Некоторое время мы увлеченно целовались. Он гладил меня и, когда оторвался от губ, задержал руку на своем имени в низу живота.
— Ты мой сплошной фетиш, Марина, — пробормотал он, проводя пальцами по вытянутым буквам. Я проследила за его движениями.
— Да, к концу беременности ты будешь очень большим змеем, — фыркнула я, и он вновь захохотал. Но руку не убрал — продолжил гладить меня, и я довольно зажмурилась, расслабляясь от его движений. Я обожала эти мгновения — когда мы оттачивали друг друга свою иронию и возбуждение.
— Сложные ощущения, — наконец, признал он. — С одной стороны то, что происходит с тобой — это какой-то космос. Жизнь порождает жизнь и все такое, а мне позволено лишь наблюдать. С другой, я смотрю на тебя и понимаю, какая ты красивая. А с третьей — я тебя хочу, Марин.
— Доктор Кастер дал нам еще месяц, — напомнила я, поиграла ногой с браслетом и куснула его за руку, которой он коснулся моих губ. — Потом только обниматься. Но пока я не готова уйти в зону без секса, Люк.
— Это хорошо, — он уже следил за моей качающейся ногой, на которой туда-сюда скользил браслет-сетка, сверкая сапфирами, изумрудами, рубинами и аметистами, и голос его охрип еще больше. — Но ты ведь скажешь, когда почувствуешь, что больше не нужно?
— Конечно, — пробормотала я, удивляясь тому, как легко мы листали темы и как легко переходили с одной эмоции на другую. — А ты способен воздерживаться, Люк?
— С трудом, — ответил он, поглаживая меня по бедру. — Придется уходить в работу. Буду третировать мэров городов, таскать корабли из моря. Там их хватит на сотню твоих беременностей. На крайний случай я обещал Инлию построить ему обитель… до того, как пообещал пить не больше бутылки вина в год. Вот, построю и буду уходить туда молиться. Стану почти святым…
— В смысле ты обещал пить не больше бутылки вина? — насторожилась я.
— Какие только обеты не дашь на грани жизни и смерти, — усмехнулся он. — Но я как-нибудь придумаю, что наливать в бокалы на романтических вечерах с тобой, детка. Но это тогда, когда период воздержания закончится.
— А ведь если дети будут беспокойные, то воздерживаться придется куда дольше, Люк.
Он вдруг словно очнулся от шутливо-мечтательного настроя и внимательно посмотрел на меня.
— В это, наверное, сложно поверить, но я не умру от долгого воздержания, Марин. Ты чего-то боишься?
— Мне тяжело об этом говорить, — признала я. — Я и сама еще не сформулировала, если честно, Люк. Сейчас, когда беда отступила, я снова понимаю, что не готова к родам и ничего не знаю о детях. Но с этим я справлюсь — надо уметь нести ответственность за свои решения, правда? Я боюсь, что дети разделят нас. Что я буду дома с ними, а у тебя будет целая жизнь снаружи.
— И что в этой жизни я из-за воздержания посмотрю на какую-то еще женщину?
Я удрученно кивнула.
— Детка, я в жизни не знал, что такое — любить кого-то одного и хранить верность кому-то одному, — сказал он мне хрипло. — Но теперь знаю. Понял. С твоей, — он усмехнулся, — помощью. Знаешь, мы так и не обсудили тот случай с Софи, но недавно Тамми преподал мне урок, что все нужно обговаривать. А я обучаемый, честное слово.
— Только не в том, что касается риска, — шепнула я наставительно.
— Потерять тебя я рисковать не буду, — ответил он. — Ты очень хорошо это в меня вбила, поверь. Так что не переживай, — он склонился ко мне и поцеловал меня в губы. — Я слишком тебя боюсь, чтобы изменять.
Я фыркнула и схватила его за волосы, продолжая поцелуй, и быть бы завтраку отложенным на часок, когда в воздухе раздался треск, и чуть скрипящий голос проговорил:
— Госпожа герцогиня, скажи, что ты уже проснулась, или кинь в меня тапок, если нет. Я не смотрю, если что.
Я обернулась, увидела зависший у кровати переговорный телепорт.
— Март! Я так рада! Мартин!
— Я тоже чертовски рад, барон, — вторил мне мой муж, переводя дыхание, — но как же вы невовремя, вы бы знали.
Я засмеялась ему в плечо, и Люк, натянув на меня одеяло, прижал к себе, целуя куда-то за ухо.
— Ах как жаль, — совсем не извиняющимся тоном сказал Мартин. — Придется мне дать вам сатисфакцию коньячком, герцог. Марина, это ты там хихикаешь на фоне?
— Я, — призналась я, вытирая слезы. — Я очень рада тебя слышать, Мартин. Очень. Ты умница, что воскрес.
— Я тоже так думаю, — согласился со мной теплый и тоже дребезжащий голос Виктории.
— А вот вы, леди Виктория, вовремя, — оживился Люк. — Майлз очень хотел вас приспособить к наведению переправ.
— Как только руки перестанут дрожать от слабости, — отозвалась Виктория. — Пока поднимаем резерв, герцог.
— А вы где сейчас? В Тафии? — спросила я, улыбаясь.
— Нет, мы в доме у Деда. Алмаза Григорьевича. Вчера провожали его в последний путь, — объяснил Мартин и я вытерла мгновенно набежавшие слезы, вспомнив едкого и доброго старика. — Но у меня хорошая новость! Представляешь, ты скоро сможешь меня не только услышать, но и увидеть. Примете нас с Вики на постой? Оказалось, что нам негде бросить свои старые кости, пока на них снова не будет молодое мясо.
