«Потому что люблю вас больше жизни», — прозвучал в голове его голос, и она затрясла головой, зажмурилась.
Она словно зависла в двух мирах, в двух временах — нынешнем и том, в котором Макс был еще жив. Она слышала, как докладывают за дверью кому-то из начальства о ее самочувствии, слышала, как содрогается земля и трещат стены. И ей было все равно. Она пила бульон — и не чувствовала вкуса, у нее брали кровь — она не чувствовала боли. В открытых дверях в соседнюю палату, оборудованную под часовню, было видно, как отец Олег зажигает толстенькие свечи — она втягивала носом воздух и не ощущала запаха. Будто лишилась способности ощущать.
И только когда разгорелись свечи, а пламя над ними вдруг соткалось в огненную птицу, которая метнулась к ней, Алина дернулась от неожиданности и вынырнула из тяжелой дремы. Птица, держащая в лапах небольшой кувшинчик, закружила вокруг, что-то сердито клекоча, и Алина непонимающе смотрела на нее. Как и все окружающие — замершие врачи и священники.
Видимо, отчаявшись, огнедух сбросил кувшинчик ей на колени — принцесса не успела подхватить его слабой рукой, и он упал на пол, разбившись. Внутри оказался сложенный несколько раз лист бумаги.
Матушка Ксения наклонилась, подала принцессе — и Алина раскрыла его. Выдохнула: выпал оттуда с письмом рисунок, очень схематичный — где она с длинными спутанными волосами, в больничной рубашке, укутанная в плед, сидела в кресле и читала письмо.
Алина потрясла головой, глядя на рисунок. Еще раз потрясла. Заторможенно взяла письмо и стала читать.
«Я только что нарисовала тебя в кресле и с крыльями и поняла, что чувствовала твое возвращение с полчаса назад, — писала Каролина, старательно выводя слова и делая их изящными . — Без тебя мир был не полон, Алинка. Слушай, ты мне снилась ночью, и ты мне говорила: „Я не сдамся без боя“, представь? И еще я видела тебя в светлом капюшоне, как у монашки, с серой лентой!»
Алина все заторможенно смотрела то на рисунок, то на письмо, когда вновь полыхнули свечи: отец Олег понятливо и быстро стал выставлять в песчаный подсвечник еще и еще, — и вновь вылетел оттуда огнедух с письмом.
Теперь оно было от Васи.
«Алиночка, сестренка, как я счастлива, что ты вернулась! — писала сестра, и Алина ощущала сквозь строки и ее тепло, и ее любовь. Вновь навернулись слезы. — Тебе успели объяснить, где ты? Если нет — ты в бункере в сорока километрах от столицы, связи сейчас нет, снаружи бьются боги, и мы все ждем исхода битвы и молимся за то, чтобы она закончилась благополучно для Туры. Я распоряжусь забрать тебя, как только будет такая возможность, или сама прилечу к тебе, а пока побудь там, прошу, отдыхай, набирайся сил. Дай боги, мир выстоит, и я смогу обнять тебя, родная. Если захочешь написать ответ — передай его с этой же птицей, либо порежь руку, протяни руку к пламени и скажи: „Отзовись, стихия от стихии моей!“ На пламя появится огнедух, который, выпив твоей крови, сможет отнести мне письмо…».
Не успела Алина дочитать письмо от Василины, как рядом с ней закружились сразу две птицы. И она уже без страха, едва подняв слабую ладонь, взяла маленькую округлую бутылку, еще пахнущую молоком, из лап одной из них.
Письмо от Поли. Лицо ее тронула недоверчивая улыбка.
«Привет, младшая! — Алина словно услышала бодро-жизнерадостный голос Пол . — Я страшно завидую, что самое потрясающее приключение в нашей семье досталось тебе, а не мне. А я сейчас — скучная замужняя дама. И пишу какие-то глупости вместо того, чтобы попробовать передать тебе, как я тут старалась не визжать, когда поняла, что ты очнулась! Алиша, я так хочу тебя увидеть! Надеюсь, это случится скоро — если нас всех не прикончит конец света. Но теперь я еще больше верю, что его не будет, не можешь же ты вернуться только для того, чтобы нас тут всех накрыло, правда?»
Следующее письмо. В медицинской склянке.
«Здравствуй, ребенок, — иронично и с любовью писала Марина, — ну ты нас всех и напугала. Говорят, ты там замуж ухитрилась выйти? Не поверишь, я тоже. Поздравляю с вступлением в семейный топ самых странных свадеб, Алиш. И обнимаю тебя крепко — нас сейчас немного трясет, я периодически наблюдаю на экране бой богов и представляю, что ты бы зуб отдала, чтобы тоже это увидеть. Намекаю — у тебя в бункере тоже должны быть внешние камеры и наверняка кто-то из тех, кто сейчас топчет Туру огромными ногами, попал в объектив. Жду не дождусь, когда смогу обнять тебя по-настоящему».
С каждым письмом в душе Алины что-то оттаивало. Она ощущала, что сестры невидимыми стоят рядом, обнимая ее. И последней в этот незримый круг ступила Ангелина.
«Все это время у меня болело сердце за тебя, — писала она, — даже представить боюсь, через какие испытания тебе пришлось пройти. Но главное — ты вернулась. Главное — ты жива, милая. Если бы ты знала, как мы все любим тебя и как счастливы, что ты здесь. Закончится война и мы сможем обняться. Люблю тебя, с возвращением домой, родная».
