— Не смешно, Дармоншир. Вам стоит меньше пить.
— Простите, Дьерштелохт, — отсмеявшись, покаялся Люк и вытер с уголков глаз настоящие слезы. — Говорю же, глупости. Вы правы — надо остановиться.
«Тем более, все, что нужно, я уже сказал»
Барон мрачно посмотрел на него и вышел. Люк остался на балконе еще на несколько минут, выкурил вторую. А когда вернулся — блакориец поднимал что-то бормочущего принца с диванчика.
— …нормально я, нормально! — бормотал тот. Распахнул глаза. — Играть! Где бабы! Женщину, Дьерштелохт! Отпусти!
— Вас ждет Корделия, ваше сиятельство, — твердо сказал барон, ведя Инландера-младшего к двери. Принц что-то забулькал, вырвался, захихикал. Жалкое зрелище.
— … да, такие сиськи! А! Дармоншир! — взгляд его сфокусировался на Люке. — Завтра жду! В пять! Смотрите!
— Я буду, ваше сиятельство, — пьяненько пообещал Люк.
— Смотрите! — выкрикнул снова Лоуренс, сделал шаг назад и чуть не полетел на пол. Его снова подхватил Дьерштелохт.
— По домам, господа, — ровно сказал он. Мужчины понятливо закивали, подождали, пока выведут буянящее сиятельство из комнаты, и начали расходиться.
ГЛАВА 11
Катя вернулась домой от Александра в четыре утра. Первым делом посмотрела почту за день — письма лежали на подносе в ее спальне, как и журнал записи звонков на домашний телефон от экономки.
Никто не пытался с ней связаться. Неужели что-то случилось и она им больше не нужна?
Она похолодела.
А вдруг девочек уже нет в живых?
Ни на что особо не надеясь, она вышла из спальни и побрела вниз, к почтовому телепорту. Маленький шар на двух ножках над чашей искрил, как обычно — она пригляделась и трясущимися руками вынула из сферы плотное письмо без каких-либо надписей на конверте. Тут же, в свете телепорта, распотрошила его — на вспотевшую от ужаса ладонь вывалилось несколько фотографий и записка. И медленно пошла наверх.
Снимки дочек — улыбаются, играют в какой-то детской комнате. Сердце немного отпустило. Непохоже, что их обижают. Няня — нахмуренная, встревоженная. На фотографиях время — сегодняшний вечер. Прямо тогда, когда она платила Александру собой за то, что принесет его в жертву. И записка с адресом. С двумя. Первый — бунгало в Эмиратах, на берегу океана. Второй, для Марины — горнолыжный курорт в Блакории.
Катерину начало трясти и она прислонилась к стенке, прямо на лестнице. Тело ныло, помня крепкие мужские руки и прошедшие несколько сумасшедших часов, но на удивление Катя чувствовала себя бодро — будто не дремала какой-то час, а то и меньше, после последнего раза. Спать не хотелось вообще.
Тут же вспомнилось, что и как с ней делал Свидерский — щеки запылали, и она опустила голову. Куда проще было бы, если б он оказался таким же мерзавцем, как Симонов. Но нет. Увы. Пусть с ним не было так весело и немного безумно, как с памятным ей Инклером, чтоб ему хорошо было по жизни. Но в ее состоянии довести ее почти до беспамятства… да, дело свое он знал. И нежным быть умел. И, такое ощущение, вообще комплексами не обладал. И как хорошо и как ужасно, что ей, понятия не имеющей, как соблазнять мужчин — а где бы она этому научилась? — это удалось так быстро. Хоть и тяжело было… и противно до мути. И сейчас противно — потому что на какое-то время она забыла обо всем.
Что же теперь делать? Что делать? Как она сможет его — который в ответ на ее молчание так стонал и так шептал горячие, возбуждающие слова — отдать тем людям?
Она еще раз посмотрела на фотографии и заплакала. А что еще ей остается? Девочки важнее, и никто ей не поможет. Опять она одна. Совсем одна. Бессильная и жалкая. Не в состоянии даже защитить своих детей. Да и как защитишь, если не знаешь, где они?
Катерина вытерла влажную ладонь о платье и, держась за стенку, поднялась наверх. Сняла одежду, глядя на свое отражение в темном зеркале. И пошла в душ.
А через несколько минут выскочила оттуда, не вытираясь, накинула халат и побежала на чердак — босиком, тихо, оставляя за собой мокрые следы и стараясь не привлекать внимание слуг, чьи комнаты находились на третьем этаже. Наверху, среди вещей, перевезенных из старого дома и еще не распакованных, находилась и старая бабушкина шкатулка. В ней лежал и клятвенный камень, который она брала на встречу с Инклером, и другие запрещенные в Рудлоге артефакты.
Она долго рылась в коробках, и, когда, наконец, наткнулась на тяжеленькую черную деревянную шкатулку, перевела дыхание, чтобы успокоить сердце. Спустилась вниз, прижимая ее к себе, как сокровище.
В спальне Катерина первым делом откинула с пола ковер. Взяла из шкатулки черный мел и одну старую свечу, оплывшую, уже начавшую расслаиваться, зажгла ее. И в свете свечи, очень приблизительно, на память, стала быстро рисовать на полу карту Туры, точнее — двух материков, Рики и Манезии, делить Рику на страны.
