Он иногда слышал отголоски легенд, рассказываемых жителями Лортаха — только шепотом, только с оглядкой. Будто давно, много тысяч лет назад, была на Лортахе богатая цивилизация, и не было тогда нищеты, болезней и рабства. И правили тогда другие боги, светлые, и был тут мир и благоденствие. Но люди возгордились, стали жадны и наглы, решили, что богатство и мир — это только их заслуга, разрушили храмы, перестали славить богов. Те ослабли без веры людской, и в это время в небесах открылись черные врата — и пришли сюда боги нынешние из пылающего, высосанного досуха мира. Пришли во главе огромной и жестокой армии на гигантских насекомых. И победили ослабевших старых богов. Построили большой храм и потребовали ежедневных жертв — потому что не могли они брать силу напрямую из мира, только из крови и страданий. Пришедшие с ними люди стали местными аристократами — они и выполняли волю богов. Не таких уж всевидящих и всезнающих — иначе бы его, Макcа, схватили ещё на подступах к столице. Или, может, знали они все — но вмешиваться напрямую не могли?
Мир Лортах, оставшийся без своих богов, начал затапливаться поднимающимся океаном. И с той же поры начала гулять по миру легенда о том, что нужно потерпеть — и новые боги приведут людей в другую землю, богатую и изобильную.
Ленивый поток мыслей прервал едва слышный звук — во тьме переулка справа хлюпнула грязь. Макс, не поворачиваясь и не останавливаясь, вытащил нож из ножен и подбросил его — нож сделал два оборота и рукояткой плотно вошел в крепкую ладонь, замер. И в перėулке затихли, видимo, решая, стоит добыча риска или нет.
Тротт не стал ждать — пошел дальше. Сунутся — сами виноваты.
По пути ему то и дело попадались не держащиеся на ногах солдаты, женщины, зазывавшие их к себе, группы откровенных бандитов — так что нож он не убирал.
В харчевне, когда он вернулся, все еще продолжалась вялая пьянка, хотя половина столoв уже была пуста. На егo месте у двери сидел гoроподобный Кешти, лузгая орехи и без интереса глядя, как на полу уныло возят друг друга два пьяных наемника. Проем за стенкой был опять занят. Макс посмотрел на подрагивающие женские ноги, между которыми уместились чьи-то грязные сапоги, поймал кивок хозяина — и с неожиданной для себя ослепляющей злостью одного за другим выбросил дерущихся за дверь. Те, кто сидел за столами, гоготали, свистели и сыпали грязными ругательствами — мол, ктo такой бесстрашный выискался, не боится нож в печень получить где-нибудь на прогулке? Тротт их игнорировал.
— Можешь идти, странник, — довольно сказал владелец, отсчитав ему три мелких монетки. — С оставшимися уже Кешти управится. Завтра с утра мне надо дров наколоть, заплачу. Потом до вечера свободен.
Макс нехотя кивнул, сгреб монеты и ушел в свою чердачную каморку. Снял куртку, рубаху, размотал крылья, и настороженно прислушиваясь — не идет ли кто по лестнице — взмахнул ими. В мышцах закололо, закрутило судорогой — затекли за день, и Тротт, едва сдержав стон, снова сделал несколько взмахов. Перья чуть слышно шуршали, создавая ветерок, и это в здешней влажной духоте было почти блаженством.
Перед тем как лечь спать, Макс на всякий случай поставил слабенький охранный контур — какой получился, потому что здесь, под сенью чужих богов, Источник почти не откликался, словнo сил пробить местную недобрую хмарь у него не было. Максу и так едва удавалось поддерживать морок на глазах и спине, и это выматывало почти так же, как местная жара и вонь.
Он все-таки рискнул — остался в одной рубахе, спрятав под нее крылья, но не примотав их. Перед тем, как лечь, ощупал нос — тот был распухшим и ныл. Вероятно, и под глазами уже ңалились синяки. Но лечить себя было опасно, вдруг кто-то обратит внимание на слишком быстрое заживление перелома.
Спал он плохо. Тухлый, влажный смрад Лакшии, похожий на вонь от разлагающейся туши большого зверя, — как и крики с улиц, как и ощущение недоброго взгляда кого-то жестокого и огромного, — заставляли его ворочаться, ежеминутно открывать глаза и таращиться в темноту. Поэтому и встал очень рано, и, одевшись, спустился вниз, на задний двор харчевни.
Там с телеги, в которую был запряжен охонг с перемотанными тряпьем острыми передними лапами и сеткой на щелкающей жвалами мoрде, сгружали на влажную землю толстые стволы древовидных папоpотников — полых, с причудливыми завитками на срезах. Хозяин отчаянно торговался с владельцем телеги, ругался, плевался, сквернословил — впрочем, прoдавец-дровосек, не уступающий Якоши в телесной мощи, от него не отставал. Оба получали необычайное удовольствие.
Макс достал себе из колодца воды — пахнущей такой же тухлятиной, что и все вокруг, — и, преодолевая брезгливость, напился, стал умываться.
— Колун бери, — крикнул ему хозяин, только что хлопнувший дровосека по рукам и удовлетворенно отсчитавший несколько монет из кошеля, висевшего на поясе. Точнее, под поясом — под огромным брюхом, выглядывающим между широкими холщовыми штанами и серой рубахoй. — Справишься, иди есть — девки проснутся уже, приготовят.
Рубить полые стволы оказалось легко — если бы только не проклятая жара! По спине под вновь перемотанными крыльями тек пот, и Макс с неудовольствием подумал, что, если он тут задержится хотя бы на неделю, будет благоухать так, что смрад столицы покажется ему цветочным ароматом. Впрочем, здесь все так воняли.
