Эмма потрясла головой. Нет, она не станет прислушиваться к лживым речам Королевы. Все в Туле́ перепутано и чудовищно – парабатаи не исключение.
А вот разбитыми сердцами тут буквально улицы мостят, и это куда реальнее и опаснее чудовищ. Джулиан отчаянно хочет забрать эту Ливви в их мир… но Эмма слишком хорошо помнила, какое лицо у нее сделалось, когда ей задали вопрос.
Джулиан вышел из ванной: волосы и футболка мокрые, зато, он, кажется, проснулся. Наверняка умывался холодной водой.
– Хм, а арбалеты у них есть? – спросил он, разглядывая мечи, потом выбрал один и стал рассматривать.
Клинок заблестел, пуская зайчики.
В животе у Эммы вспорхнули бабочки – немного, но… в Джулиане-Охотнике, в воине, которым он стал у нее на глазах, было что-то такое… Мышцы перекатывались под кожей. Он ловко взмахнул мечом и с задумчивым видом положил на место.
– Я прихватила один для тебя, – Эмма надеялась, что не слишком покраснела. – Он там, в гардеробе.
Он пошел посмотреть.
– Если удастся проникнуть в Безмолвный город так, чтобы демоны или помраченные не узнали, все это, возможно, и не понадобится.
– Диана всегда говорила: лучшее оружие – то, которое всегда готово к использованию, но которое никогда не используют, – заметила Эмма. – Никогда не могла понять, о чем она.
– Точно, – он улыбнулся, но глаза остались серьезными. – Эмма, мне надо кое-что тебе сказать.
Она выпрямилась. Сердце, кажется, пропустило удар, но лицо осталось спокойным. Джулиан с трудом открывался, даже когда мог что-то чувствовать… Сейчас, пока действовали чары, она больше всего скучала именно по минутам откровенности, общих тайн, разделенного бремени.
Он сел на край кровати и уставился в потолок.
– Я не сказал Ливви, что Тесса просила нас убить Себастьяна.
– Естественно, – кивнула она. – Если мы не сможем проникнуть в Безмолвный город и добыть Орудия Смерти, в этом все равно не будет смысла. Зачем напрасно бередить ей душу?
– Но я сказал, что если мы добудем Меч и Чашу, то заберем их отсюда, чтобы они находились под защитой, в нашем мире.
Эмма промолчала. Непонятно, куда он гнет.
– При Благом Дворе, когда я говорил с Королевой… она сказала, что все парабатайские узы на свете можно разрушить одним махом.
Эмма вцепилась в одеяло.
– Да, и ты сказал, что это невозможно.
Его глаза были похожи на окна, из которых виден океан… которого в этом мире больше не было.
– Мы сделали то, что она просила, принесли ей Черную книгу. И она сказала, что обещала… потому что думала, это будет весело. Смешно. Есть только один способ справиться с этой задачей. Нужно уничтожить самую первую написанную руну парабатаев, которая хранится в Безмолвном городе. И сделать это Мечом Смерти…
– …но в нашем мире Меч сломан, – закончила за него Эмма.
Да, можно представить, как наслаждалась Королева, сообщая такие вести.
– Я не сказал тебе, потому что думал – это уже неважно. Это действительно было невозможно, когда Меч сломан.
– А еще ты не сказал мне из-за заклинания, – тихо добавила она. – Просто не думал, что это нужно.
– Верно, – он прерывисто вздохнул. – Но сейчас мы собираемся принести этот Меч назад, в наш мир. Да, у нас один шанс на миллион, но это вдруг стало возможным. И, может быть, у нас будет выбор. У меня будет выбор.
Эмма столько всего хотела сказать… Слова «Ты обещал, что не станешь» и «Это будет ужасный поступок» готовы были сорваться с языка. Она вспомнила, как уверенно себя чувствовала, когда Джулиан рассказал, чем поманила его Королева.
Но после гибели Ливви так трудно быть в чем-то уверенной…
– Я попросил Магнуса наложить на меня эти чары, потому что был напуган. Я представлял, как мы превращаемся в монстров… Уничтожаем всё и всех, кого любим. У меня под ногтями все еще была кровь Ливви, – он вздрогнул. – Но есть еще кое-что… и этого я боюсь не меньше. Именно поэтому голос Королевы все еще звенит у меня в ушах.
Эмма молча глядела на него.
– Я боюсь потерять тебя. Ты – единственный в мире человек, которого я когда-либо любил… так, и которого когда-либо буду любить. Эмма, я – не я, когда остаюсь без тебя. Если растворить краску в воде, ее уже не извлечь обратно. Я не могу извлечь тебя из себя. Все равно что вырезать свое сердце… А я не хочу больше жить без сердца, теперь я это знаю.
– Джулиан… – прошептала она.
– Я не собираюсь этого делать, – сказал он. – Не стану использовать Меч. Не могу причинять людям ту же боль, что чувствовал сам. Но если мы все же доберемся до дома – с Мечом, – думаю, мы должны выменять его у Инквизитора на изгнание. Вряд ли у нас есть выбор.
– На настоящее изгнание? – ахнула Эмма. – Но они же отнимут у нас детей, они отнимут у тебя…
– Я знаю, – перебил он. – Когда-то я думал, что хуже и быть ничего не может, но теперь понимаю, что это не так. Я держал на руках умирающую Ливви – и это было хуже. И то, что случилось с ней здесь… Потерять всех нас… это тоже неизмеримо хуже. Я спрашивал себя, что бы я выбрал: вынести то, что вынес Марк, быть отрезанным от семьи, но знать, что они здоровы и счастливы… или то, что свалилось на Ливви – знать, что все твои братья и сестры мертвы. И ответ был однозначный: пусть они будут счастливы и в безопасности… даже без меня.
