Алине все еще было непривычно называть его так — но она упорно называла про себя. Макс. Не профессор, не лорд Тротт, только Макс. Это словно протягивало еще одну нить между ними, словно не давало ему отдалиться.
— Тайкахе сейчас принимает людей на площади. Я предупредила его, он ждет нас, — продолжала Полина. — Я рассказала ему вкратце о твоей проблеме, но он сказал, что ему нужно посмотреть на тебя.
Шамана Алина помнила по обряду возвращения Пол. Она знала, что осталась всего пара дней до того, как Поля будет свободна от ухода в медвежью ипостась, и ждала этого, и это наполняло ее сердце надеждой — ведь если уже почти удалось вернуть Полю, то могущественный Тайкахе сможет помочь и ей?
Мощеная брусчаткой площадь перед скалой с замком была полна людьми. Шумели пышные, тронутые нежно-зеленой весной кроны у домов с цветными крышами, качались на ветру деревянные вывески. Совсем немного прошло с божественного боя и разломов земли, которые не пощадили и Бермонт, а вот — на площади уже организовалась ярмарка и люди и берманы торговали всем, чем придется, покупали, выменивали, смотрели кукольное представление, сидели на деревянных лавках и пили что-то горячее из высоких деревянных стаканчиков. Люди и берманы видели королеву, кланялись ей, уступали дорогу охране, но как-то сдержанно, уважительно, без криков и ликования. Словно понимали, что у ее величества тоже могут быть дела.
— А почему у вас так тепло? — удивилась Алина. — Мне кажется, лишь на пару градусов холоднее, чем в Иоаннесбурге, а мы насколько южнее, Поля!
— Демьян говорит, тут стало теплее с тех пор, как мы поженились, — пожала плечами сестра. — Я усилила его, а сила Бермонтов помимо прочего делает климат более плодородным и теплым, отодвигает льды. Без Бермонтов большая часть страны была бы покрыта ледником, представляешь? Но когда воцарился Михаил, льды стали отступать…
Алина с любопытством смотрела на сестру. Да, Полина действительно полюбила эту страну. А люди Бермонта полюбили ее.
Тайкахе, в пестрых выцветших одеждах, улыбающийся и жующий что-то похожее на вяленое мясо, сидел на полу в яранге, покрытой шкурами внутри и снаружи. На очаге кипел котелок с чем-то темным, горьковато пахнущим. Дым уходил в дыру в вершине яранги, но дышать было легко — пахло травами и землей.
— Хорошо. Хорошо. Ты пришла, сестра моей солнечной королевы, — проскрипел он с удовольствием, вытирая руки о штаны. Но тут же плеснул на руки что-то из маленькой фляжки, протер лоскутным одеялом.
— Здравствуй, Тайкахе, — тепло проговорила Полина. Склонилась и ласково поцеловала его в чумазую щеку.
Впрочем, если бы он сделал для Алины то, что сделал для Поли, она бы ему и руки целовала.
— Здравствуйте, Тайкахе, — повторила пятая Рудлог за сестрой и уважительно поклонилась ему.
— Не надо, не надо, — довольно проговорил старик, глядя на нее так, будто все видел и все понимал. — Впору мне тебе кланяться, птаха, помогшая выйти Черному. От же диво, не думал я, что увижу женку крылатую, а вот вижу тебя своими глазами. Садись же, садись рядом, вот тут, — и он похлопал рядом с собой ладонью.
— Я бы одна не помогла, — покачала головой Алина, не без усилия, с помощью Поли садясь. Сама Пол села с другой стороны.
— Но и без твоего огня ничего не вышло бы, — сказал он, раскуривая трубку и глядя на Алину. Зрачки его расплывались, выцветшие глаза становились черными, и голос понижался. — Понимаю твою беду, понимаю, пташка сильная, вольная. Но скажи о ней. Духи говорят, хорошо озвучивать небесным сферам то, что желаешь, если это угодное желание. Слова ведь — те же заклинания.
Алина глубоко вздохнула.
— Я хочу, чтобы мой муж, Максимилиан Тротт, растворившийся в темной стихии, вернулся ко мне, — проговорила она четко.
Дым из трубки вдруг потек спиралью, расширяясь. И Тайкахе мягко взял принцессу за руку с брачным браслетом.
— Вижу, что связь есть, дочь Красного и Черного. Есть брачная связь. Ай, хорошо. Значит, не мертв он. Ведь не может вернуться мертвое. Только живое.
Алина перевела дыхание. Какая-то часть напряжения ушла с этими словами.
— Можно ли позвать моего мужа через эту связь? — спросила она сипло.
Шаман думал, качаясь, держа ее руку в руке и попыхивая трубкой, думал, думал, а затем запел вибрирующим низким голосом, от которого Алину повело. Она словно поднималась спиралью с дымом трубки, словно летела наверх, раскинув руки, а вся тоска, и боль, и слабость оставались позади — она видела потоки стихий и черное-черное огромное небо с далекими звездами… а затем все схлопнулось в темному.
В себя она пришла от вкуса алкоголя и полыни на губах. Приподняла голову — поила ее Поля, а Тайкахе все так же курил, печально глядя на нее.