Пока нет бумажной карты, попробует так. А если пойдет… если получится, то завтра купит и бумажную, и другие нужные ингредиенты.
Последними она достала из шкатулки толстую иглу и маленький, крепко связанный моток шерстяных ниток. Когда-то шерсть была белой, но сейчас клубок был побуревшим, грязным. Катя прокалила иглу на свече, проколола палец и приложила его к ниткам. А затем зашептала тихо, прямо в клубок, чувствуя губами свою кровь, так, как учила бабушка.
Поди, найди, кого хочу. Заклинаю, найди, кого хочу. Заклинаю кровью своей.
«Пользуйся только в исключительных случаях, — учила бабушка, — нам нельзя увлекаться. Сойдешь с ума, потеряешь себя».
Заклинаю кровью своей… Найди кого хочу. Поди найди, заклинаю….
Горестный упрямый шепот и запах крови. Неправда, что она бессильна. Есть сила, есть. Только страшная, для нее самой прежде всего. Кому нужна сумасшедшая мать? Но если выбирать…клубочек, клубочек… заклинаю тебя кровью своей…
Катерина медленно вытянула руку над нарисованной картой и, замирая от страха, перевернула ладонь с клубком. Ее начало тошнить, закружилась голова — но клубок не упал. Завис над рисунком, закрутился как волчок — Катя остро ощутила, как он тянет из нее силы — и покатился кругом над картой, медленно, дергаясь, как машина у неумелого водителя, но захватывая все больше пространства.
Она наблюдала за ним, затаив дыхание, хотя желудок уже схватывало судорогой и желчь плескала в горло. Ждала и терпела. Но живот сжало, ее скрутило и вырвало — и клубок с мягким шлепком упал на пол.
Сил не хватило.
Конечно, когда крови только четвертиночка, да еще и младшая дочь, откуда возьмется достаточно силы?
«А ведь у тебя есть откуда взять, — пронеслось у нее в голове. — Нельзя, да, плохо может кончиться — но там энергии столько, что и дочек найдешь, и спасти их сможешь сама. А там… главное что они будут в безопасности, и ты никого не предашь…»
Она поднялась, достала салфетки, вытерла рот, пол, тщательно затирая карту. И заперла клубочек с иглой обратно в шкатулку.
«Если используешь ритуалы, обязательно сразу принимай настойку, — говорила бабушка, — и в храм триединого на следующий день иди, проси благословения. В нас живет зло, девонька, не выпускай его».
Старая ведьма, всю жизнь прожившая благочестиво и часто посещавшая храм, тем не менее не унесла семейные секреты с собой в могилу. Она начала учить Катю в двенадцать, когда у внучки пошла женская кровь. Мать и отец были озабочены старшими сестрами, которые начали выезжать, а Катя все больше оставалась у бабушки, матери отца. Внучке старушка и оставила свои вещи, когда умерла. Мать покопалась-покопалась, забрала несколько старинных шалей, почти все золото, а шкатулку не тронула, как и не увидела ее. Там, помимо артефактов, лежала тетрадка, исписанная сначала прабабушкой, потом бабушкой, с рецептами и ритуалами, которые они помнили еще с тех пор, когда семья жила в Блакории. Катя иногда листала ее и удивлялась — в себе она точно силы никакой не чувствовала. Но настойку варила регулярно, пила ее раз в месяц, по выработанной бабулей привычке.
Она заклеила кровоточащий палец пластырем и легла спать, не приняв настойку. И в храм она завтра не пойдет. Потом сходит. Если сможет.
Рано утром, когда не было еще и семи, она позвонила на дом нотариусу, с которым работала после смерти Симонова, и потребовала немедленно подъехать к ней с двумя поверенными. Дождалась, подписала все необходимые бумаги и направилась в Университет, по пути заехав в магазин и купив карту. Теперь нужно было отсидеть на работе день. И как-то постараться без смущения глядеть в глаза Свидерскому. И не шарахаться от него, раз теперь она официально его любовница.
Ректор появился только к обеду. Катерина просматривала список звонков, полученных вчера ее сменщицей, параллельно договаривалась с деканами о вечерней встрече с ректором по вопросам свободной практики на зимние каникулы для особо усердных студентов. Вежливо объясняла редким посетителям, что Александра Даниловича на месте нет, что будет он во второй половине дня, тогда и можно подходить.
Щелкнул динамик, и голос ректора произнес:
— Добрый день, Екатерина Степановна. Вы на месте?
— Добрый день, — ответила она спокойно. — Да. Мне зайти?
— Пожалуйста, — сказал он и отключился. И Катерина привычно посмотрела сначала в маленькое зеркальце, потом в большое на дверце шкафа. В строгом, темно-фиолетовом, почти черном платье ниже колен выглядела она безупречно. Ничего вызывающего, ничего провоцирующего. Взяла список звонков и, внутренне холодея, пошла к начальству.
Но Свидерский, не успев прийти, уже ухитрился начать телефонный разговор. Кивнул Кате, застывшей от неловкости, взглядом показал положить список на стол и сделал умоляющие глаза и жест, как будто подносит ко рту кружку.
— Да, Всеволод Игнатьевич, думаю, экскурсия для гостей из Инляндии по университету вполне возможна.