– Джулиан…
Его лицо было таким беззащитным…
– Но только если ты чувствуешь ко мне то же самое, – тихо сказал он. – Если ты перестала меня любить, пока я был под чарами, я не посмею тебя винить.
– Наверное, это решило бы все наши проблемы, – сказала она, не подумав.
Он отшатнулся.
Эмма быстро подползла к нему на четвереньках, тронула за плечо. Он смотрел на нее, чуть морщась, словно на яркое солнце.
– Джулиан, – твердо сказала она. – Я злилась на тебя. Я скучала по тебе. Но я ни на мгновение не переставала тебя любить.
Она погладила его по щеке тыльной стороной ладони.
– Пока ты жив, пока жива я, я буду любить тебя.
– Эмма…
Он встал на колени перед ней, и она оказалась на голову ниже. Он взял прядь ее волос, перекинул вперед, через плечо.
– Не знаю, что будет, когда мы вернемся домой, – сказал он, и глаза его потемнели. – Не знаю, что ответит Диарборн на просьбу об изгнании. Возможно, нас разлучат… Но если даже и так, я буду думать об этих твоих словах, и они помогут мне выжить несмотря ни на что. Во тьме, в ночи, в одиночестве – я буду помнить.
– Я могу повторить их, – у нее щипало глаза.
– Не нужно, – он погладил ее по щеке. – Я навсегда запомнил, какой ты была, когда говорила это.
– Тогда жаль, что на мне не было чего-то более сексуального, – неловко пошутила она.
Его глаза заволокло той тьмой желания, которую на всем свете видела только она.
– Поверь, на свете нет ничего сексуальнее, чем ты в моей рубашке.
Он коснулся воротника, и по ее коже побежали мурашки.
– Я всегда хотел тебя, даже когда сам этого не знал.
Его голос был тихим и хриплым.
– Даже во время парабатайской церемонии?
Она ждала, что он рассмеется… Но вместо этого он провел пальцем вдоль ее ключицы, и остановился, добравшись до ямки под горлом.
– Особенно во время парабатайской церемонии.
– Джулиан…
– Не принуждай меня оставить тебя, – прошептал он. – Но куда ты пойдешь, туда и я пойду.
Он расстегнул верхнюю пуговку и обнажил кусочек кожи… Вопросительно посмотрел на нее, и она кивнула. Да, я хочу, продолжай.
– Куда ты пойдешь, туда и я пойду.
Пальцы двинулись вниз. Еще одна пуговка. Открылись округлости грудей. Его зрачки расширились, потемнели.
В происходящем было что-то еретическое, пульсация, дрожь от приближения к запретному. Слова парабатайского ритуала не могут быть так полны желания. И все же от каждого из них нервы Эммы звенели, как струны, словно ангельские крылья били по ним.
Она потянулась к нему, стащила с него рубашку через голову, провела ладонями по груди, спустилась ниже, к талии, к рельефным мускулам пресса, вспомнила каждый шрам.
– И где ты жить будешь, там и я буду жить.
Еще пуговица, и еще одна. Он медленно спустил рубашку с ее плеч, и дальше – с одной руки, потом с другой. Его взгляд был хищным, а руки – нежными. Он гладил ее нагие плечи, склонился и припал губами к нежной коже, спустился по ложбинке между грудями. Она выгнулась в его руках.
– Народ твой будет моим народом, и твой бог – моим богом, – прошептал он, целуя ее.
Она упала назад, увлекая его за собой, на себя. Он вдавил ее в мягкость кровати, обхватил руками, целовал долго и медленно. Она запустила пальцы ему в волосы, как всегда любила делать: шелковые завитки щекотали ладони.
Они неторопливо избавились от оставшейся одежды. Каждый новый обнаженный участок тела давал повод для нового благоговейного прикосновения, нового тягучего поцелуя.
– И где ты умрешь, там и я умру и погребена буду, – прошептал он ей в уста.
Она расстегнула его джинсы, он отшвырнул их прочь. Она чувствовала его твердость, но знала, что можно не спешить. Его руки исследовали все выпуклости и впадинки ее тела, будто ваяя его каждым касанием из золота и слоновой кости.
Она обвила его ногами, притянула к себе. Его губы исследовали ее щеки, волосы, войска вступали в покоренный город. Взгляд не отпускал взгляда, вознося обоих все выше. Они взлетали, двое, ставшие одним, в пламени и искрах, разгораясь с каждым мгновением все ярче, а потом рухнули вместе, взорвавшись как звезды.
Эмма, почти лишившись чувств, лежала, обвившись вокруг Джулиана, на нем и в нем. Раскрасневшийся, покрытый потом, он бездумно перебирал ее волосы, пропускал их сквозь пальцы.
– Смерть одна разлучит меня с тобою, Эмма, – пробормотал он и прижался губами к ее сияющим волосам.
Она закрыла глаза.
– Джулиан… Джулиан… Смерть одна разлучит меня с тобою.
Джулиан сел на край кровати. Он смотрел во тьму.
Его сердце было полно Эммой, но в голове царил хаос. Хорошо, что он рассказал ей о словах Королевы, и о решимости просить изгнания. Но ведь он собирался сказать больше.