еще что-то, и когда он покачал головой, с сожалением удалилась.
Здесь было хорошо, и страх отступал перед щебетом поющих птиц и плеском фонтана, перед темным и теплым южным вечером, гомоном людей за воротами, перед обилием цветочных запахов и порхающими туда-сюда огромными бабочками. Перед вкусной пищей, наконец — Макс сам не заметил, как кусочек за кусочком съел огромную лепешку с медом, уничтожил теплое ароматное мясо в травах и лениво, чувствуя уже сытость, доел сочную ореховую баклаву.
Прошедшая паника в конце этого пиршества в одиночку показалась постыдной. И он хотел уже уйти, чтобы не беспокоить Чета по пустякам, когда тот показался во дворе. Подошел, внимательно осмотрел, покачал головой.
— Что привело тебя сюда так рано, Макс? Я собирался звать тебя через несколько часов.
Тротт молчал — стыдно признаваться в слабости. Но под серьезным взглядом зеленых глаз все же начал говорить.
— Помнишь, ты обещал убить меня, если я сойду с ума, Четери?
— Я не забываю такого, — спокойно отозвался дракон, подцепляя уцелевший кусочек баклавы и отправляя его в рот. — Пришел за смертью?
— А если я скажу, что да? — Макс искоса взглянул на учителя.
— Скажу, что ты сидишь рядом и говоришь со мной, и так же разумен, как накануне, ученик, — Чет усмехнулся. — Говори.
— Сегодня я не справился с собой, — четко выговаривая слова и глядя в глаза дракону, сказал Макс. — Выпил жизнь из растений. Если бы рядом был человек, я бы убил человека. А испив одного, не остановился бы. Я чувствую, что-то происходит, Мастер. Мне все чаще приходится использовать репеллент, и я боюсь, что однажды его не хватит. И я погружусь в безумие.
Четери молча смотрел на льющийся фонтан.
— Я знаю, что такое безумие, — наконец, проговорил он. — Это случается, если у тебя нет якорей в этом мире. И если воля твоя слаба. Повторю, ученик. Ты сидишь рядом, говоришь со мной, ты спокоен, в твоей ауре лишь шлейф старого страха. Тебе ли с твоей силой контроля волноваться? Просто прими, что для тебя нет невозможного. Ты всегда сможешь остановить себя. Сегодня ты получил урок, получил знание, которым воспользуешься в следующий раз, как только почувствуешь признаки надвигающегося приступа. Помни об этом. И не сомневайся — сомнения — причина поражений. А сейчас, — он вскочил, покрутил плечами, — раз ты пришел, снимай рубашку. Сейчас я выгоню из тебя сомнения вместе с потом и кровью.
Не только профессору Тротту было плохо в этот вечер. Алина Рудлог, готовящаяся к зачету, почувствовала слабость. Заслезились глаза, заныл живот — но она упорно повторила все по вопросам, еще ухитрилась выцепить Зигфрида и пройтись с ним по основным моментам курса, несмотря на то, что ее так подташнивало, что пришлось даже отказаться от ужина.
«Точно перезанималась, — грустно думала она, — или отхожу от напряжения последних дней. Или завтрашнего… боюсь».
Спать она пошла, шатаясь от слабости, и заснула мгновенно, даже не открыв книжку, чтобы почитать перед сном.
А ближе к утру принцесса проснулась от ноющей боли внизу живота. Мышцы крутило так, что она повернулась на бок, засунула руки между ног и застонала.
И через некоторое время почувствовала, что между бедер у нее горячо и влажно.
Алина, кое-как разогнувшись, нацепила очки, включила ночник и уставилась на свои пальцы.
На них была кровь.
Она лихорадочно стянула с себя пижамные штаны, стала осматриваться — где могла пораниться? Было очень страшно. И только через несколько минут принцесса сообразила, в чем дело. Пометалась по комнате, накинула халат и понеслась мимо неспящих гвардейцев в Маринину комнату.
В гостиной сестры на нее лениво тявкнул Бобби, и Алинка тихо прошла в спальню. Сестра спала, прижав кулачки к шее, и очень стыдно было ее будить, но надо же было что-то делать!
— Мариш, — отчаянно прошептала Алинка, — Марин! Проснись!
— А? — Марина открыла глаза, недоуменно уставилась на Алинку. — Ребенок, ты чего? Кошмар приснился? Забирайся ко мне под бок, только дай доспать, умоляю.
— Да нет! — волнуясь, выпалила Алина. — Марина, мне помощь нужна! У меня это, к-кажется, цикл начался!
— Ну поздравляю, — сонно сказала та и села, включила ночник. Волосы ее торчали во все стороны, и одета она была в коротенькую маечку и шортики. — Теперь ты совсем большая. Ликбез нужен? Ну, почему все это происходит и какие процессы запускает в организме?
— Я об этом в пять лет прочитала, — проворчала Алина.
— Ну тогда чего ты паникуешь? Регулы — это не страшно, Алиш.
Она зевнула и потянулась.
— О, у тебя новая татуировка? — заинтересованно спросила Алинка. Марина смущенно прикрылась рукой.
— Потом покажу. Еще воспалена немного. Ты чего разбудила-то меня? Я, конечно, польщена, что первой узнала о такой новости…
Алина покраснела.
— Мне бы чего-то, Марин… я ведь не разбираюсь и нет у меня!
Маринка некоторое время, что-то соображая, смотрела на нее. Потом взгляд ее просветлел и она потрясла головой.
— Сестра у тебя — дураха, — сказала она с чувством. — Пойдем, проведу инструктаж. Живот болит?
— Болит, — буркнула Алина.
Марина наклонилась, порылась в тумбочке.
