– Говорят, что Паллиако всем руководит, сидя в тайной башне Кингшпиля. У него волшебная защита. Когда в тело попадают клинком, тот проходит невредимо, как сквозь туман.
– Чушь, – отмахнулся Доусон. – Мой клинок прошел только сквозь жреца.
Клинн помотал головой и продолжил еще тверже:
– Говорят, что Паллиако все происходящее спланировал загодя. Это часть очищения, которое началось с Фелдина Мааса, и только Паллиако знал, насколько далеко все зашло. Говорят, что нынешние битвы – это как для раны горячая повязка, которая вытягивает гной на поверхность. – Клинн окинул взглядом всех на крыше. – Мы и есть гной, если кто не понял аналогию.
На улице раздался крик, и полдесятка воинов, обнажив мечи, ринулись на звук. Доусон пожалел, что невозможно заглянуть за угол и проследить за бойцами. Вместо этого приходится торчать там, откуда виден почти весь город, и все же видно недостаточно.
– Вы и сами в это не верите, – заметил Доусон.
– Не знаю, – ответил Клинн. – Раньше не верил, но даже в глупых россказнях бывает частица правды. Паллиако ведь знал, что мы нападем.
– Он не ожидал, – покачал головой Доусон.
– Может, не ожидал, что это окажетесь вы, – предположил Клинн. – Зато теперь-то знает. Вдруг все было задумано для того, чтобы выявить несогласных? На деле ведь так и вышло.
Пот ручейками стекал по спине Доусона, рукава липли к рукам. Крики внизу усиливались, к ним присоединился звон мечей. Клинн по-прежнему не обращал внимания:
– Я не считаю всерьез, будто он стал великим ведуном, который способен превращаться в туман и читать мысли подданных. Однако многие верят, Каллиам. Многие принимают это за правду.
– Глупцов всегда хватает, – проговорил Доусон, следя за клубком сражающихся, который показался из-за угла и теперь приближался к двору Клинна. – И вы тоже из них, раз решили поговорить с жрецами. Проклятье, враги вернулись! Велите барабанщикам сзывать всех на защиту.
– Зачем? – безнадежным тоном спросил Клинн.
– Чтобы нас не убили, – раздельно выговаривая слова, ответил Доусон.
Клинн только улыбнулся.
– Любой человек когда-то умирает, – сказал он. – Здесь, по крайней мере, не болота.
Наконец барабаны дали сигнал к защите. Все, кто отдыхал в стенах особняка, высыпали наружу и принялись оттеснять нападающих за баррикаду, выстроенную бойцами Доусона. Придется все же отступить еще дальше. Без Банниена не хватит людей, чтобы охранять все улицы вокруг дома. А когда он вернется, неизвестно.
И вернется ли.
Внутреннее убранство особняка было откровенно уродливым. Иссандриан, Маас и прочие из когорты молодых бунтарей не понимали старых канонов прекрасного. Никаких четких линий. Ни строгости, ни достоинства, ни торжественности. Ничего созвучного красоте классической архитектуры. Вместо этого резьба на дверных рамах являла собой нагромождение форм: обезьяны поддерживают руками лягушек, лягушки держат на спине львов, львы тянутся лапами к цаплям с раскинутыми крыльями, образующим притолоку. Бахрома вышитых ковров, слишком ярких и пестрых, стекала со стен, как слюна с губ беззубого старика. На полу не оставили живого места – везде вставки разноцветного камня и крашеного стекла.
Клара, сидящая в дальней гостиной, походила на драгоценность среди горы булыжников. Выданная Клинном кровать занимала больше половины комнаты, однако Клара расположилась на ней так, будто это элегантный шелковый диван. В доме царила изнуряющая жара, ни малейшего тока воздуха, пусть даже и пропахшего дымом пожаров. Клара сидела у приоткрытых ставен, чтобы мягкий дневной свет падал на вышивку. Паутина розовых, желтых и зеленых нитей мало-помалу сплеталась в узор, пока неразличимый для Доусона. Ему всегда казалось, что Клара специально усложняет работу и прокладывает нити как головоломку, которую ей предстоит разрешить. К концу рисунок станет цельным, будто каждый стежок был закономерным и естественным. Элегантным.
– Тебе сюда нельзя, – сказала она, не поднимая глаз от вышивки. – Я буду мучиться из-за того, что ты на меня отвлекаешься.
– А если я сказал бы, что ищу Джорея?
Она улыбнулась. У Клары всегда был талант выглядеть довольной даже в крайней усталости – и даже открыто в ней признаваясь.
– Тогда я спросила бы, почему ты не заглянешь в казарму, где он живет.
– Я так и планировал, – ответил Доусон. – Но отвлекся.
Клара отложила рукоделие и приглашающе похлопала по перине – слишком мягкой, разумеется. Клинн в глубине души всегда был слабым.
– Расскажи еще раз, – попросил Доусон. – Что случилось, когда умерла Фелия Маас?
– Ну, ты ведь помнишь, мы тогда все были в гостиной – ты, Джорей, Гедер и этот огромный жрец, знакомый Гедера. Несчастная Фелия страшно нервничала. Когда Паллиако начал раскрывать деяния Фелдина Мааса, бедняжка потеряла голову…
Клара рассказывала все сначала, уже не в первый раз. Как придумали повод нагрянуть в особняк Мааса и как жрец убедил стражника в том, что они приглашены хозяином. Как нашли письма, свидетельствующие о заговоре. Как были обнаружены Маасом. Как погибла Фелия.
