– Да нет. То есть сейчас-то я с ним сравнялся, но по рождению я гораздо ниже. Принц с младенчества знал, что ему достанется трон. А я всю жизнь знал, что мне достанется крошечное поместье в долине, где слишком много деревьев и слишком мало пашни.
Девушка склонила голову, рассматривая Гедера. От вина щеки ее порозовели. Упавший локон коснулся губ, и она дуновением отбросила его в сторону.
– А потом? – спросила она. – Вы ведь поднялись до самых верхов. Вы почти король.
– Это долгая и запутанная история.
– Да, конечно. А то вдруг нам времени не хватит.
Он начал с начала. Ривенхальм с его узкой быстрой рекой и библиотекой, которую собирал отец. Мать – сколько Гедер ее помнил. Кемниполь, каким он его представлял себе в детстве: волшебный город из отцовских рассказов, где благородные лорды танцевали на празднествах, изрекали мудрые слова и дрались на поединках за любовь и честь. Сейчас он над этим посмеивался, но тогда столица с ее жизнью казалась великой и могущественной.
А затем вступление в придворную жизнь. Первая военная кампания.
При упоминании Ванайев девушка замерла. И не то чтобы отстранилась, но ушла внутрь себя, посерьезнела. Что-то подсказывало Гедеру придержать язык, но чем молчаливее она делалась, тем больше он хотел ее растормошить, заставить улыбнуться. Смятение подталкивало его продолжать. Ради комизма он преувеличил собственные промахи и ошибки: если все над ним смеялись – может, она тоже посмеется? Однако девушка лишь кивнула. Он знал, что пора сменить тему и не упоминать сожжение города, но рассказ – и вино – диктовали свою волю, и он с растущим страхом внимал собственной повести о том, как Терниган захватил город и сделал Алана Клинна лордом-протектором. Себя Гедер представил как мелкого исполнителя воли Клинна.
Когда он упомянул караван, который, как тогда подозревали, вывез ванайские сокровища из города, девушка слегка ожила. А когда он перешел к тому, как к югу от драконьей дороги пробирался по мерзлой грязи с отрядом мятежных солдат-тимзинов, ее внимание полностью вернулось. Он даже не удержался и рассказал – ей первой за все время, – как нашел сокровища и не стал их трогать. Неверие, проступившее на ее лице, было почти комичным.
– Я понимаю, – перебил он сам себя, помотав головой. – Я поступил мелко и недостойно. А может, и вероломно. Но Клинн – такой конченый… даже слово не подберу.
Она смотрела на него так, будто видела впервые, а ее улыбка была все равно что поток воды по обожженной коже. Он улыбнулся в ответ и пожал плечами.
– Я взял совсем немного, – добавил он. – И потратил все на книги, когда вернулся в Ванайи.
– Еще бы, – поддакнула она и удивленно покачала головой.
Выходило так, будто она ему льстит, и Гедер вздернул подбородок, гордясь своей былой дерзостью.
– Вы застали пожар? – спросила она.
Гедер вдохнул поглубже. Его вновь переполнило ужасом, который никогда толком не исчезал, хотя Гедер и приучился не обращать на него внимания.
– Я был протектором города.
Лицо девушки словно окаменело.
– Значит, это вы отдали приказ?
Правда маячила где-то на краю сознания. Слово «да» почти просилось на язык. Но Гедеру хотелось нравиться девушке.
– Нет, – сказал он. – Приказ отдали сверху. Однако я не протестовал. Хотя стоило бы. То была ошибка. Очень-очень страшная, глупая ошибка. Кто бы ни отдал приказ – он не понимал, что делает. Не понимал в полной мере. Мне до сих пор снятся кошмары иногда. Вы… вы бывали в Ванайях?
– Я там выросла. В Ванайях похоронили моих родителей, и банк взял меня на воспитание. Все, кого я там знала, погибли.
Гедер похолодел от страха и мысленно возблагодарил Бога за то, что не сказал правду. Вина залила его, как волной.
– Сочувствую, – пробормотал он, отводя глаза.
– Не знаю, стоит ли оно того, – ответила девушка. – Тех людей я любила, а они меня нет. Разве что Кэм. А магистр Иманиэль, кажется, никого не любил вовсе. Натура не та. Когда они погибли, мне было горько, однако…
– Однако?..
– Однако я не знаю, кем бы я стала, случись им выжить. – Судя по речи, она захмелела до той степени, когда стараешься лишь говорить почетче. – Я по ним скучала. И горевала, кажется. Но я рада тому, кто я есть. И чем занимаюсь. И я хочу большего. Разве могу я жалеть о том, что меня сюда привело? Хорошее, плохое… Кем я стала бы, будь у меня родители? Кем стала бы, случись мне добраться до Карса? Если плохие события ведут к хорошим, то как об этом судить?
– Не знаю, – ответил Гедер, хотя не очень понял про Карс.
Она сейчас приехала из Карса, значит все-таки туда добралась.
Запрокинув голову, Китрин поднесла бурдюк ко рту, горло дернулось – раз-другой и еще раз напоследок. Капли вина пролились из уголка рта, она смахнула их рукавом. Девушка улыбнулась – расслабленно, радостно, будто и не лежали вокруг подземные руины города, охваченного войной.
– А теперь, – сказала она, кладя пустой бурдюк на землю, – я захмелела настолько, что можно ложиться спать.
