мерли именно так?
Теперь у нее были все ответы. Какое-то время назад она спросила Джулиана, что ей делать со всей собранной информацией, но он сказал, что решать это исключительно ей. Он всегда называл эту экспозицию Стеной безумия, но сама Эмма сказала бы, что это, скорее, Стена-здравого-рассудка: именно она помогала ей сохранить вменяемость в минуты бессилия, тоски по родителям и острой нехватки их любви и поддержки.
Это все было для вас, думала она, рассовывая последние снимки по обувным коробкам. Теперь я знаю, что с вами случилось, а тот, кто вас убил, уже мертв. Возможно, дальше все будет по-другому, а возможно и нет. Но я скучаю по вам ничуть не меньше.
Наверное, нужно сказать что-то еще. Что месть оказалась плохим лекарством – совсем не панацеей, как она надеялась. Что ей даже стало немного страшно – теперь-то она знала, какая это могущественная сила, как она тащит тебя вперед. В Туле́ она достаточно налюбовалась на то, как мстительность всеми покинутого, злого мальчишки способна сжечь целый мир – и при этом совершенно не сделать Себастьяна счастливым. Наоборот, месть только добавила ему страданий, хоть он и сумел завоевать все, на что упал его взгляд.
В дверь постучали. Эмма убрала коробки в чулан и пошла открывать. Как ни странно, там оказался Джулиан. По идее, ему полагалось сейчас быть внизу, с остальными. В библиотеке накрыли большой ужин – заказали тайскую еду, – все шутили, смеялись, делились воспоминаниями; Магнус тихо дремал в объятиях Алека, растянувшегося с ним на кушетке. Словно Джейсу и Клэри вовсе и не надо отправляться утром на опасное задание… – но такова жизнь Сумеречных охотников. Всегда задания, и очередная опасность на заре…
Эмма рада была бы посидеть с ними, но общество других людей, когда Джулиан такой… было слишком больно выносить. Больно смотреть на него и скрывать то, что знаешь, и гадать, знают ли другие, а если да, то что они по этому поводу думают.
Джулиан подошел к окну. На небе только начали появляться звезды.
– Мне кажется, я неправильно вел себя с Таем, – сказал он. – Он хотел со мной поговорить, а я отреагировал не так как надо.
– И о чем же он хотел поговорить? – Эмма разгладила на коленях светло-зеленую винтажную ночную сорочку, которая вполне могла сойти и за платье.
Пара завитков цвета темного шоколада упала ему на лоб. Он все еще был красив. Неважно, что она знает – у нее щемило сердце при виде этих сильных рук художника, темного шелка волос, губ в форме лука, глаз… Его манеры двигаться, изящества, всего, что каждое мгновенье шептало ей: «Джулиан…».
– Не знаю, – ответил он. – Я не понял, чего он хотел. Но я бы точно понял, если бы был не под чарами.
– Ты все равно полез за ним на тот костер…
– Я тебе уже говорил: это было что-то вроде инстинкта, я тут ни при чем. А здесь не вопрос жизни и смерти – здесь просто эмоции, и мое сознание их отказывается обрабатывать.
«Эмоции тоже могут быть вопросом жизни и смерти».
– Ты знаешь, почему я все это сняла? – Эмма показала на чулан.
Джулиан нахмурился.
– Ты со всем разобралась. Узнала, кто убил твоих родителей. Это барахло тебе больше не нужно.
– Да и нет.
– Если все пойдет хорошо, Магнус сможет снять с меня чары завтра или послезавтра, – сказал Джулиан. – В зависимости от того, насколько быстро подействует лечение.
– Ты мог уже с ним об этом поговорить, – Эмма села на подоконник рядом.
Когда-то, в другие, лучшие времена, они сидели и читали тут вместе, или он рисовал – молча, сосредоточенно, часами.
– К чему ждать?
– Не могу я вот так взять и все ему рассказать. Не могу показать, что вырезал на руке. Он захочет снять чары немедленно, а сам слишком слаб. Это может его убить.
– А вот это уже эмпатия, Джулиан, – Эмма оценивающе посмотрела на него. – Это понимание того, что может чувствовать Магнус. Хороший признак, нет?
– Может, и да, – кивнул он. – Когда я не понимаю, как поступить с какой-то эмоциональной ситуацией, я делаю одну вещь… представляю себе, как поступила бы ты. На что ты обратила бы внимание, что посчитала бы важным. С Таем все вышло слишком быстро, я не успел. Но обычно это помогает.
– Как поступила бы я?
– С тобой так, конечно, не получается. Я не могу придумать, как бы ты хотела, чтобы я поступил с тобой или в отношении тебя. Не могу увидеть тебя твоими же глазами. Я даже себя твоими глазами увидеть не могу.
Он потрогал ее руку – там, где была руна парабатаев; провел пальцем по линиям.
Она видела его отражение в стекле: еще один Джулиан с таким же острым профилем, такими же тенистыми ресницами.
– У тебя есть талант, Эмма. Доброта, от которой люди становятся счастливы. Ты по умолчанию считаешь, что люди не просто способны быть лучше, но и активно этого хотят – быть лучше. Ты и насчет меня так считаешь. Ты веришь в меня больше, чем я в себя верю.
Эмма изо всех сил старалась дышать нормально. От его пальцев на руне ее всю слегка потряхивало.