А потом – как Винсен Коу сражался в коридоре с Маасом и его стражниками и как жрец-козопас Басрахип угрозами заставил Мааса уйти. Доусон попытался вообразить эту картину и не сумел. Он дрался с Маасом много раз, и на мечах неоднократно тоже. Чтобы Маас послушно ушел?.. Бросил клинок и зашагал прочь?..
– Жрецы владеют какой-то порочной магией, – произнес он. – Она лишает людей воли. Она погубила Мааса и защитников Серефского моста. Она губит Клинна, я вижу в нем тот же след. Он говорил с жрецами, и эти разговоры погасили в нем огонь точно так же, как в остальных.
– Может, это последствие лихорадки или боев? – спросила Клара. – Чтобы сломить волю, не обязательно нужна магия. Может хватить и обыденности.
Доусону не очень-то хотелось признавать справедливость ее слов, однако в них крылась правда, настойчивая и непреклонная. Груз усталости на его плечах рос не только от затянувшейся битвы. Не только от разочарования и страха. Доусона отравляла горечь. Он сделал для державы лучшее, что мог. Исполнил свой долг, как он его понимал, восстал против ничтожных слепцов, пытавшихся изменить порядок. Если бы Симеон прожил еще несколько лет и передал Астеру трон без всякого регентства…
Клара взяла Доусона за руку, и он попытался прибегнуть к надежде.
– Скестинин уже, наверное, близко, – сказал он. – Он приведет войско с севера и откроет ворота. Силы пока равны, а с ним стрелка весов может сдвинуться.
– К лучшему?
– Если учитывать только Барриата, служащего под его началом, то нет. Однако есть Сабига. Скестинин теперь член семьи. Его подкрепление может стать решающей силой. Тогда вам с Сабигой можно будет уехать. И Джорею, если захочет.
– А ты?
Загремели барабаны, от резкого стука Клара вздрогнула. Очередное наступление, призванное потрепать силы осажденных. Быстро победить враг не может, зато не дает защитникам отдохнуть. Осада внутри осады.
– Мне нужно идти, – вздохнул Доусон. – Таков уж мир, любовь моя. Ему бы следовало вести себя получше, раз в нем есть ты.
– Красиво сказано, – откликнулась Клара лишь наполовину иронично. – Ты льстец, я знаю.
– Ты заслуживаешь того, чтобы тебе льстили, – проговорил он, вставая с кровати.
К тому мигу, когда он вышел наружу, нападение уже отбили. Из-за солнца, раскаляющего камни мостовых, на улицах стоял зной, и даже после заката земля испускала жар до глубокой ночи. В прежние годы Доусон к этому часу уже собирался бы в «Медвежье братство», предвкушая целый вечер с охлажденным вином, дебатами, поэтическими турнирами и ораторскими состязаниями. Да и не бывало в прежние годы такого знойного лета.
Во внутренних дворах бойцы разбили палатки и поставили укрепления по правилам военной кампании. Цветы Клинна растоптаны в пыль сапогами, розовые кусты срезаны под корень, чтобы освободить место, а от большой беседки, щедро увитой виноградной лозой с широкими зелеными листьями, остались лишь мелкие обрубки: остальное пошло на строительство баррикады. Бойцы, вялые от зноя, спали на походных постелях или переходили от палаток к лохани с водой и обратно. Ничего не выражающие грязные лица, унылые позы. Даже в том, как солдаты пили воду из жестяных кружек или кивали друг другу, чувствовался настрой никак не победный.
Разумеется, надежда оставалась. В других особняках и на других площадях толпились другие бойцы с другим настроем, такие же усталые от зноя и битв, видящие нанесенный городу урон и чувствующие потерю так же остро. Людям Доусона нет причин вешать голову. Битва не проиграна, пока они готовы драться.
С дежурным капитаном Доусон обошел внешнюю границу укреплений. Баррикады, поставленные за три-четыре улицы от особняка Клинна и призванные обозначить перекрестки и площади как территорию Доусона, под постоянными атаками таяли, как замки из песка во время прилива. Стены баррикад постепенно разрушались, превращаясь в завалы или, еще хуже, в простые кучи мусора, вряд ли способные замедлить наступающий отряд.
– Нам не удержать всех позиций, милорд, – признал капитан. – Солдаты молчат, но знать-то они знают. А раз знают, то желание строить и перестраивать неоткуда взять. Нужно встать теснее, убрать две-три точки, которые мы сейчас защищаем.
– А нападение? – спросил Доусон.
– Простите, милорд?
– Нападение. Атаковать тогда как?
Капитан, обдумывая ответ, надул щеки:
– У нас есть поисковые патрули, числом четыре. Постоянно сменяющиеся. Они ищут принца и лорда-регента. И жрецов, как вы приказали.
– Этого недостаточно. Сидим здесь, точно преступники в ожидании приговора магистратов. Людям нужно чувство победы. Придвиньте баррикады, по крышам на новые места поставьте лучников. Бойцам нынче ночью велите отдыхать. Утром наступаем на врага.
– Слушаюсь, милорд, – ответил капитан без всякой радости и, поколебавшись, добавил: – Лорд Каллиам, о каком враге идет речь?