Ему хотелось драться или жадно, безудержно любить женщину, или сесть в машину и погнать на пределе, или прыгнуть со скалы… или совершить еще какое-нибудь безумство. Усталость сменялась настоятельной потребностью выплеснуть куда-нибудь невостребованную энергию, смыть привкус гнили от итога расследования острым вкусом настоящей жизни.
Люк знал это состояние — похожее на лихорадочную ломку от наркотиков, знал и то, что если его сорвет, то плевать будет на все запреты и правила… он швырнул телефон куда-то в угол комнаты, разделся донага, ушел в ванную, встал под горячий душ и попытался успокоиться.
Сейчас. Он пообедает, запрется в спальне и напьется. Или вернее будет попросить врача вколоть ему снотворное, чтобы наверняка проспал до завтра.
Сон все вылечит.
Да, точно.
Люк вышел из душа, посмотрел на себя в зеркало — красные глаза, сжатые губы, — потер черную щетину на подбородке.
Точно. Так он и поступит.
Внезапно в нашем отделении оказалось слишком много хирургов и медсестер — не обошлось, видимо, без вмешательства моей венценосной сестрички — и нагрузка резко снизилась. Главврач настоятельно попросил, а точнее, приказал Эльсену отгулять переработанное время. Не знаю, как он уговорил его — льстил, угрожал, выговаривал, что не может позволить, чтобы лучший хирург свалился от переутомления, — но Сергей Витальевич, выйдя из его кабинета, хмуро зыркнул на дожидавшихся его ассистентов (и меня, затесавшуюся между ними) и пробурчал:
— Всем три дня отдыха. В понедельник плановая операция. Всех срочных у нас отобрали, распределили по коллегам.
И удалился, раздраженно стуча подошвами ботинок.
Мне бы радоваться и благодарить Васю, но эта забота вызвала лишь глухое раздражение. Опять вмешательство в мою жизнь, опять манипулирование. Да и что там делать, во дворце? Месить снег в парке, выгуливая Бобби до состояния замерзшей собаки и чувствуя спиной взгляды охранников? Ныть Марту в трубку, чтобы он вывел погулять уже меня? Не получится выехать ни на ипподром, ни в торговый центр — снять стресс безудержными покупками, ни встретиться с Катей.
При мысли о Кате сердце заныло.
— С ней все хорошо, — сказал мне Мартин в нашу прошлую встречу, — она в монастыре на побережье, Марин. Вместе с детьми. Жива и здорова. Не переживай — за ней приглядывает Данилыч.
Боги, как хотелось увидеть ее, поболтать, обсудить все, что случилось, пообниматься, поплакать вместе, в конце концов. Но ее телефон не отвечал, и мне она не звонила. У Мартина я не стала просить ее номер — он не откажет добыть его, но не хватало еще, чтобы мне и с Мартом запретили встречаться.
Вместо этого накануне после в кои-то веки вовремя завершившегося рабочего дня я вышла из телепорта и направилась прямиком к Тандаджи. Крокодил в звании полковника сидел за заваленным папками столом и пил чай.
— Ваше высочество, — он встал, увидев меня, поклонился. — Рад видеть вас в добром здравии.
Его лицо выражало что угодно, только не радость.
— Полковник, — я остановилась у стола, не предложила ему садиться. — Мне совершенно необходимо поговорить и встретиться с герцогиней Симоновой. Дайте мне ее телефон. И я очень рассчитываю, что вы скажете ее величеству, что не видите причин препятствовать нашим встречам.
Он бесстрастно смотрел на меня — самодовольная рептилия, понимающая, что чирикающая у ее носа птичка ничего ему не сделает. Я, пожалуй, знала ответ, уже когда шла сюда. Не к нему мне нужно было обращаться.
«Но я никогда и ничего больше не попрошу у Василины».
«Правильно, упрись рогом — это так по-взрослому».
— Прошу прощения, моя госпожа, — ответил он ровно, — но я не могу этого сделать. Как и рекомендовать королеве допустить ваши встречи. Герцогиня определенно опасна. Ваша безопасность — основная задача и гвардии, и секретной службы, и если есть хоть малейший риск, я вынужден ограждать вас от него.
— Я настаиваю, — проговорила я сухо.
Глупая чирикающая птичка.
Он покачал головой — и я мгновенно вскипела, взмахнула рукой — полетели со стола папки, бумаги, посыпались карандаши и ручки. На краю каким-то чудом удержалась, не опрокинувшись, его кружка с чаем.
«Отыгрываешься на тех, кто не может тебе вмазать?»
— Вы можете разнести мой кабинет или все управление, — почти сочувственно — насколько рептилии вообще могут сочувствовать — произнес тидусс, — но без приказа ее величества я не могу дать вам эту информацию.
— Я знаю, — рявкнула я и швырнула об стену его кружку. Посмотрела на осколки, на стекающую янтарную жидкость и раздраженно влепила ладонями по столу.
В глазах крокодила наконец-то мелькнула эмоция. Кажется, он жаждал меня выпороть. Но вместо этого он открыл ящик стола, достал пачку салфеток, отошел к стене и начал вытирать ее.
Боги, какой стыд.
