– В голос мы здесь тоже разговариваем, – сказала Китрин.
– Именно, – подтвердил Гедер.
Астер хихикнул где-то слева. Китрин вдела руки в рукава. Отлично. Теперь можно и на свет.
– Я пришел звать вас обратно, – объявил Шершень. – Все кончилось.
– Что кончилось? – спросил Гедер.
– Битва за Кемниполь, – ответил Шершень, выговаривая слова с актерским щегольством. – Доусон Каллиам в тюрьме, его союзники с ног сбились – ищут, кого бы обвинить и перед кем покаяться.
– Неужели Каллиам сдался?
– Его выдал Оддерд Мастеллин. Впрочем, ладно. Я просто подумал, что надо вам сказать. Выбирайтесь отсюда, пора возвращаться в мир.
– Да, конечно, – откликнулся Гедер. Китрин услышала в его голосе сразу много всего. Удовольствие, сожаление. Конец чего-то. – Пора возвращаться в мир.
Маркус
Каждую минуту долгой ночной поездки Маркус искал возможности сбежать. Ослабить веревки, стягивающие запястья и щиколотки. Перегрызть кожаный шнур, на котором держится кляп. Откатиться подальше, насколько позволят цепи и кольцо. Когда повозка остановилась под первое чириканье птиц на рассвете, единственным достижением оказалось то, что кость у запястья болезненно торчала не на своем месте, а кровь из разбитого носа равномерно измазала всю повозку.
Голос, остановивший возницу, показался знакомым. Маркус вспомнил владельца не сразу, а лишь когда тот ухмыльнулся во весь рот, переполненный зубами.
– Да, он самый, – сокрушенно покачал головой Капсен Гостермак. – С добрым утром, капитан Вестер. Печально, что приходится встречаться при таких неприятных обстоятельствах.
Даже при всех зубах улыбка оставалась мудро-усталой и любезной. По крайней мере, тюремщик из просвещенных.
– За него еще плату должны были передать, – напомнил Капсен.
– А, да, – отозвался возница. – Забыл. Держи.
Маркус услышал звяканье кошеля, переходящего из рук в руки, затем двоица вытянула его из повозки и, как свиную тушу, поволокла сквозь тьму. Плечи жгуче заломило, в запястье что-то щелкнуло и встало обратно с той же болью, с какой прежде вывихнулось. Голубятня была сложена из грубых неотесанных камней, и Маркус, которого прислонили к стене на то время, пока Капсен возился с широким железным ключом, успел потереться щекой о камень и сдвинуть кляп. Он выплюнул влажный окровавленный ком на землю.
– Я удвою, – выговорил он. – Удвою то, что вам заплачено.
Капсен горестно хмыкнул:
– Вы и без того приносите мне изрядно денег, капитан. Я не жаден.
Внутреннее помещение имело с полдесятка шагов в поперечнике. Перепархивали с места на место голуби, воркуя, будто что-то спрашивали без слов. Капсен и возница дотащили Маркуса до дальнего угла, где наискось торчал толстый железный прут, обоими концами уходящий глубоко в стены. К пруту прикрепили цепью кожаную полосу, опоясывающую Маркуса, и оставили коленопреклоненного капитана на полу, выложенном плитняком. Возница поспешил уйти.
Оставшись наедине с Маркусом, Капсен вытащил тонкий, зловещего вида нож. Голуби, словно испугавшись за гостя, забили крыльями.
– Я недурно умею с этим обращаться, – сообщил Капсен, кивнув на нож, а затем перерезал им веревки на ногах Маркуса. – Повернитесь. Благодарю. Дело можно кончить двумя способами, и мне одинаково заплатят в обоих случаях. Вам дозволено пользоваться свободой – не могу не признать, что ограниченной, – которую дает эта цепь.
– Два шага свободы! – прорычал Маркус.
– Термин относительный, не спорю, – согласился Капсен, рассекая веревки на запястьях Маркуса. – В противном случае могу предложить старые кандалы. Они растирают кожу – делались для цинн, так что вам будут туговаты. Однако, если решите настаивать, надену.
– Убью, – выдохнул Маркус.
– Боец из меня никакой, – признался Капсен. – Поэтому, если попытаетесь, я буду вынужден прибегнуть к крайним мерам. Мне не очень-то известны простые методы сдерживания таких опытных бойцов, как вы. Утром завтрак, в полдень легкая закуска, полноценная трапеза перед закатом. Ночной горшок буду выносить раз в день. Дверь всегда закрыта снаружи, а в голубиное окошко вы не пролезете. Если станете доставлять мне неприятности, я доставлю неприятности вам.
– Неприятности более крупные, чем сидение на цепи в голубятне?
– «Неприятности» – тоже относительный термин, – ответил Капсен с улыбкой, на вид вполне искренней.
– Зачем вы это делаете?
– Я развожу голубей и пишу стихи. Нужно же откуда-то брать деньги на уплату налогов.
Капсен отступил, и Маркус, пошатываясь, поднялся. Ноги ниже колен были как мертвые.
– А теперь я вас оставлю, – заключил Капсен. – Попытайтесь сбежать, если хотите. Завтрак будет примерно через час.