Его пальцы отправились гулять вниз по руке, до запястья, а потом опять вверх. Это были умные, легкие пальцы. Он касался ее – словно рисовал. Вот ключицы, вот ямка у основания шеи… Вот верхняя часть груди в вырезе платья.
Эмма поежилась. Было так легко раствориться в этом ощущении, утонуть и забыть обо всем, спрятаться за ним, как за щитом.
– Если собираешься сделать это, сначала придется меня поцеловать, – сказала она.
Он заключил ее в объятия. Губы оказались теплые и мягкие, а поцелуй – нежным, а потом жарким. Ее руки путешествовали по всему его телу – теперь уже это был знакомый маршрут: гладкость мускулов под футболкой, коллекция шрамов, тонкие лопатки, изогнутая впадина позвоночника. Он пробормотал, что она прекрасна, что он хочет ее, что всегда хотел…
Сердце с боями прокладывало себе дорогу вон из груди. Каждая клеточка наперебой уверяла ее в том, что это Джулиан, ее настоящий Джулиан – что он на вкус, на запах, на ощупь точно такой как надо, и что она его любит…
– Идеально, – прошептал он ей в губы. – Так мы можем быть вместе и никому не причинить вреда.
Тело безмолвно заорало: не отвечай! Просто продолжай делать, что делаешь!
Но разум на сотрудничество не пошел.
– И что это должно значить?
Он посмотрел на нее из-под тени волос. Ей отчаянно хотелось притянуть его к себе и покрыть тысячей поцелуев, закрыть глаза и забыть, что что-то не так, не так, не так…
Но ей никогда еще не приходилось закрывать с ним глаза.
– Все дело в эмоциях, а не в акте, – сказал он. – Если я тебя не люблю, мы можем этим заниматься, быть вместе физически, и проклятие не сработает.
«Если я тебя не люблю…»
Она внезапно почувствовала себя очень усталой.
– Видимо, так и есть. Ты только что сказал, что хочешь меня. Что я прекрасна. Но ты не сказал, что ты меня любишь. Хотя раньше всегда говорил.
Что-то промелькнуло у него в глазах.
– Я не тот же, что было раньше. Я не могу сказать, что чувствую вещи, которых не понимаю.
– Ну, а я хочу того, что был раньше. Я хочу Джулиана Блэкторна. Моего Джулиана Блэкторна.
Он протянул руку – она отступила. Не потому, что не желала его прикосновения, а потому что очень его желала. Ее тело не видело никакой разницы между этим Джулианом и тем, который был ей так нужен.
– Тогда кто я для тебя? – он уронил руку.
– Ты – некая личность, которую я буду защищать, пока мой Джулиан не вернется снова жить внутри тебя, – сказала она. – Эту личность я не хочу. Я хочу того Джулиана, которого люблю. Может, ты и в клетке, Джулс, но пока ты такой – я в клетке вместе с тобой.
Утро как всегда обрушилось на нее ярким солнцем и докучливым щебетом птиц. Эмма вышла из комнаты с раскалывающейся головой и обнаружила околачивающуюся возле двери Кристину в симпатичном персиковом свитере с жемчужинками вдоль ворота с кружкой кофе в руке.
После ухода Джулиана Эмма проспала от силы часа три – и это были очень плохие три часа. Когда она захлопнула за собой дверь, Кристина так и подскочила.
– И сколько кофе, интересно, ты уже выпила? – осведомилась Эмма, надевая желтый ободок с ромашками.
– Эта – третья, – сообщила Кристина. – Чувствую себя колибри.
Она помахала для наглядности кружкой и пристроилась рядом шаг в шаг.
– Мне надо с тобой поговорить.
– Это зачем еще? – осторожно поинтересовалась Эмма.
– Моя личная жизнь – сплошной кошмар. Que lio.
– А, отлично. Я боялась, это будет что-то про политику.
– Я целовалась с Кьераном, – трагически выдала Кристина.
– Чего? Когда? – Эмма чуть ступеньку не пропустила.
– В стране фэйри, – простонала ее подруга.
– В смысле, в щечку целовалась или как?
– Нет. Настоящий поцелуй. Губами.
– И как это было?
Ей никак не удавалось представить себе целующегося Кьерана: он всегда был такой холодный и отстраненный. Красивый, конечно, но красотой статуи, а не живого человека.
Кристина покраснела, краска залила ее лицо и шею.
– Это было хорошо, – придушенным голосом ответила она. – Нежно и очень… заботливо. Как будто я ему небезразлична.
Еще более странно. Однако дело было не в том, чтобы представить себе Кьерана, а в том, чтобы поддержать подругу. Которой было бы лучше оказаться с Марком, но Марк расторопностью не отличался, да еще это связывающее заклятие…
– Ну, что случилось в стране фэйри, в стране фэйри и останется, – рассудительно заметила Эмма.
– Если ты имеешь в виду, что не надо говорить Марку, так он уже знает. А если собираешься спросить, хочу ли я быть только с Марком, то на это я ответить не могу. Я понятия не имею, чего хочу.
– А что Марк и Кьеран думают по поводу друг друга? У них все еще романтические отношения?
– Они любят друг друга, в это я вмешиваться не могу, – в ее голосе была такая печаль, что Эмма чуть не встала посреди коридора как вкопанная и не принялась душить подругу в объятиях – к счастью, они уже дошли до кухни.