— Мама, — перебила ее Полли, — но разве такое разделение на бедных и богатых справедливо?
Она тоже всегда была идеалисткой. До переворота, конечно. Хотя… как раз Пол осталась идеалисткой и после.
— Так устроен мир, дорогая, — ласково сказала ей мама, — и так уж получилось, что ты родилась в семье, старше и знатнее которой нет. Нет абсолютной справедливости для всех. И государство не может быть идеально, потому что я не идеальна. Но я стараюсь. Стараюсь достичь справедливости.
Именно поэтому у нас даже самый бедный человек имеет возможность получить достойное и бесплатное образование, с которым он может найти работу. Он будет работать и платить налоги, на которые мы будем давать образование другим людям, а не сидеть на социальном пособии, тратя деньги тех, кто работает. И он должен четко знать, что через какое-то время честной работы его благосостояние улучшится.
— Все понятно, — важным тоненьким голосом сказала семилетняя Алина, и мы все посмотрели на нее и захихикали. Мама воспользовалась передышкой, чтобы глотнуть чаю, и продолжила свою импровизированную минилекцию. У нас вообще часто бывало такое — семейные посиделки переходили в передачу опыта. И теперь я понимала, что она старалась все упростить, как только можно было, чтобы поняли все дети. Ну, кроме трехлетней Каролиши, наверное, которая в этот момент ковыряла омлет.
— В этом и состоит задача государства — не дать человеку денег, а дать возможность заработать столько, на сколько у него хватит усердия и таланта; убрать коррупцию — чтобы начальники не смели сажать на места знакомых и родных, а оценивали рабочие качества. Да, дети богатых всегда будут иметь больше возможностей, а природа человеческая такова, что воровство полностью изничтожить невозможно, но в конечном счете, на первом месте всегда будет профессионализм и умения.
— И ко всему прочему, — добавила она, глядя на наши хмурые и пытающиеся осознать услышанное физиономии, — возвращаясь к вашему личному капиталу, вы просто не имеете права отказывать своим детям в том, что передали вам предки. Поэтому, если хотите кому-то помочь — помогайте руками и головой. Идите работать в больницы, помогайте старикам, детям в детских домах. Используйте ваше имя, вкладывайте то, что вы заработали лично, привлекайте помощников и меценатов. Но не ваше наследство. Деньги человек должен зарабатывать сам, или умно и дальновидно распоряжаться тем, что заработали предыдущие поколения его семьи.
Тогда я не поняла ее и не согласилась с ней. Но потом я пожила в Орешнике. И видела разных людей. Тех, кто родился там, и умрет, скорее всего, там же, в нищете и грязи, жалуясь на несправедливость, потому что не выучился, не захотел работать, зато на бутылку и закуску деньги всегда найдет. И тех, кто, стиснув зубы, стремился вверх, и достигал этого. Да я, если подумать, и сама была такой. Но ведь получила же профессию, и нашла работу, и да, было невыносимо тяжело, но ведь предложили же мне через два года работы бесплатное образование — доучиться от больницы на хирурга? И еще лет пять, и я могла бы себе позволить и квартиру, и хорошую машину, и отдых на море. Не эти аппартаменты, конечно, но мне бы вполне хватило.
Другое дело, что буквально за полгода после переворота, и коррупция подняла голову и развернулась, и социалка обрушилась так, что до сих пор восстанавливают, и разделение между бедными и богатыми только усилилось. Премьер Минкен вовремя подхватил этот корабль, чтобы не допустить катастрофы, но ломать не строить, и дальше оставалось лишь восстанавливать и разгребать… Вот и моей бедной сестричке тоже…
Я опустилась в ванну, чувствуя, как ноют натруженные за сегодня руки и ноги. И попа. Филей болел страшно, а я уж и забыла, как страдает мягкое место поначалу. И как важен для наездника хороший массажист.
За стенкой что-то низким голосом напевал Мартин, и я захихикала. Видимо, ванны у нас были смежными. И вот лежу я тут, за перегородкой идеальный мужчина, который даже в ванной поет не противно, а думаю при этом о коррупции и вселенской справедливости. Какая уж тут вселенская справедливость, когда ее и персональной-то не бывает?
— У тебя полчаса осталось, — сообщил мне Март громко и гулко через стенку, и я засмеялась.
Через сорок минут я выходила в гостиную, с еще влажными волосами, в длинном, сером и мягком трикотажном платье до пят с крупным вывязанным рельефом, и в таких же теплых и длинных носках. Я сразу полюбила его, как только увидела в магазине. Всегда есть вещи, которые напоминают тебе теплое одеяло, и в которых безумно удобно, которые скользят по телу, словно лаская его. Вот и в нем — можно было сидеть на подоконнике, скрестив ноги, и оно закрывало их полностью, или поджать коленки, не опасаясь, что сверкнешь бельем.
Я увидела накрытый стол, Мартина, который подбрасывал дрова в камин, и подумала вдруг, что Март тоже как это платье. С ним можно задирать ноги выше головы, и все равно будет удобно.
— Кто-то опоздал, — сказал он, — ай-ай. Я чуть с голода бревно не начал грызть. Садись, Высочество, я за тобой поухаживаю.
— Ну уж нет, — я покачала головой, — раз я с самого утра проштрафилась, обихаживать тебя буду я. Может, в следующий раз ты не будешь так рычать на меня с утра.
Он уселся, нетерпеливо постучал вилкой по тарелке.
— Манеры, молодой человек, — строго произнесла я тоном суровой классной дамы, положила нам салата, хрустящей дымящейся рыбы, разлила вина в бокалы. Блакориец следил за мной с усмешкой. Все это было вопиющим нарушением этикета. — Приятного аппетита, грозный господин.
— Да, с утра я обычно мрачный парень, — признался Съедентент, — слуги знают, что если кто до полудня разбудит, будет уволен. Правда, после полудня я раскаиваюсь и принимаю на работу обратно. И только перед тобой я бессилен, как котенок.
Ужин прошел приятно и легко, и после он, как истинный кавалер, проводил меня до спальни, целомудренно поцеловал в щеку и ушел.
А я, просто неприлично улыбаясь и чувствуя в теле приятную расслабленность, открыла дверь. Было так хорошо и легко, что хотелось упасть на кровать и валяться там, раскинув руки и ноги. За окном медленно падали крупные белые хлопья, и вообще было так тихо, что слышно было, как шуршат по покатой крыше скользящие вниз дорожки снега. Я подошла к зеркалу, снимая серьги и любуясь на себя — светлая, коротковолосая, тоненькая, с огромными глазами, высокими скулами, и мягкими, розовыми от вина губами. Как же хорошо быть собой!
«Хороша, Марина, хороша.»
«Вот сейчас даже не буду спорить.»
Из-за двери послышалась тихая ритмичная музыка, видимо, Март в спальне решил послушать. И я прислушалась, развернулась перед зеркалом в такт, повела плечами, изогнула талию, качнула бедрами. В душе росло какое-то озорство, совершенно девчоночье, хотелось повыделываться, глядя на себя, и кайфуя оттого, какая я классная. И я затанцевала, медленно, чувственно, подняла руки, провела по плечам, по затылку. Боги, как же мне хорошо!
Вдруг вспомнилось, как я танцевала в клубе, а затем кадрами и остальное, и Кембритч, и балкон, и жар, и холод, и словно в ответ на мои мысли завибрировал и засветился лежащий перед зеркалом телефон. Я протянула руку, уже зная, кто звонит, посмотрел на экран, резко сбросила вызов.
Стало обидно, будто в мой мягкий и расслабленный мирок вдруг ткнули ледяной иголкой. Я глядела на трубку, на потухающий экран. Семь пропущенных вызовов, и все от него. Не было сил не злиться, ни двигаться. И чего я хочу сейчас, я тоже не понимала.
Вспышкой снова засветился экран, завибрировал. Сообщение и четыре слова: «Приезжай ко мне. Пожалуйста.»
«Самоуверенность у него, в отличие от лица, видимо, не пострадала.»
Я даже не знаю, что мне хотелось больше, закричать, выбросить телефон в окно, или все-таки попросить Марта переместить меня в Иоаннесбург, чтобы доехать до Кембритча и закончить то, что начал Мариан. Во всяком случае, настроение было самое кровожадное.
Я открыла дверь и тихо вышла в гостиную. Здесь слышно было, что Мартин с кем-то разговаривает, музыку он, видимо, сделал потише, и я потопталась у двери его спальни, затем приоткрыла дверь. Маг сидел в кресле, без рубашки уже, в одних брюках, и, прижимая к уху телефон, стягивал носок.
— Все, Виктор, составь ему компанию и развлекай, а о доплате поговорим, — он кинул трубку на кровать, кивнул мне, прищурившись, потянулся руками вверх, покрутил плечами со стоном.
— Заходи, принцесса, — он увидел, видимо, что-то в моем лице, потому что похлопал себя по коленям, — иди сюда, вижу, надо утешать и снова вправлять мозг. Правда?
— Кто звонил? — спросила я вместо ответа, аккуратно садясь на самый краешек. Но блакориец обхватил меня, прижал к себе, и я поерзала, устраиваясь поудобнее, положила голову ему на плечо.
— Зигфрид ваш, — ответил он досадливо, — решил сделать сюрприз и заявился сегодня на ночь глядя. Так что пришлось срочно и дистанционно организовывать ему компанию, выпивку и прочие удовольствия.
Мне стало совестно.
— Так, может, ты к нему сейчас, Март?
Маг был теплым и удобным. А вот тело у него было крепкое, хорошее такое развитое мужское тело. И он хорошо пах, теплым мужским запахом. Я прислушалась к себе. Приятно, да.
Он фыркнул.
— Нет уж, я уже попросил дворецкого составить ему компанию. Виктор привычный, сейчас они напьются, потом по бабам пойдут. А я тут побуду. С тобой.
Я нахмурилась. Было неловко спрашивать.
— Мартин… и ты тоже с ними по бабам ходишь?
— Марина, — сказал он очень серьезно, — для всего континента мы с тобой встречаемся. А я все-таки не только бабник и разгильдяй, но барон и дворянин. За кого ты меня принимаешь? Если я подгребу кого-нибудь под себя, то на следующий же день все газеты будут живописать мои похождения и полоскать твое имя.
— Ну а как же? — я замялась. — Тебе разве не хочется?
— А что, разве не чувствуется, что хочется? — прошептал он низко, и я покраснела. И уже совершенно нормальным тоном продолжил: