
– Некоторое время назад он подвалил к Диане: был совершенно уверен, что Ансельм Найтшейд убивает вервольфских детишек. Доказать ничего не мог, но основания думать так имел серьезные. Родные ему говорили, чтобы он бросил это дело, что у Найтшейда есть могущественные друзья… И он явился с этим в Институт.
– Так вот зачем ты арестовал Найтшейда, – кивнула Эмма. – Хотел, чтобы Конклав обыскал жилище.
– Диана, сказала, подвал был битком набит костями. Костями детей вервольфов, как Кэмерон и говорил. Они проверили продукцию ресторана: там везде была смертная магия. Кэмерон был прав и осмелился пойти против семьи – по-своему, конечно. И сделал это ради Нижнемирских, с которыми даже знаком не был.
– Ты никогда об этом не рассказывал, – сказала Эмма. – Ни про Кэмерона, ни про себя – почему ты на самом деле арестовал Ансельма. Некоторые до сих пор винят тебя.
Он печально улыбнулся.
– Иногда проще, чтобы люди винили тебя. Если единственный другой вариант – позволить злу свершиться, плевать, что подумают люди.
Она не ответила. Он поднял глаза. Кажется, Эмма забыла и про Кэмерона, и про Найтшейда: широко раскрытыми сияющими глазами она смотрела на рассыпанные по кровати карандаши.
– Ты снова захотел рисовать? – прошептала она.
– Все это время, после заклинания, я скучал по какой-то оси, центру внутри… который был, а потом пропал. Но на самом деле я этого не замечал. Сознательно – не замечал. Зато чувствовал. Я жил в черно-белом мире, а теперь краски вернулись… – он выдохнул. – Я все не то говорю.
– Нет. Я тебя поняла. Та часть тебя, что чувствует, – она еще и за творчество отвечает.
– Говорят, что фэйри воруют человеческих детей, потому что не могут сами создавать ни музыку, ни произведения искусства. Колдуны и вампиры тоже этого не могут. Для искусства нужно быть смертным, осознавать, что все конечно. Внутри нас горит огонь, Эмма, он нас сжигает, нам больно – но этот огонь дает свет, и без него я не могу рисовать.
– Тогда рисуй сейчас, – хрипло сказала она.
Она сунула ему в руку несколько карандашей и отвернулась.
– Прости, – снова сказал он. – Я не должен был грузить тебя этим.
– Ты меня не грузишь, – сказала она, все еще глядя в сторону. – Ты лишь напоминаешь, почему я тебя люблю.
Слова вонзились в его сердце стрелами счастья.
– Но имей в виду, ты все еще на крючке.
Она нырнула в гардероб и принялась рыться среди носков и ботинок, подбирая подходящие. Джулиан отчаянно хотел поговорить – и говорить вечно, обо всем на свете, но это… Это должно было быть ее решение, не его.
Вместо этого он поставил карандаш на бумагу и отпустил мысли на свободу, дав образам, что вскипали внутри и когтили разум, хлынуть наружу в аликантском серебряном, благом зеленом, неблагом черном и кроваво-красном. Он рисовал Короля на троне – бледного, могущественного и несчастливого. Рисовал Эмму с Кортаной среди терний… Рисовал Друзиллу, всю в черном, с кружащей над ней стаей ворон.
Он заметил, что Эмма вернулась и легла рядом, и смотрит на него с любопытством, подперев голову рукой. Она уже почти заснула, когда дверь снова с грохотом распахнулась. Джулиан бросил альбом на пол.
– Слушай, Камерон, это уже…
Но это был не Кэмерон.
На пороге стояла Ливви.
Портупею она сняла, но в остальном выглядела точно так же. Света в комнате было больше, и Джулиан увидел круги у нее под глазами.
– Кэмерон сказал, ты просил альбом с карандашами, – почти прошептала она.
Джулиан не шелохнулся: любое движение могло ее спугнуть. Это было все равно, что подманивать пугливое лесное создание.
– Хочешь посмотреть?
Джулиан протянул ей альбом, она взяла и стала листать – сначала медленно, потом все быстрее и быстрее. Эмма села и, обхватив подушку, смотрела на нее во все глаза.