Я сбежала оттуда, хлопнув дверью, струсив даже извиниться. На ужин не пошла — не хотела встречаться с Васей. Ангелина все еще пропадала в Йеллоувине, и тревожно было от ее отсутствия — хотя я злилась и на нее тоже. Заглянула было к Алинке, но ребенок, успешно сдававший экзамены и почерневший уже от учебы не заслуживал нервных излияний старшей сестры. И я просто посидела рядом, молча, наблюдая, как бормочет она что-то непонятное над учебниками.
Алина очень повзрослела за то время, пока я ее не видела, пропадая на работе — то ли вступление ее в девичью пору свершило метаморфозы, произошедшие как-то молниеносно, то ли тяжелая учеба наложила свой отпечаток, но сейчас она казалась старше своих лет и очень напряженной.
Я тихо попрощалась, погладила ее по голове, поцеловала в макушку и ушла.
И со вчерашнего дня совесть и злость за свое поведение в кабинете Тандаджи глодали меня, заставляя кривиться и ругать себя последними словами. Нужно будет извиниться. Потому что поступила я, прямо скажем, недостойно.
Эльсен уже ушел, ушли и его ассистенты, а я все слонялась по отделению. Мне было проще и свободнее здесь. И я прицепилась к старшей сестре, заставив ее выдать мне задание — в результате она отослала меня сортировать и раскладывать в кладовой прибывшее после обработки белье.
Хоть какое-то дело. И пусть оно не уберегло от ставшей верной спутницей злости за ограничение моей свободы, пусть не исцелило от горечи из-за мыслей, что мне не хочется возвращаться во дворец, что я не чувствую теперь себя в нем комфортно. Зато оно придало смысл начавшемуся дню.
Звонок раздался, когда я, нагруженная целой башней из простыней, пыталась утрамбовать их на полку. Приближалось обеденное время — часы за наведением порядка пролетели быстро. Я, придержав стопку плечом, запихнула ее наконец-то, полезла в карман, прижала трубку к уху.
— Марина, — сказал он хрипловато и непривычно резко, — где ты сейчас?
— На работе.
— Во сколько заканчиваешь сегодня?
— В шесть, — я прислонилась спиной к полке и закрыла глаза.
— Подари мне этот вечер. Я хочу показать тебе что-то красивое.
— Но…
— В шесть ноль пять поднимись на крышу. Или не поднимайся.
— Выход закрыт, Люк.
— Он будет открыт.
— Выкрадешь меня? — спросила я тихо.
Он хмыкнул — и вдруг лопнуло напряжение, в котором я находилась все эти дни, и снова стало все ярким и наполненным смыслом. И я улыбнулась, коснулась пальцами губ.
— Давно нужно было это сделать, — чуть помедлив, проговорил Кембритч своим невозможным голосом. — К черту все. Дай мне увидеть тебя.
Я доделала все дела в совершенно безмятежном и чуть оглушенном состоянии. Выслушала выговор от главврача, сетовавшего на то, что Эльсен отучил нас отдыхать. В пять меня начало потряхивать, а минуты потянулись с вязкостью смолы, в половине шестого я уже захлебывалась от эмоций и ожидания — и все же нашла в себе силы спокойно со всеми попрощаться, переодеться и выйти в шесть на черную лестницу.
Интересно, через сколько охранники сообразят, что я иду не туда, куда надо?
Топот ног на нижних этажах я услышала уже на середине железной лестницы, по перекладинам которой лезла наверх, к задраенному люку, ведущему на крышу.
— Марина Михайловна, пожалуйста, остановитесь!
Я поднялась впритык, попыталась поднять люк, заколотила в него ладонью — и он со скрежетом распахнулся. Сверху порывом ледяного ветра сорвало водопад сухого снега, обжегшего лицо, а меня выдернули в свежесть и сумрак, потянули за собой по крыше — крепкая рука на запястье, не позволяющая проваливаться в сугробы, широкие шаги.
И маленький двухместный листолет с открытыми дверями, к которому мы бежали.
— Марина Михайловна!
Люк помог мне забраться в листолет, прыгнул на сиденье пилота с другой стороны, закрыл двери — и аппарат загудел, чуть завибрировал и поднялся в воздух.
На крышу выбрался один из охранников, что-то закричал мне вслед. Тут же достал рацию, начал что-то говорить в нее.
Я отвернулась и посмотрела на Люка — его лицо скрывала полумаска. Он нажал на какие-то кнопки и, потянув руль к себе, от чего мы взмыли почти вертикально, наклонился ко мне и поцеловал, царапая щетиной. И тут же отстранился, кинул мне на колени тонкую полумаску.
— Надень. Может понадобиться.
Я все же оглянулась — далеко над городом мелькали огоньки патрульных листолетов. Люк тоже увидел их. Выругался весело и послал аппарат вниз, почти к проезжей части.
— Так труднее обнаружить нас, — объяснил он, каким-то чудом сворачивая меж домов и сияющих желтым светом фонарей, проносясь над толкающимися в пробках автомобилями.
Ожил приемник на приборной панели.
— Срочно! Всем листолетам, находящимся в воздухе, спуститься на ближайшую посадочную площадку! Всем спуститься! Нарушившие приказ будут оштрафованы и лишены прав! Повторяю…
Люк протянул руку и вырубил звук. Посмотрел на меня, усмехнулся так, что у меня дрожь пробежала по телу, и нырнул в какой-то переулочек. Попетлял — и вылетел к небольшому ангару с открытыми дверями.
— Здесь я арендовал листолет, — сказал он хрипло. — Маска, Марин.