Алина откинулась на кресле — вокруг нее кружили огнептицы, по щекам ее текли тихие слезы. Боль ее не ушла, но словно стала чуть терпимее — потому что тут, на Туре, были еще люди, которые любили ее и которых любила она.
И она попросила бумагу и ручку и старательно, вновь вспоминая, как писать, начала выводить ответы сестрам. Она писала долго, очень долго — пока не сообразила, что землю перестало трясти, а со всех сторон льется золотое сияние. Оно коснулось и Алины, обняло ее, укутало, подняло над горем — и она вдруг вспомнила, как совсем маленькая тихо-тихо сидела на руках у мамы, и как тепло и безопасно было тогда прижиматься к кому-то большому, теплому, любящему.
Рука ее дрогнула, тело расслабилось — оказывается, мышцы были напряжены до боли и зубы стиснуты.
— Бой кончился, — тихо сказал отец Олег. — Захватчики пали.
Затягивались раны у бойцов, восстанавливались выгоревшие маги. Засиял мягким светом шар с белоснежными крыльями и над спящей в больничной палате Люджиной Дробжек. Она не проснулась, но проснулся Игорь Стрелковский, который всю ночь помогал Вершинину, а затем сидел рядом с ней до тех пор, пока его не начало клонить в сон — и тогда он примостился спать рядом на полу, держа ее за руку.
Сейчас он сквозь ресницы смотрел на шар, истекающий сиянием на Люджину — и на него самого, и по щекам его катились слезы, и он шептал благодарственную молитву Триединому.
В это же время на растерзанном холме в центре Тафии с изумлением и благоговением наблюдали за анхель Ситников и Свидерский.
По всему Городу-на-реке словно зажглись тысячи маленьких солнц. От теплого крошечного шара с крыльями, зависшего и над холмом, лилась благодать Триединого, и Александр смотрел вверх, подставляя лицо свету, чувствуя, как всепроникающая сила восстанавливает тело. Ситников расслабленно дышал рядом с ним.
До восстановления внешнего резерва было еще далеко, но внутренний наполнился до края, запустил процессы регенерации, возвращая молодое тело. За сутки обновятся клетки, подчиняясь вшитому заклинанию, и вновь будет телу тридцать пять, а не восемьдесят, как сейчас.
Раскрылся один из саркофагов и тяжело зашевелилась в нем Виктория. Александр поднялся: она, старенькая и седовласая, еще лежала с закрытыми глазами, — и он сел рядом с ней, взяв ее за руку.
Вики очнулась, когда анхель уже почти истаял. Некоторое время она молча смотрела вверх, на истекающего золотой благодатью духа, который понемногу тускнел, и на лице ее появилась слабая, болезненная улыбка. Затем перевела взгляд на Сашу, на их сплетенные морщинистые руки. И затем уже со скрытой надеждой повернула голову ко второму саркофагу.
Но сияние не трогало его. Некого там было излечивать.
Взгляд ее потух и губы вновь горестно опустились. Она повернулась набок, лицом к Мартину, закрыв второй рукой лицо, и застыла.
Растворился в воздухе анхель, унося с собой покой. Саша так и сидел рядом с Викой, удерживая ее горячую руку. Ситников неловко отошел, пробормотав, что наберет для них воды во флягу.
— А что с Максом? — спросила она сипло, не отнимая руку от глаз. Такой голос бывает у людей, которые беззвучно плачут.
— Не понимаю, — ответил Александр скрипяще. — Сигналка на месте, — он поднял вторую руку, на которой переливалось несколько нитей, в том числе и настроенная на Макса, — но она никак не реагирует. Может, он без сознания? Я пока, — он выставил ладонь вперед, просканировал пространство, — точно не смогу открыть к нему Зеркало. Даже переговорное.
И он почти ожесточенно дернул три раза сигналку. И Вики, отняв руку от мокрого лица, сделала то же самое.
Излечили анхель и раны богов — и великая пятерка, приняв человеческий облик, умиротворенно стояла рядом, спинами друг к другу, опираясь друг на друга, глядя, как начинает утихать истерзанная земля Туны. И пусть не было с ними рядом шестого брата, хитроумного Инлия, стихия его пронизывала все вокруг, усиливаясь, как и остальные.
Тут же, на земле, на которой когда-то все началось, над которой до сих пор тонко звенело эхо давних запретов и клятв, и повернулись вновь друг к другу Красный Воин и Черный Жрец. Повернулись и застыли в молчании.
Но недолго оно продлилось — Черный Корвин первым поклонился брату и проговорил:
— Многое я понял, пока умирал внизу, брат. Я неправ был, Иоанн. Прости меня и пусть сегодняшний день станет началом мира между нами. Никогда больше не посягну я на твою силу, на твою землю, на твоих детей. Спасибо, что отпустил ко мне нашу общую дочь. И ты прости меня, жена моя, сестра возлюбленная, — он склонился и перед богиней, которая смотрела на всех с мягкой материнской улыбкой. — Никогда больше я не сделаю тебе ничего против твоей воли. Спасибо тебе, что упорно плела узлы судеб, что давала мне силы, что звала меня и что вытащила, наконец. Спасибо всем вам.