– Что ж. Спокойной ночи, магистра.
Она нетвердо кивнула, блестя веселыми глазами:
– Доброго сна, милорд регент. Потом поглядим, кому придется искать место для горшка.
Она нагнулась, вытянула губы и задула свечу.
Воцарилась непроницаемая тьма. Гедер ощупью нашел одеяло и закутался. Паучьи укусы на руке по-прежнему зудели, хоть и не очень сильно. Он слышал, как Китрин распутывает свое одеяло – движение тела, недовольное бормотание, шорох ткани о ткань. Вдохи и выдохи, вначале быстрые и нетерпеливые, стали мягче, глубже, ровнее, в такт им раздавалось легкое сопение. Гедер лежал на земле, подложив руку вместо подушки. Донесся тихий звук кошачьих шагов – кто-то из прежних жильцов пришел на запах цыпленка. Затем быстрый шорох шершавого язычка. Гедер пошевелился, и кошка убежала – а зря. Поделиться объедками Гедер был не против.
Он и не подозревал, насколько огонек свечи согревал небольшое пространство. Теперь воздух становился все прохладнее. Он велел себе уснуть – считал вздохи, как в детстве, заставлял расслабиться все мускулы тела, от ног до макушки. Холод нарастал, но Гедер уже не обращал внимания. Медленно, постепенно мысли рассеивались, сливаясь с тишиной и тьмой. Когда магистра придвинулась ближе, он едва заметил.
Последней исчезла мысль о том, что он спит рядом с женщиной и ничего странного в этом нет.
Доусон
Битва за Кемниполь бушевала уже больше недели, кровопролитие сменялось кровопролитием, атаки – контратаками, а затем новыми атаками. Дважды враги пытались открыть ворота и оба раза были отброшены. Продовольствие в городе иссякало, вода в хранилищах тоже. Летняя погода тоже присоединилась к битве, окутывая город сильнейшей жарой, какой здесь не знали много лет: зной, льющийся с безжалостного синего неба, превращал крыши в сгустки раскаленной бронзы, иссушал цветы, доводил людей до безумия.
Доусон стоял на крыше особняка, принадлежащего Алану Клинну: руки сцеплены за спиной, подбородок выставлен вперед с уверенностью, которой Доусон не испытывал. Страна корчится в муках. Случись сейчас Астерилхолду вновь собрать войско и подойти к стенам Кемниполя, Доусон об этом не узнал бы, если бы и узнал, от этого ничего бы не изменилось. Осада, которую они с соратниками сейчас выдерживали, чудовищностью превосходила любые выдумки врагов. Следить за ней было так же невыносимо, как наблюдать в горе и ужасе за любимым псом, который медленно сходит с ума и загрызает сам себя до смерти.
Позади кашлянул Алан Клинн. И вслед за ним Миркус Шоут, вечно вторящий другим. Доусон обернулся к соратникам. К людям, которые действуют на благо страны, но считаются предателями. Эстин Керсиллиан погиб от удара клинком на улице. Оддерд Мастеллин теперь малодушен, безволен и изможден. Из живых здесь отсутствовал лорд Банниен, который на рассвете уехал с десятком людей к своему особняку – спасти хоть что-нибудь после ночного поджога.
– Так не может долго продолжаться, – сказал Клинн.
– Я знаю.
Улица внизу должна полниться мужчинами и женщинами, собаками, детьми. Слугами, несущими господскую одежду от прачек. Лошадьми, тянущими на рынок телеги с репой и морковью. Вместо этого здесь ходят отряды вооруженных людей, настороженно поглядывающих по сторонам. Людей Доусона, и Клинна, и Банниена. Над домом колыхалось и знамя Астера – зримый символ верности, присутствие которого значило все меньше с каждым днем.
– Если захватить короля Леккана, – предложил Мастеллин, – то можно объявить себя законными стражами престола. Раз мы удерживаем врага короны как нашего врага.
– А мы уверены, что его еще не убили? – спросил Миркус Шоут.
Клинн издал низкий злобный смешок:
– Мы даже не уверены, что его еще кормят. Может, он уже без всяких кинжалов отправился к ангелам.
– Тогда нам надо сдаваться, – ответил Шоут.
– Только не регенту, – бросил Доусон. – Уж если сложить оружие, то перед принцем. Иначе все, что о нас говорят, станет правдой.
– Вы, кажется, недооцениваете то, что о нас говорят, – заметил Клинн. – Да это и не важно. Пока мы не найдем кого-нибудь из этих двоих, можно слагать оружие хоть перед Даскеллином, или Броотом, или первым встречным. Любой, кому мы сдадимся, обеспечит нам безопасность лишь на то время, за которое мы дошагаем до виселицы.
– Ну почему? – запротестовал Шоут. – Те могут сдаться нам самим.
– Не сдадутся, – протянул Клинн голосом, полным отчаяния. – Они побеждают.
– А что с жрецами? – спросил Доусон. – Мы кого-нибудь выследили?
– Не всех, – ответил Клинн. – О верховном жреце и вовсе никто не слыхал. Мы взяли шестерых или семерых.
– Где они сейчас? – спросил Мастеллин.
– На дне Разлома, – сообщил Клинн. – Сброшены с моста. Я поговорил с одним напоследок, рассказы у них занятные.
– Мне неинтересно, о чем хрюкают свиньи, – поморщился Доусон, однако Клинн пустился излагать подробности, будто не услышал: