носился? Слухи, что околдовала она его, ходят еще с ее приезда в Ренсинфорс на прошлое полнолуние. Неужто не настораживает вас, что Бермонт, всегда уважающий традицию — вдруг женился на чужестранке? Околдовала она его, точно вам говорю. И старейшин околдовала, раз так защищают ее вопреки нашей традиции.
Он сделал эффектную паузу и продолжил:
— Я чту Демьяна Бермонта как сильнейшего из нас, сына Хозяина Лесов. Но мертвый король — не король. Он не примет решение, не защитит людей, не примет вызов. Неужто допустим над собой власть красной ведьмы? Даже если она понесла, хоть и мала была еще месяц назад — что, будем ждать, пока поднимется медвежонок, заматереет, а она будет править как мать будущего короля? Да и станет ли он королем — кровь-то уже разбавлена, наполовину не наша кровь будет у наследника, если он вообще будет. Ты, Бергстрем, будешь подчиняться женщине? Или ты, Ньямал? Нужно брать замок Бермонт, хоронить Бермонта честь по чести, выдворять ведьму из страны и становиться перед Хозяином Лесов на выбор короны.
— Наш первопредок поддерживает ее, — четко сказал Ньямал. — Я сам это видел, когда говорила она со старейшинами. Так же хорошо, как вижу сейчас тебя, Ровент.
— Если она ведьма, то наколдовать образ ничего не стоит, — отрезал Ольрен.
— Образ да, — его оппонент вскочил, уперся ладонями в стол, — но я, Ньямал, говорю вам, что чувствовал силу Хозяина лесов. И все чувствовали. Скажи, что я лгу!
Он оскалился, и хозяин замка рявкнул в ответ. В зале стремительно накалялась атмосфера, и от предчувствия доброй драки мужчины застучали кулаками по столу, зарычали.
— Успокойся, Ньямал, — остановил его Бергстрем, и молодой линдмор неохотно опустился на стул. — Я верю тебе. Что скажешь, Ольрен?
— Скажу, что Ньямал молод и может ошибаться, — угрожающе отозвался глава клана Ровент, — и его ошибка может дорогого нам стоить, если мы примем власть иноземки.
— Народ Бермонта все равно не согласится видеть ее на троне, — с сомнением сказал один из линдморов.
— Люди, — с презрением ответил Ольрен, — примут все, если будет объяснение. Она молода, красива, печальна, если будет носить наследника — ее будут обожать. И торопиться надо, пока не придумали они, как объясниться с людьми. Надо опередить их. Надо взять корону.
Названный Бергстремом вздохнул и встал. Поднялись еще с десяток берманов, и Ньямал в их числе. Стало тихо, и в тишине этой седоусый Теодор спросил:
— И, конечно, ты, Ольрен, думаешь, что корона будет твоей?
— Хозяин лесов решит, кто достоин, — дипломатично ответил Ровент. — Кто угодно из нас — и я поклонюсь выбору бога. Даже если господин наш повелит победителю взять красную ведьму в жены, я приму и это, клянусь.
— Клятвы твои ничего не стоят, Ольрен, — хлестко проговорил Бергстрем. Вставшие с ним линдморы мрачно закивали. — Блеск короны застил тебе честь и разум. Мы обещали служить Бермонту, пока он жив. А он жив. Мы обещали служить его королеве, как своей госпоже, и как бы мое сердце и дух мой не противились этому, я лучше буду целовать ноги иноземной ведьме, чем нарушу клятву. И слушать твою крамолу больше не желаю. Знай, что если ты пойдешь на столицу войной, я встану против тебя. Лучше умереть в чести, чем жить бесчестным. И вы, братья, подумайте. Нужна ли нам война? Кланы цветут в мире — хотим ли мы окропить снега кровью наших братьев и детей и слезами наших женщин? Не торопитесь продавать свою честь за власть. Власть приходит и уходит, честь мужчины бесценна, даже если ты нищий. Нельзя жить бесчестным.
— Лучше жить болваном, — насмешливо сказал Ольрен. — По-твоему, честь — это оставить страну в руках захватчицы? Ты стал стар и осторожен, Бергстрем.
Он не осмелился бы оскорбить старика, если бы не чувствовал поддержку окружающих. Больше половины берманов осталось сидеть, и были среди них и главы крепких кланов.
— Уходи сейчас, я не желаю сражаться с тобой. Вам дадут уйти свободно, в моем замке вас никто не тронет. Встретимся на разных сторонах, братья.
Линдморы удалились, не оглядываясь. Как бы ни был Ольрен захвачен жаждой власти, бить в спину он не станет. Иначе от него отвернутся все.
Почти неделя прошла со свадьбы четвертой Рудлог. Шесть дней, за которые она устала жить и устала ждать. Неуловимый шаман Тайкахе ушел куда-то глубоко в тундру, и люди Хиля Свенсена обыскивали на листолетах весь немаленький, изрезанный фьордами север Бермонта в поисках его яранги. Пол маялась, требовала взять ее с собой — только чтобы не сидеть в покоях, не умирать от безделья, но воспротивился не только берманский полковник, но и Стрелковский.
— Вы только помешаете им, — сказал он Полине, когда она в очередной раз, вспыхнув от вечернего доклада об очередной неудаче, приказала взять ее на север. — Вместо того чтобы искать, они будут озабочены вашей безопасностью, ваше величество.
Она скрипнула зубами, но согласилась. Игорь Иванович стал ее спокойствием, которого ей теперь частенько не хватало, ее сдержанностью. Полковник сопровождал королеву, куда бы она ни направлялась. И Поля позволяла себе при нем и вспыхивать, и раздражаться, жаловаться, зная, что он никуда не денется от ее гнева, выслушает, даст разумный совет.
