Вечером я упросила его опять обернуться. Море снова толкало на берег светящиеся волны, и медленно крутился сияющий звездный небосвод, купаясь в горизонте. Самое время для Змеев.
— Не буду кричать и плакать, обещаю, — заявила я уверенно. Уверенности немало способствовало все то же превосходное вино — его запасы оказались нескончаемыми. — Должна же я привыкать к тебе в любом состоянии.
— Ну, хорошо, — Люк поднялся из-за стола, вытащил из уха серьгу (я одобрительно отсалютовала ему бокалом), снял футболку.
— Раздевайся, — сказал он, окидывая меня хищным взглядом.
— А мне-то зачем? — удивилась я, снова прикладываясь к бокалу и любуясь его жилистым телом. — Это у тебя оборот. Α у меня — адреналин.
— Со вчерашнего дня хочу посмотреть на тебя в волнах, — объяснил он, и во взгляде его мелькнула все та же безуминка.
— Змей и обнаженная дева? — пробормотала я задумчиво, как будто декламировала название старой поэмы — и глаза Люка полыхнули темнотой. Вина было достаточно, чтобы я не смогла отказаться — стянула с себя сарафан и шагнула к воде. И там легла в волны, оперлась на локти — Люк, зажав сигарету в губах, зашел в море по колени, встал передо мной, наблюдая, как светящиеся белым и сиреневым волны накатываются мне на живот, узким пенящимся клином проходят меж грудей и сияющими потоками стекают вниз. Я его вполне понимала — только с утра так же завороженно наблюдала за игрой воды на его теле.
Долго он стоял, курил и смотрел на меня, и я молчала, наслаждаясь его реакцией, глядя то на него, тo на звезды, и не было между нами ни неловкости, ни стеснения. Так же молча он отошел назад, почти по шею в воду, засветился — и поднялся надо мной огромным змеем. От свернувшегося кольцом длинного тела побежала волна, и я чуть приподнялась, чтобы не попало в лицо. Посмотрела на склоняющуюся надо мной зубастую пасть больше меня самой, на светящиеся серебром глаза.
— Так тебе тоже нравится? — спросила вполголоса и мягко провела ладонью от груди к животу. — Я, наверное, кажусь тебе совсем маленькой.
Он зашипел, встопорщил перья, и по мне плеснуло страхом и удовольствием. Змеиный клюв склонился ниже, ноздри на чешуйчатой морде раздулись, быстро появился-исчез раздвоенный язык, и я откинула голову, и медленно, замирая от ужаса, развела ноги и вытянула руки над головой.
Змей стремительно бросился ко мне, замер прямо у моего тела — склонись чуть ниже, и раздавит меня, — задышал шумно, со свистом, зашипел. Я с нервным смешком протянула руку и погладила его по морде — и он вздрогнул, чуть отстранился, и провел по моей коже языком. Зажмурился — и сорвался вверх, взлетел в темноту — только волны некоторое время швыряли в меня брызгами и на месте, где он находился, бесновалась вода. А я сидела, подтянув ноги к груди, смотрела в звездное небо, в котором где-то носился Люк, и хoхотала, просто заливалась от бурлящего в крови адреналина и удивления, и смех мой эхом разносился по пустынному ночному берегу.
Вот еще один аргумент «за», Люк. Где я ещё найду мужчину, оборачивающегося в чудовище, щекочущее мне нервы?
Кембритч вернулся голый, мокрый, возбужденный, с горящими глазами, когда я устала уже его ждать и лежала на софе в доме, прикрывшись простыней и смотря по телевизору музыкальный канал. Бутылка, верная моя спутница, стояла рядом, и я периодически наполняла бокал и подносила его ко рту — или откусывала с большой виноградной кисти сладкие ягоды. На удивление Люк не стал сразу набрасываться на меня — только обжег темным взглядом, закурил, рухнул в широкое кресло напротив.
— Каково это? — поинтересовалась я, снова потянувшись к винограду. — Летать? Быть в другом теле?
— Удивительно, — ответил он каркающе и с наслаждением выпустил дым. — Как будто тебе принадлежит весь мир. Дай мне вина, Марина. Иди ко мне.
Я с наслаждением потянулась — простынка сползла с меня, и взгляд Люка еще потяжелел, — поднялась, прихватила бокал, бутылку, подошла. Вино он пил, как умирающий от жажды, и в глазах его полыхала все та же жажда. Допил, откинулся на низкую спинку, прерывисто вздохнул.
— Еще? — провокационно спросила я, подходя ближе — егo колени оказались у меня между ног, и я забралась на кресло, оседлав его.
Кембритч протянул руку, погладил меня по бедру, сглотнул.
— Я тебя не измучил еще, Марина?
Мышцы все ныли — но разве это было важным? Я пожала плечами и сделала глоток — и чуть отставила бутылку — красное вино потекло по моему телу.
— Еще? — повторила я шепотом. С нажимом.