— Вот тебе обезболивающее. Пошли в ванную, девушка. Буду тебя учить страшным женским премудростям. А потом, — она взглянула на часы, — постараемся все-таки поспать. Еще два часа точно есть. А ты привыкай быть взрослой, ребенок, — она хмыкнула и потрепала Алинку по голове. — Хотя какой ты теперь ребенок, раз ты уже своих детей иметь можешь.
После всех треволнений пятая принцесса не пошла к себе. Рястянулась рядом с сестрой, укуталась в теплое одеяло — боль в животе отпустила, и заснула она почти мгновенно.
И снилось ей, что рядом — солнце, и она, маленькая, голодная и холодная, протягивает к нему руки, чтобы вобрать этот свет, согреться — и лучи мягко впитываются в кожу, делая принцессу легкой и счастливой. От света этого щекотно в животе и радостно на душе. Она пьет и пьет его — и внутри, откуда-то из древних глубин подсознания поднимается понимание, что нельзя больше. Хватит. И еще мамин голос «Алина, нельзя жадничать! Ты же принцесса Рудлог!»
И она пристыженно отходит от солнышка. Внутри ее теперь тоже горячо и тепло, и она смотрит на свой живот и понимает, что в ней есть свое солнце. И она всегда может согреться им.
Алина недовольно повернулась к сестре спиной, накрылась головой и засопела. Ее голод лениво ворчал, затихая, и, кажется, тоже задремал где-то внутри. Больше она его не ощущала.
С утра пятая принцесса подскочила бодрой, как воробушек весной. Рядом потягивалась Марина. Сонно улыбнулась сестре.
— Полегчало?
— Ага, — Алинка включила свет, потянулась к очкам, надела их — и вокруг все странно поплыло. Сняла, с возмущением оглядела линзы, потерла их рукавом. Снова надела.
Марина врубила радио — сразу ударило по ушам ритмами, понеслась бойкая музыка — и, подтанцовывая, подошла к зеркалу расчесаться. Открыла большие золотые часы — Алина в ступоре четко увидела и мелкие камешки в них, и стрелки, показывающие половину седьмого. Марина хмыкнула и нарочито небрежно швырнула их в ящик стола. И только потом заметила, что младшая сестра застыла у выключателя с очками в руках, и губы у нее дрожат.
— Алиш, ты чего? — испуганно спросила третья принцесса. Подошла, заглянула в глаза, уверенно взяла за руку, отсчитывая пульс. — Болит что-то? Помощь нужна? Ты только в обморок не падай!
— Марин, — слабо и жалобно сказала Алинка, — я вижу без очков. Я честное слово все вижу!
Она дернулась в сторону, подбежала к окну и уставилась в парк.
— Далеко вижу, хоть и темно! — возбужденно крикнула она и повернулась, поднесла к лицу руку. — И близко!!! Марина!!!
И расплакалась. Эмоции захлестывали неожиданно ярко, и хотелось и плакать, и смеяться одновременно.
— Чудесный ты ребенок, — чуть ворчливо и радостно проговорила старшая сестра. Алинка всхлипывала и вертелась вокруг себя — рассматривала все вокруг. — А рыдать-то зачем? Это же счастье! Хотя понятно, гормоны. Добро пожаловать в трудный женский мир неустойчивой психики, Алиш.
Алинка улыбнулась сквозь слезы, махнула рукой:
— Ну чего ты ворчишь?
— Это я от радости, — старшая сестричка подошла к младшей, обняла ее. — Интересно, это на тебя начало цикла подействовало? Не припомню, чтобы у кого-то из семьи такое бывало. Эх… мне бы подобный подарочек в компенсацию за страдания. Проснулась в тринадцать, а у меня не только сыпь на лице, но и грудь выросла за ночь. Или хотя бы ноги.
Алина хихикнула, уткнувшись сестре в плечо, затем отстранилась и очень серьезно заверила:
— Ты очень красивая, Марин, ты просто не представляешь, какая красивая.
— И ты, красноносая моя, — третья Рудлог легко щелкнула Алинку по оному носу. — И сейчас, а когда вернется твоя внешность, то, уверена, будешь диво как хороша. Боги, к счастью, не обделили нас красотой, — она хмыкнула. — Вот ума, думается мне иногда, недодали. Мне так точно. Беги, собирайся. Очки не выбрасывай — отдашь потом в семейный музей!
Завтрак прошел в том же радостном возбуждении — из-за присутствующих мужчин Алинка постеснялась говорить все, но зато обретенным зрением похвасталась вволю. И эта вспышка радости словно немного развеяла то уныние, в котором пребывала семья после свадьбы Поли. Даже Ангелина улыбалась, глядя на нее, а Василина так вовсе растрогалась, став, несмотря на строгий костюм и прическу — сегодня был какой-то важный выезд — совсем простой и домашней. Только что не причитала от счастья, приложив руку к щеке.
И о том, что сегодня зачет у профессора Тротта, Алина Рудлог вспомнила только когда привычно проверяла рюкзачок перед выходом. И в Зеркало из кабинета Кляйншвитцера она ступила с высоко поднятой головой — как будто в клетку с тигром шла.
Профессор же, напротив, с утра был мрачен как никогда. Убрал погибшие растения из лаборатории, потретировал семикурсников в спортзале — те уже научились определять, когда он в настроении согнать с них семь потов и занятие провели в молчании и сосредоточенности, что не уберегло, впрочем, от едких замечаний и синяков. Позанимался сам, с неудовольствием думая, что, видимо, придется вкатывать себе мышечный стимулятор, чтобы не терять времени на укрепление левой руки. На всякий случай, перед тем, как отправиться в университет, выключил свет в гостиной, сел на диван и прикрыл глаза, вслушиваясь в себя — не покалывает ли где-то внутри сосущее чувство будущего приступа?