Иногда во время таких вспышек ей казалось, что Стрелковский смотрит не на нее — куда-то вглубь себя, и улыбка у него была странная, нежная и печальная. И раздражение ее он терпел без неудовольствия. Ровно, спокойно, понимающе — от этого понимания накатывал жгучий стыд. Что же ты, Поля, не сдерживаешься, срываешься? На человеке, который тебе ничего не должен, который пришел помочь, хотя и не по статусу ему быть в простых гвардейцах.
Время, отведенное Полине старейшинами, уходило слишком быстро. По ее приказу придворный маг Бермонта вместе с лейб-медиком ежедневно приглашали специалистов-вирусологов, виталистов, врачей со всего мира, предварительно заключая с ними договор о неразглашении. Демьяна, застывшего в стазисе, осматривали, сканировали и качали головами. Мы ничего не можем сделать, ваше величество. Извините.
Появлялся и инлядский монарх с придворным магом, леди Викторией. Луциус тоже долго держал над Демьяном ладони, и глаза его казались белыми, пустыми. Затем выругался и ушел, сказав, что пока ничего не может сделать. И что ищет решение, но, скорее всего, придется рисковать и под присмотром магов поить Демьяна красной кровью.
Каждого посетителя Полина Бермонт встречала с острой надеждой и после каждого осмотра уходила в себя, жестко уничтожая ростки отчаяния. Никаких сомнений. Нельзя сомневаться. Откуда-то она точно знала, что если потеряет веру — потеряет и Демьяна.
Ежедневные пике от надежды к разочарованию измотали ее, иссушили ее душу до бесчувственности. Весь мир сузился до замка Бермонт, до комнаты, в которой лежал Демьян. Ей было все равно, что происходит снаружи. И вкуса еды она не чувствовала, и мылась, и одевалась на автомате, и мысли ее были только рядом с ним, где бы она ни находилась, с кем бы ни говорила.
Накануне Полина все же решилась спуститься туда, где пережила ярость и страсть своего мужа. Королева шла по тайному ходу, как по тропе воспоминаний, и страшно ей было до паники — но у кого еще было просить помощи, как не у Великого Пахаря? И так слишком долго она собиралась с духом.
Дверь из тайного хода в часовню открылась легко, и на Полю пахнуло свежим яблочным и травяным запахом. И мхи засветились, и в их тусклом свете выступила из темноты статуя Хозяина лесов, и поднялся с земли широкий алтарь, на котором бурые разводы и подтеки почти сравнялись цветом с черным камнем. Она смотрела на каменное ложе, ставшее для нее брачным, отрешенно и безучастно, будто и не с ней это все происходило. Слишком спокойно было здесь. Травяной полумрак мягко окутывал ее, утешая и успокаивая, вытягивая запекшуюся боль. И первопредок Демьяна глядел на нее все с той же полуулыбкой, которую она так хорошо запомнила, пока прижималась щекой к каменному алтарю и царапала ногтями его поверхность. Чего хочешь ты, смелая женщина?
Полина пришла просить не за себя, за мужа. Встала на колени, уткнулась лбом в теплое изножье статуи.
— Помоги, — попросила она шепотом. — Он же твой сын. Помоги ему. Вылечи его. Прошу тебя, великий, прошу… что хочешь делай со мной, но вылечи его.
Мягко светились мхи, еще и еще расцветая огоньками, и аромат яблок становился нестерпимым, оглушающим, а она все шептала, умоляла, требовала, и горькие ее слезы омывали ноги звериного бога, капая в чашу для жертв. Но Великий Бер молчал, и она, поначалу трепетавшая от своей дерзости и просившая смиренно, от равнодушия этого впала в неистовство, вскочила и заорала, глядя в неподвижные глаза статуи:
— Неужели тебе все равно?!! Какой же ты бог!! Что ты можешь?!! Спаси его, умоляю, спаси!!!
Темнота согнула ее тяжелыми ладонями, бросила обратно на колени, и она испугалась, сжалась, повалилась на бок, удерживаясь на грани оборота — волосы на затылке встали дыбом, и Поля жалобно заскулила, прося прощения. Да так и осталась лежать на мягких мхах, глотая слезы. В голове ее звучал мощный и рассерженный рык:
— Мы не вмешиваемся там, где на решение способны люди, маленькая медведица. Не тревожь меня более, пока сама не поймешь, что делать!
Боги не гневаются на неразумных детей. Но иногда детям приходится взрослеть самостоятельно.
Полина выбралась из часовни слабая, щурящаяся на свет — непонятно, сколько времени прошло, сколько она лежала там, собирая себя после гневной отповеди Хозяина лесов. Есть решение. Есть. И она его найдет. Нужно только хорошо подумать.
Она думала весь вчерашний день, перебирая воспоминания о словах шамана, обо всем, что говорили врачи и виталисты. Хваталась за голову, дрожала и рычала — потому что не за что было зацепиться, не видела она решения. И с утра ясности не прибавилось. И как обычно, чтобы привести мысли в порядок, Пол отправилась на пробежку. Бегать она начала уже на третий день после свадьбы. У нее сил не было сидеть на месте — нервной энергии внутри кипело столько, что казалось, она взорвется. Пронеслась тридцать кругов во внутреннем дворе, игнорируя взгляды придворных из окон. Ее обсуждали, но относились со всем возможным почтением, приказы исполняли молниеносно. И в глазах слуг и берманских аристократов Поля теперь видела не только неприязнь, но и сочувствие и даже восхищение.