— Ай-ай, слаба ты очень, пташечка, — проговорил он, — но что надо, увидел я твоими глазами, сестра моей королевы. Звать можно, да не откликается он, эх, бездумен, безволен. Было бы тело, было бы дело. Хоть прядь волос, хоть капля крови… А сейчас, эх… эх. Как жена ты можешь позвать его, а я усилить твой зов, но, чтобы позвать, в твоем теле должны быть силы. Много сил. А ты мерцаешь едва-едва. И то, боюсь, не хватит моих умений, надо круг собирать, надо вместе петь — и то, тело бы… хоть кусочек плоти бы… Прядь волос, одного-двух не хватит… Не будет, то нательную одежду нестиранную, но это слабее, хуже, сильно хуже…
— Я все сделаю, — пообещала Алина. — Я все найду, Тайкахе.
Поля коснулась ее лица, и принцесса поняла, что оно мокрое. А затем взглянула на сестру — в ее глазах стояли слезы, и смотрела она с такой болью и пониманием, что Алине стало еще горше.
Тайкахе достал из сумок две склянки — одну с тягучей зеленой жидкостью, другую с чем-то золотистым, переливающимся изнутри.
— Ешь, спи, гуляй на солнце, пей огонь, пей тьму, — проговорил он и передал ей пузырьки, заткнутые темными пробками. Золотистая была такая теплая, что Алина улыбнулась и приложила ее к щеке, а зеленая покалывала холодом. — Тут вытяжки из растений, что раздуют твой огонь и твою тьму, пташечка. Капай утром на мед огонь, а вечером на мед тьму, поможет быстрее встать на ноги. И приходи ко мне месяца через три. Попробуем еще, попробуем.
Поля на прощание обняла ее крепко-крепко.
— Есть надежда, — шепнула она ей.
— Пока мы живы, есть надежда, — ответила Алина то, что так часто говорил ей Макс на Лортахе. — Спасибо, Пол.
Поход к Тайкахе дался ей так тяжело, что она, вернувшись, проспала часов семь и затем, поужинав, до самого утра.
Дома расступились — машина выехала на площадь перед Храмом Всех Богов. Тело остывало после сна, но напряжение в душе не уходило, заставляя Алину трястись мелкой дрожью. Она чувствовала, как то проявляются, то исчезают за спиной крылья, но даже выдохнуть не могла — боялась, что снова закричит.
Когда водитель подвез ее к храму, она открыла дверь, не дожидаясь, пока откроют ей, и тяжело, покачиваясь, побрела к арочному входу. Храм, кругло-шестиугольный, по размеру похожий на небольшой стадион, наливался в предрассветными серо-розоватыми тенями. Большие двери были закрыты, но всегда была открыта маленькая дверь — для таких, как Алина, которым нужно было к богам прямо сейчас.
Она вошла внутрь. Издалека глянули на нее Великие Стихии, окутанные туманом — а она посмотрела на них и пошла к ним по песку, который, холодный и липкий, тут же набрался в шлепанцы. Идти было трудно и больно, и потому она оставила обувь и побрела дальше босиком. Сердце заходилось так часто, что началась одышка.
Не так далеко стояли боги от входа — метров двадцать, не больше, и виднелись за ними монастырская, хозяйственная и лечебная часть — но Алине казалось, что шла она вечность, и чем ближе подходила, тем дальше они становились.
«Точно как на Лортахе», — вспомнила она и невесело улыбнулась. Да, она уже не раз проходила это и потому упорно брела вперед. А когда остановилась, боги, безмолвные, мраморные, прекрасные, пахнущие маслами, пропитавшими песок, безучастно взирающие сквозь нее пустыми глазницами, нависли над ней.
И она подняла голову и посмотрела каждому в глаза. Крик, который она так долго сдерживала, застрял где-то в горле. Но и страха не было, как не бывает его у умирающих или у тех, кто уже много раз прошел через смерть.
Ее шатало — короткий проход по песку отнял силы.
— Вы ведь все должны мне, — прошептала она горько. — Все. Ты — она ткнула пальцем в Ворона, — потому что забрал того, кого я люблю, и заставил его пользоваться моей силой, чтобы донести тебя. Ты, отец, — она повернулась к Красному, который будто бы чуть начал светиться — или казалось ей? — потому что не защитил меня. Да ты никого из нас не защитил! — крик, наконец, начал пробиваться наружу, а с ним — и ярость, заставляющая слезы вскипать на глазах. — Вы, — указала она на Зеленого, Желтого и Белого, — потому что видели, как все начиналось, и ничего не делали. Вы же боги, как вы могли допустить все это? — и она повела руками вокруг, указывая на весь мир, на всех тех, кто потерял своих близких за месяцы войны и за последний бой, указывая на себя, маленькую, растрепанную, краснолицую, истощенную, стоящую перед ними. — И ты, Матушка! — крикнула она. — Ты сняла с меня свою защиту. Ты отправила меня в тот мир. Я справилась, правда ведь? — она всхлипнула. — Я справилась! Так почему ты не можешь помочь мне? Почему ты не можешь вернуть? Вы все — почему? Вы не можете или не хотите, потому что есть что-то важнее, чем моя боль? Чем боль какой-то там девчонки?
Боги молчали, да и не думала она, что они ответят, но все равно всматривалась в беломраморные лица с той надеждой, с какой ребенок выпрашивает что-то безнадежное у родителей. Туман тек по песку, обнимал ее своими щупальцами — и словно теплее становилось на душе, спокойнее.
Алина вдруг ощутила, что сейчас рухнет — она будто выплеснула в этот крик все оставшиеся крохи сил, — и потому добрела до статуи Синей, прижалась спиной к той стороне, где не было чаши с маслами и села на песок. Ее трясло, и она откинула голову на теплый мрамор и закрыла глаза. И качнулась под ней земля, как будто морской волной, и жаркое что-то коснулось лица, будто кто-то ласково погладил ее крылом.