Из карьера, захваченного солдатами Доусона к северу от города, привезли новую партию метательных камней, и атака на городские стены возобновилась. Как-то ночью отчаянная горстка храбрецов выскользнула из города под покровом темноты и попыталась сжечь катапульты. Две сгорели, с помощью третьей Доусон вернул калтфельцев обратно. Даже не потрудившись их предварительно убить.
И каждое утро к нему приходила троица жрецов.
Сейчас Доусон сидел на походном стуле, вытянув оголенные ноги; оруженосец вытаскивал впившихся в кожу клещей. Влажное и солнечное летнее утро наводило на мысли о купании в озере. Жрецам, детям пустыни, такая погода была не по нраву.
– Милорд, мы выиграем для вас эту битву, если позволите.
– Не позволю, – отрезал Доусон, повторяя ответ, который давал каждое утро. – У Антеи достаточно сил разбить Калтфель без вашей помощи, именно это я и намерен сделать.
– Послушайте, милорд…
– Достаточно, ступайте, – велел Доусон, как в предыдущие дни.
Жрецы сладкоречивы, и, если не держать их в узде, можно им поддаться точно так же, как он поддался на Серефском мосту при взятии второй башни.
Глядя в спину удаляющимся жрецам, Доусон улыбался.
Солдаты успели прикончить запасенный провиант и переключились на подножный корм. Вокруг не осталось ни одного дерева, от сырых дров воздух полнился мутным белым дымом. Из Антеи подходили обозы, фуражиры забирались все дальше, прочесывали местность почти у южных болот, забивая скот и разрушая фермы. Война превращалась в испытание на стойкость, медленный и трудный ее финал становился расплатой за слишком быстрое и легкое начало. Доусон понимал, что при жизни нынешнего поколения земля от такого разора не оправится.
На двадцатый день осады антейский солдат умер от лихорадки, которую подцепил на южных болотах. В отсутствие нормального священника Доусон сам совершил все, что положено по ритуалу, а затем приказал расчленить труп и забросить в город.
На двадцать первый день над южными воротами взвился флаг, означающий призыв к переговорам, и из города выехали три безоружных всадника. Доусон взял с собой Фаллона Броота и Дасида Банниена, намеренно проигнорировав жрецов. Все шестеро сошлись за столом на пустынном пространстве между утомленной армией и полуразрушенной столицей. Астерилхолдцы, несмотря на запавшие щеки и тощих коней, держались гордо, хоть и поглядывали заинтересованно на привезенные оруженосцем Доусона окорок, корзину летних яблок, голову сыра и бочонок пива. Впрочем, Доусон не спешил предлагать угощение.
– Лорд Каллиам, надо полагать? – спросил старший из трех парламентеров, опускаясь на сиденье. – Ваша слава вас опережает.
– К сожалению, не могу сказать о вас того же, – ответил, не вставая, Доусон.
– Мисен Хоул, граф Эвенфорд.
Доусон кивнул. Под локтями графа Эвенфорда стол, поставленный на бугристую землю, слегка дрогнул.
– Вам известно, – продолжал граф, – что нам хватит припасов выдержать осаду.
– Не хватит, – бросил Доусон. – Мы пришли раньше, чем вы ожидали, и с большей армией. Вас застали врасплох. И даже имейте вы годовой запас провианта и воды, исход будет тот же.
Граф с гримасой пожал плечами:
– Я пришел узнать, на каких условиях вы согласитесь прекратить дело.
– Есть ли у вас полномочия сдать город?
– Нет. Такая власть только у короля.
– Тогда, вероятно, мне следует говорить с королем.
За спиной хохотнул Фаллон Броот, и Доусон подумал досадливо, что надо было взять кого-нибудь другого.
– Меня уполномочили передать любые ваши слова непосредственно его величеству.
Доусон кивнул:
– Королю надлежит открыть ворота Калтфеля и сдаться мне вместе со всеми, кто замешан в заговоре против принца Астера. Город отдается на разграбление, двенадцати часов вполне хватит. После этого все земли и владения Астерилхолда находятся под моей защитой до тех пор, пока ваш король и лорд-регент Паллиако не придут к окончательному соглашению.
– Тогда, вероятно, мне следует говорить с лордом-регентом, – нашелся граф.
– Вам такой опыт не понравится, – заметил Доусон.
– Я передам ваши условия королю Леккану. Можно ли назначить следующую встречу на утро?
– Если мы остаемся на правах перемирия, то да.
– Мы не предпримем попыток к нападению или бегству, – пообещал граф.
– Тогда я буду ждать ответа вашего короля, – ответил Доусон и кивнул Брооту и Банниену. Те выложили на стол провизию. – В знак уважения. Продукты не отравлены.
В лагерь Доусон возвращался с улыбкой. Дело близилось к концу.
– Милорд!
Доусон пошевелился под одеялом, силясь проснуться. В темном шатре мерцал единственный огонек – свеча оруженосца. Доусон сел на постели и помотал головой.
– Что случилось? – со сна плохо выговаривая слова, спросил он. – Пожар? Враги атакуют? Что?
– Гонец, милорд. От лорда-регента.
Доусон вскочил на ноги. Ночь стояла прохладная, но не холодная. Он набросил плащ и вышел. Костры кашеваров почти прогорели, вокруг царила темнота. Тонкий серп луны и россыпь звезд сияли не ярче свечи. Гонец держал коня в поводу, не выпуская из рук ранец. Доусон взял письмо, проверил печати и узлы, убеждаясь в их целости, и затем вскрыл. Текст оказался зашифрован.