Он работал топором и уже заканчивал складывать дрова в поленницу, когда во дворе показалась Венин с двумя ведрами, подошла к колодцу. Руки ее все были в синяках, как и шея. И на лице краснел кровоподтек на всю щеку, еще не успевший налиться синим, и глаз заплыл.
«Это тебя не касается, — привычно сказал он себе. — Ты не спасешь всех женщин этого города. У тебя другое дело. Нельзя вызвать подозрения».
Макс отряхнул руки, подошел к колодцу — женщина как раз тянула из колодца ведро на веревке. Он перехватил веревку, помочь — и Венин испуганно взглянула на него и опустила глаза.
У нее был взгляд агонизирующего җивого существа.
— Полей, — попросил Тротт, и она послушно опрокинула ведро ему на руки. Во двор вышел хозяин, оглядел поленницу, удовлетворенно крякнул, кинул Максу монетку.
- Χороший ты работник, Торши. Венин, еды ему дай быстро! Шевелись, ленивая личинка. Ты ещё сегодня свою пищу не отработала!
Женщина поспешно подхватила полные ведра, чуть прихрамывая, пошла к харчевне. Мақс посмотрел ей вслед — скособоченно шла. Будто ребро сломано или отбито что-то справа.
— Не бережешь ты своих девок, — проговорил он ровно, отряхивая ладони.
— А, — махнул рукой Якоши, — эту поломают, другая придет. Их на улицах знаешь сколько? За счастье посчитают. Это Венин из храма пришла, там жизнь сытая была, так нелегко ей. Другие посильнее, с грязи взял, так руки мне целуют. А эту разукрасили, — он расхохотался, — ну и что? Поутру мне за ущерб заплатили. Или, — хозяин, сощурившись, глянул на Макса, — хотел ее помять? А? Α-ха? — продолжил гоготать он. — Так бери, разрешаю. Что ей, бабе, сделается-то? Одним больше, одним меньше.
— Возьму, раз разрешил, — согласился Тротт. — Мне бы нос еще поправить, хозяин.
— Да надо, — сказал Якоши добродушно, хлопнув Макса по плечу, — страшен ты, Торши, как смерть. Скажу ей, пусть мазь возьмет. И вот что, в храм сходи потом. Нельзя без храма, шептаться начнут.
— Да я первым делом туда собирался, — кивнул Макс, — но куда ж с такой мордой идти, хозяин? Только богов гневить. Сойдет хоть немного — и тут же схожу.
Он поел какой-то вязкой каши — Венин хлопотала тут же, вычищая очаг, и на висках ее блестели капли болезненного пота. Другие женщины, выглядящие куда здоровее, что-то готовили на кухне.
Макс встал — спина Венин замерла. Но он ещё сходил за водой, и только когда вернулся с ведром, сказал:
— Пойдем. — И шагнул в сторону лестницы.
Женщина пришла через минуту, сжимая в руках все тот же горшочек. Макс снова сел на кровать, задрал голову — и она ловко нанесла мазь. Пока он размазывал остатки под глазами, поставила горшок на пол, легла рядом на грязные доски — и, подтянув ткань своего одеяния до пояса, раздвинула ноги, глядя в потолок.
Макс никогда не был впечатлительным — и спокойно препарировал трупы, и исследовал язвы от редких болезней, да и ужасов за жизнь нагляделся — как и любой, связанный с медициной. И давно уж приобрел профессиональную циничность и хладнокровие. Но от этой тупой покорности и животного страха в глазах, от кровоподтеков и ссадин, покрывавших все тело, и запекшейся крови на бедрах — ему стало плохо.
— На кровать ляг, Венин, — сказал он как можно нейтральнее, протягивая руку, чтобы помочь встать.
Она с трудом приподнялась и ткнулась ему в руку губами.
Тротт выругался так зло, что она вздрогнула, отстранился. И ждал, пока женщина снимала свое тряпье и забиралась на кровать. Только тогда присел рядом на корточки, прощупал ребра с одной стороны, коснулся распухшего, лилового бока. Венин дернулась и тихо-тихо застонала.
— Потерпи немного, — он аккуратно прошелся по ребрам, стараясь не смотреть на плоскую грудь в синяках. — Тут, похоже, перелома нет, ңо трещина — точно. Убьют тебя здесь, — Макс зачерпнул из горшочка мазь. Женщина не отреагировала. И, правда, к чему сказал? Будто она сама этого не знает.
Смазал ей бок, лицо, поколебавшись, прикоснулся к бедрам. Она не шевелилась — но он все же убрал руку.
— Тебе нужно промыть, — Макс взял ее ладонь, положил на лобок. — Здесь. И обработать внутри. Встань, я сейчас дам тебе чистую ткань. Сделаешь сама, я не буду смотреть, — он поставил на кровать мазь. — Давай, не смотрю я, видишь? Закончишь — скажи мне.
И отвернулся к окну.
За спиной долгое время не слышно было ни шороха. Затем раздался скрип, осторожные шаги, плеск воды — долгий, рваный. Чавканье мази — и поспешные, испуганные движения, сопровождаемые нервным дыханием.
Его почти тошнило от своей «доброты». Помыться дал, синяки смазал. Герой.
— Погано тут у вас, — сказал он с внезапной откровенной тоской, глядя на грязную улицу, по которой двое мужиков тащили третьего, избитого. — Всего день здесь, а уже поперек горла ваша столица. Денег заработаю на дорогу и обратно пойду. Сил нет моих.