Ливви сунула альбом обратно Джулиану. Он не видел ее лица – она стояла, опустив голову, – только полукружья ресниц. Он невольно почувствовал разочарование. «Она мне не поверила. Картинки ничего для нее не значат. Я ничего для нее не значу».
– Никто не рисует, как мой брат, – она глубоко вдохнула и очень медленно выдохнула, потом подняла голову и посмотрела на Джулиана в упор, с изумлением, в котором были боль и надежда. – Но ты – рисуешь.
– Помнишь, как я учил тебя? Тебе было девять лет. Ты еще переломала все мои карандаши.
Ее губы почти дрогнули от улыбки. На мгновение она стала привычной, знакомой Ливви, несмотря на все свои шрамы и черную кожу, – а потом маска вернулась на место, и она снова превратилась в другую Ливию, в лидера повстанцев, воина, покрытого шрамами.
– Можешь больше не пытаться меня убедить, – сказала она и отвернулась; движения были точными, по-военному четкими. – Приводите себя в порядок. Встретимся в штаб-квартире через час.
– Мы в этом мире хоть немного встречались? Ну, знаешь… ты и я.
Кэмерон едва не полетел вниз по ступенькам – они как раз были где-то посередине лабиринта из лесенок и мостиков, занимавшего внутри все здание Брэдбери-билдинг.
– Конечно, нет!
Эмма почувствовала себя немного уязвленной. Не то чтобы это было так важно, особенно по сравнению со всем остальным, но иногда так хочется отвлечься от апокалипсиса и подумать о чем-нибудь… обычном.
В другом мире – в ее мире – Кэмерон был навязчиво предан ей, снова и снова возвращался после каждого разрыва, присылал цветы, записки и картинки с печальной ламой.
– Ты всегда была с Джулианом, – добавил Кэмерон. – А в вашем мире вы разве не вместе?
– Я все слышу, – бросил Джулиан обманчиво дружелюбным тоном, который означал, что он очень недоволен.
– Ну, в целом да, – сказала Эмма. – То вместе, то нет. Иногда очень даже вместе. Но бывает, что совсем нет. Мы с тобой встречались некоторое время, очень недолго.
– У нас тут нет времени на личные драмы, – сказал Кэмерон. – Трудно думать о личной жизни, когда за тобой гоняются гигантские пауки.
А он забавный, этот местный Кэмерон, решила Эмма. Если бы дома он был таким же милым, их отношения могли бы продлиться дольше.
– Когда ты говоришь «гигантские пауки»… насколько гигантских ты имеешь в виду? – поинтересовалась она. – Больше, чем мусорный бак?
– Да уж, немаленькие, – сказал Кэмерон и жутко улыбнулся. – Мы пришли. Входите… и не говорите Ливви, что в твоем мире мы встречались. Это как-то странно.
Они нашли сестру Джулиана в еще одном переоборудованном офисе. Этот напоминал бывший лофт: он был большой, просторный и, вероятно, светлый, пока окна не забили досками. Нештукатуренный кирпич чередовался с полированным деревом, местами стены были обклеены винтажными фруктовыми этикетками – калифорнийские яблоки, груши, апельсины. Четыре изящных современных кушетки стояли вокруг стеклянного кофейного столика, на одной из них сидела Ливви со стаканом чего-то темно-коричневого.
– Надеюсь, это не алкоголь? – с отвращением сказал Джулиан. – Не надо бы тебе пить.
– Завтра сам начнешь, – Ливви ткнула пальцем в бутылку «Джека Дэниэлса» на столе. – Шучу. Садитесь.
Они сели напротив нее. Камин тут тоже был, но решетку уже давно забили металлическим листом, и кто-то остроумный даже нарисовал на нем языки пламени. Плохо. Живой огонь сейчас бы не помешал. Хоть что-то естественное…
Ливви повертела стакан в исполосованных шрамами руках.
– В целом, я вам верю, – заявила она. – Вы те, за кого себя выдаете. А, стало быть, я знаю, что вы хотите у меня спросить.