– Жди здесь, – бросил Доусон гонцу и тут же велел оруженосцу: – Больше света. Быстро.
Расшифровать письмо удалось через час, и с каждым словом у Доусона все сильнее ныло в груди. Сомнений не оставалось: перед ним лежало обдуманное решение лорда-регента. Преступления против Антеи слишком тяжки и угрожают безопасности и суверенитету имперской Антеи как государства. В силу этого лорд-регент Гедер Паллиако именем Астера, короля Антеи, заявляет о правах на Астерилхолд со всеми землями и владениями оного. Лорду-маршалу Каллиаму предписывается собрать всех знатных мужчин, женщин и детей Астерилхолда и предать их смерти самым безболезненным и гуманным способом, какой лорд-маршал сочтет пригодным.
Доусон сидел в темноте, кровь стыла в жилах. Он вновь перечитал письмо. Всех знатных мужчин, женщин и детей Астерилхолда. Внизу страницы красовался кровавый отпечаток большого пальца Паллиако. На воске – оттиск его же печати. Перед Доусоном лежал приказ регента, которому он некогда присягнул на верность. Да, в регентах сейчас Гедер Паллиако. Да, приказ жесток и кровав. Но честь, меняющаяся от обстоятельств, – не честь. Верность, даруемая при совпадении мнений и отменяемая при несовпадении, – не верность. Доусон сидел в одиночестве среди свечей, едва рассеивающих тьму внутри шатра. Он провел пальцами по страницам. В горле застрял ком, руки дрожали.
Честь обязывала и требовала.
И вдруг перед глазами, словно во сне, предстала недавняя сцена: Паллиако, взглядывающий на своего дружка-сектанта, и ответный кивок жреца.
Милорд регент!
Счастлив сообщить вам добрые вести. Нынче днем мне сдан Астерилхолд со всеми землями и владениями оного. Король Леккан напрямую подчинен моей воле, а через его персону – и все присягавшие ему на верность.
Во исполнение условий капитуляции и как дань принятому обычаю король Леккан, а через него все знатные особы и семейства Астерилхолда перешли под мою защиту. К моему отчаянию, ваш последний приказ касательно условий капитуляции получен мной уже после договоренности с Астерилхолдом. Я уверен, что питаемое нами обоими почтение к империи побудит вас, как оно побуждает меня, соблюсти данное мною слово, поскольку оно дано от вашего имени и от имени принца Астера.
Доусон взял серебряный ножик и провел лезвием по большому пальцу, показалась капля крови. Оставив на бумаге оттиск, он собственноручно прошил края письма нитью, расплавил воск и вдавил в него свою печать. Ночные часы ощутимо убывали; он спешно вышел из шатра под чириканье первых птиц. Восточный горизонт оставался темным, на близкую зарю указывал лишь радостный птичий щебет. Доусон вручил письмо гонцу.
– Вези ответ. Не отдавай никому, кроме лорда-регента. Никому другому, слышишь? Даже если жрец поклянется доставить письмо в ту же минуту, отдайте только регенту в собственные руки. Ясно?
– Ясно, милорд маршал. – И гонец исчез в темноте.
Доусон чуть помедлил, прислушиваясь: мягкий стук копыт по травянистой земле вскоре притих, а потом сменился отдаленным цокотом по неподвластному времени нефриту. Время еще есть. За первым гонцом можно отправить более быстрого, на свежем коне. План начал действовать, но еще можно отыграть назад. Доусон закрыл глаза и глубоко вздохнул, прохладный воздух наполнил легкие и вновь рассеялся. Барон ждал, не закрадется ли в душу сомнение.
Оруженосец мирно дремал, пришлось растолкать.
– Слушай меня! – рявкнул Доусон. – Проснись и слушай, болван! Ступай отыщи флаг для переговоров. Иди с ним в город. Да не в одиночку: пусть будет кому нести флаг, если в тебя всадят стрелу. Передай графу, что нам надо срочно поговорить: обстановка изменилась, времени нет. Все понял?
– Д-да, милорд маршал.
– Тогда нечего на меня глазеть, ступай!
На рассвете Доусон и Мисен Хоул, граф Эвенфорд, сидели за тем же походным столом. Через час-другой граф уже скакал обратно к городу, потрясенный, весь в слезах, с расшифрованным письмом за поясом. Весь день Доусон просидел на нейтральной полосе. Из-за стула – неудобного, как седло, только по-иному – болела спина. Барон изнывал от голода, жажды и усталости, однако не сходил с места: переговоры официально еще не завершились.
Лишь когда обессиленное солнце начало клониться к горизонту, раздались звуки. Стучали в огромный погребальный барабан. Вдали под взглядом Доусона дрогнули и медленно распахнулись городские ворота. Вышедшие солдаты несли знамя Леккана, повернутое верхним концом вниз, и желтый флаг капитуляции. За спиной Доусона нарастали победные крики, и вот они окатили его волной. Он облегченно выдохнул.
Король Леккан – невысокий, гнилозубый – держался с удивительным достоинством, пока Доусон принимал капитуляцию и официально брал его под свою защиту. Со своей стороны, Доусон поклялся сделать ради этой защиты все возможное. Теперь все пункты письма к Паллиако стали чистой правдой. Если не учитывать небольшой временной зазор.