— Конечно! — обрадовалась я. — Я прикажу подготовить вам покои. Вы надолго?
— Дней на десять, пока не восстановимся обратно до привычного возраста.
— Я буду правда рада, — подтвердила я. — Очень, Мартин, Виктория…
— У нас через полчаса завтрак, — вклинился Люк. — Дайте нам десять минут и выходите, ориентируясь на Марину. Я тоже буду очень рад видеть вас в гостях.
Я успела и одеться в длинное синее платье, и снять браслет с ноги, и тронуть расческой волосы, и смирно ждала Марта с Викторией в гостиной, пока Люк курил на балконе за плотно закрытой дверью. С улицы слышался лай Бобби — его по снежку выгуливал кто-то из слуг, назначенный Ирвинсом на эту нелегкую должность.
Зеркало открылось ровно через десять минут — и когда оттуда шагнул сначала мой сильно постаревший и очень любимый друг, а затем и его жена, я снова заморгала заслезившимися глазами. Сквозь слезы мне показалось вокруг них обоих какое-то странное свечение, но я потерла глаза — оно пропало. И я поднялась другу навстречу, разглядывая его.
Возраст не согнул его плечи, и улыбка была все та же, Мартиновская, и глаза были его — но потускневшие, словно старое зеркало. Но я увидела старость — в нем и Вики. Увидела, как она иссушает и обесцвечивает человека, набрякает под глазами, иссекает морщинами, ложится на волосы пеплом, и на миг испугалась того, что в этом странном теле скован все тот же мой друг, с его молодым и ярким духом, и снова расплакалась.
— Нам уйти обратно и возвращаться молодыми? — пошутил Мартин. Все он, как всегда, про меня понимал.
— Не смей, — рассмеялась я сквозь слезы. — Я сейчас все время рыдаю, так что не пугайся. — А затем обняла его крепко-крепко и проговорила: — Ничего. Зато я получила шанс увидеть тебя старичком. Ты-то через шестьдесят лет, когда я буду уже старушенцией, все еще останешься молодым, да? Как же все-таки хорошо, что ты живой, Март! — и я снова прижала его к себе и отступила. — Виктория, тебя я тоже рада видеть, правда, — и обняла ее.
— Я понимаю, — сказала она беззлобно, — видя Марта, нельзя не обнять Марта первым.
— Именно, — засмеялась я. Скрипнула балконная дверь, запахло снегом и табаком — вошел Люк. С теплотой обнял Мартина — они усердно поколотили друг друга по спине, — поднес к губам руку Виктории.
— Я бы предложил выпить, но не могу, — усмехнулся он. — Да и вам вряд ли полезно будет, да?
Мартин сокрушенно развел руками. И я не выдержала — снова обняла его. Эти послевоенные дни стали временем сбора моего сердца, разбитого тревогой за тех, кого я люблю, и как бы ни заглушала я его работой, оно все равно болело. А сейчас все возвращалось на свои места. Я не знаю, как я жила бы, приди к нам Виктория одна, без Мартина. Мне стоило подумать об этом и начинали катиться слезы.
Его жена и мой муж смотрели на наши обнимания снисходительно.
Мы показали гостям их покои на третьем этаже — там вовсю суетились слуги, а Ирвинс, одним взглядом сняв с Марта и Вики мерки и оценив, что они пришли ни с чем, тихо приказал горничным принести одежды и обуви.
— Мы чуть-чуть у тебя откормимся и заглянем в мой дом в Блакории, прихватим вещей, — объяснил Мартин. — Пока не осилим два перехода за день.
Мы провели их к завтраку — и там Виктория очень тепло обнялась с леди Лоттой, которая и виду не показала, что удивлена изменениями во внешности гостей.
— Спасибо, что приглядывали за моим сыном, Виктория, — сказала она с достоинством.
— Не за что. Это очень интересно, — отозвалась волшебница, и мы все посмотрели на Люка с пониманием того, о чем она говорит.
Маргарета и Берни, которые были тут же, разглядывали гостей с нескрываемым восторгом.
Мы очень много говорили за столом — так я узнала, что мое горячечное видение давно-давно, в другой жизни, оказалось почти правдой и Марта действительно убивал огромный бог-стрекоза. Я снова слушала про то, как мой муж шел в дворец Инландеров после боя с Ренх-сатом, как бился он в Нижнем мире, как выходили оттуда Ангелина и Нории и как лечил он Демьяна, как ударил в глаз бога-кузнечика, и снова осознавала, с каким невероятным человеком меня свела судьба. Я слушала Марта и Викторию, и понимала, как мне повезло, что в моих друзьях — эти двое. И снова я слушала их благодарность за то, что напоила их кровью — и мне было хорошо осознавать, что без моей капли участия, возможно, война не была бы выиграна.
Впрочем, мы все стали этими каплями, сложившимися в океан, исправивший судьбу мира.
— А вы понимаете, — сказала я, — что про вас… про вас всех напишут книги, снимут кино, нарисуют комиксы? Про вас напишут в учебниках, прямо в разделе «Межмировая война», сложат песни и стихи. Вам поставят памятники, а к храму в Тафии и на площадь в Норбидже и в другие места… на базу боевых магов, и на площадь Победоносца в Иоаннесбурге, и на пики Милокардер, и к озеру, где Четери победил паука, будут водить экскурсии? И детей в вашу честь назовут… и котов. А еще, представляете, мы — последнее поколение, которое помнит небо без черной луны?