За следующую неделю Маркус перепробовал все, до чего только смог додуматься. Вывернуться из кожаных пут. Понять способ крепления цепи, пытаясь завести руки за спину, – пока не заболят невыносимо плечи и локти. Ринуться прочь от стены в полную силу, надеясь ослабить узы. Повторять все это снова и снова. Однажды он рискнул позвать на помощь. На шестой день вспомнил давний разговор о том, что можно сломать цепь кручением, и докрутился до того, что она сплелась в жгут вчетверо толще прежнего. Наконец, он изо всех сил тянул ее в надежде, что какое-нибудь звено не выдержит.
– Ого! – удивился Капсен, принеся ему ужин в тот вечер. – Такого я не видал. Вы очень изобретательны.
– Спасибо на добром слове, – прохрипел Маркус.
Раскрутить цепь обратно стоило больших усилий, и к тому времени, когда Маркус смог сдвинуться с места, ужин уже остыл.
На второй неделе заточения Маркус обнаружил, что гнев и обида теряют остроту. Мир сузился до мелкой неразрешимой задачи, которая поглощала все силы. Даже убедив себя, что конструкция не поддается воздействию и высвободиться из нее невозможно, он не прекратил попытки, в который раз перепробовал те же способы в надежде на случай. Сейчас главное – сбежать, а дальше как выйдет.
Для голубей, похоже, он служил чем-то вроде развлечения: толкаясь на насестах, они косились на него то одним, то другим глазом. К окошкам, расположенным высоко в стене, время от времени приникали дети Капсена, глазели на Маркуса, а затем с хохотом убегали. По ночам Маркус в отместку кидал в птиц камешки и комки грязи. Пернатые нахохливались и обиженно отворачивались.
Ночью снились кошмары. Как всегда.
Однажды утренней ранью, когда забрезжил за окошками бледный голубоватый рассвет и голуби начали обмениваться вопросительным воркованием, в замке загремел ключ – почему-то раньше обычного. В отворившуюся дверь скользнул совсем не Капсен.
– Кит?
– Маркус! – радостно приветствовал его актер. – Я вас искал. Кажется, теперь понимаю, почему вас так трудно найти.
– Вытащите меня отсюда.
– Непременно. Но прежде хотел бы с вами поговорить.
Актер сел, опершись спиной о стену. Мастер Кит выглядел старше, чем помнил Маркус; в волосах прибавилось седины, худоба усугубилась, хотя куда уж больше – в том долгом путешествии их каравана из Ванайев в Порте-Оливу он выглядел ходячим скелетом.
Маркус потянул за цепи, железо громыхнуло.
– Поговорить я могу и без оков, – заявил он. – Можно с этого и начать. Я не против.
– Известно ли вам, почему принято резать палец при подписании контрактов? – спросил Кит, вытаскивая из-за пояса кинжал – обычный охотничий, хорошо заточенный.
– Потому что так подписывают контракты.
– Но откуда взялся этот способ? Почему кровь, а не… Я не знаю… Почему не слезы, не слюна? Считается, что так делали еще во времена драконов, но не всегда. Говорят, это началось в последнюю войну, когда Морад сотворил своего Праведного Слугу, а его собрат по кладке породил тимзинов. Последнюю расу человечества.
– Ладно, – кивнул Маркус. – О праведных слугах мне твердили, навязывая оруженосцев, но у вас-то что за дело?
– Полагаю, процедура долженствовала показать, что обе стороны чисты. Если кто-то из подписывающих был способен сжульничать и заставить другого вступить в соглашение, то кровь это выявила бы.
– И наверняка вы правы. Ну же, Кит! Снимите с меня цепи!
– Погодите. Взгляните сюда.
Кит прижал лезвие к большому пальцу, появилась крошечная капля крови. Порез был совсем небольшим, почти как булавочный укол, зато кровь из-за густоты казалась почти черной. Нет! В середине капли виднелся темный узелок, похожий на частичку струпа, норовящий выйти на свет через кожу.
Узелок перевернулся на бок, оставляя за собой ярко-алый след, и расправил тонкие ножки.
– Ого! Что-то новенькое, – буркнул Маркус.
– Не трогайте. Они кусаются. Как я понимаю, они ядовиты не только в прямом смысле.
– Не примите меня за грубияна, Кит, но пауки? Живые? В крови?
– Да. У меня они уже много лет, с тех пор как я стал жрецом богини. По-видимому, мы все этим отмечены, хоть я и не проверял. – Кит поймал паучка и раздавил ногтями. – Некогда возникли разногласия с братьями. Боюсь, я тогда перестал веровать, а инакомыслие там не поощрялось. Может, вы помните, что перед моим отбытием из Порте-Оливы появился слух о новой вере, принесенной из горной местности к востоку от Кешета? Та вера когда-то была моей. Те люди были отмечены той же примесью в крови, что и у меня. Подозреваю, война с Астерилхолдом и беспорядки в Антее – всего лишь первые робкие шаги к чему-то более крупному. Более страшному. – Кит вновь продемонстрировал окровавленный большой палец и подытожил: – Вот почему для подписания контрактов вы режете палец. Из-за таких, как я.
Маркус запустил пальцы в бороду, отросшую в затворничестве. По коже пробежал озноб, однако он старался говорить потверже:
– Так вот о чем вы говорили тогда. Зло, которое выпустили в мир. Это вы?
– Такие, как я. Примесь в моей крови – знак богини, но не власть богини. Ее жрецы получают дары. Нам подвластны ложь и правда. Я как-то говорил вам, что могу быть весьма убедителен и что обмануть меня крайне трудно. Со всеми жрецами так. Скажите мне что-нибудь, чего я не знаю. Правду или ложь, все равно.