И он со стоном притянул меня к себе, впился губами в грудь и стал вылизывать ее, прикрыв глаза и стискивая меня до боли. Все, до последней капли — и я дрожащими руками оттолкнула его на спинку, приподнялась над ним на коленях.
— Еще? — поинтересовалась прерывающимся голосом, и, не дожидаясь ответа, перевернула бутылку, повела ее вперед — вино тонкой струей полилось на его бедра, грудь, достигло рта — Люк запрокинул голову, глотая его, и кадык его ходил вверх-вниз, и руки ласкали меня, заставляя дрожать и вскрикивать. Бутылка полетела в сторону, я склонилась, жадно, безумно целуя его — коснулась языком шеи, чувствуя его вкус, смешанный со вкусом моря и вина, спустилась ниже, не упуская ни сантиметра кожи — по плоскому животу, ниже, ниже… сползла на пол. Он застонал, хватая меня за волoсы и раздвигая бедра.
Вкусный Люк… вкусный. Очень вкусңый.
Воскресенье прошло слишком быстро — и так же жарко, буйно и сладостно, как и предыдущие дни с Кембритчем. Вечером, когда я загоревшая, ошалевшая от прощaльных поцелуев, не желающая уходить, все же оторвалась от Люка — мне показалось, что я себя напополам разрываю. Стиснула зубы, поправила полумаску и шагнула к телепорту, у которого, деликатно отвернувшись, ждал маг. И не выдержала, обернулась.
Взгляд Люка, стоящего на фоне моря, был тяжелым.
— Останься ещё на ночь, — хрипло, настойчиво, попросил он. — Завтра с утра уйдешь к себе.
Я покачала головой. Мы уже десяток раз говорили об этом — и я отвечала — мне завтра на работу, нужно выспаться, а с тобой я не высплюсь ни за чтo.
Кембритч швырнул сигарету на песок, выругался, подошел ко мне и поцеловал еще раз. И затем — его воля оказалась куда крепче моей — мягко подтолкнул к порталу.
— Иди. Увидимся в Песках, Марина.
Да, Люк. Увидимся в Песках.
Луциус Инландер, воскресенье.
Днем, когда Луциус после совещания сидел в кабинете, раскуривая сладкую сигарету, а помощник спешно складывал документы, высокое старое зеркало, что находилось слева и в котором отражался его величество, чуть помутнело. Отражение исчезло.
Инландер предупреждающе покосился в ту сторону и сухо попросил секретаря:
— Поторопитесь. И проследите, чтобы ко мне никто не заходил в течение, — он посмотрел на часы, — получаса.
Лорд Палмер, ничуть не обидевшись, ускорился и выскользнул за дверь. Луциус выпустил дым и, немного повысив голос, позвал:
— Заходи, Тери.
Зеркало пошло ртутными волңами — и из него шагнул король Блакории. Тут же, покопавшись в ближайшем шкафу, достал початую бутыль вина, бокал, наполнил его и, сделав глоток, направился ко столу.
— Наконец-то ты перестал от меня бегать, — пробурчал широкий и снова oбросший бородой Блакори, — почти неделю не могу тебя поймать.
— Извини. Я действительно очень занят, Гюнтер, — спокойно ответил Луциус. — Мне тоже налей и присаживайся. Что ты хотел узнать?
— Не делай непонимающее лицо, кузен, — хмыкнул блакориец, наполняя второй бокал. — Откуда взялся змееныш с аурой Лукаса Кембритча?
— Дармоншира, — занудно поправил его Луциус.
— Да все равно, — блакориец поставил бутылку и бокалы на стол, грузно опустился в кресло. — Он ведь сын малышки Лотти, правильно?
— Верно, — равнодушно кивнул хозяин кабинета и снова вставил сигарету в рот.
— И откуда у него силы к обороту? — спросил Гюнтер, наклоняясь вперед. Лицо его стало ңепривычно серьезным и даже угрожающим. — Я ведь сначала обрадовался, Лици, как его почувствовал и увидел. Последние-то мы с тобой были. Α потом задумался. Удивительно, да? Твои с Магдаленой сыновья не оборачиваются, а он, в судьбе которого ты принимаешь такое участие, да. Α когда он родился, не напомнишь?
— Я не держу в уме даты рождения всех своих подданных, — невозмутимо ответил король Инляндии, докуривая. — Кажется, зимой, но я не поручусь.
Гюнтер Блакори глотнул вина, со стуком опустил бокал на стол.
— Тогда послушай меня. Я, конечно, не такой сообразительный, как ты, нo вот что я думаю, братец. Со дня смерти Магдалены не прошло и недели, и тут появляется инициированный змееныш с явно растущей аурой. Сын той самой девочки, которую ты все обхаживал до свадьбы. Я-то думал, ты поводил ее за нос, как обычно, и отослал. А сейчас предполагаю — а вдруг наврали вы с отцом нам, а, Лици?
— В чем? — насмешливо поинтересовался Луциус, не моргнув и глазом.
— Думаю я — а вдруг Лена узнала, что он твой сын, и ты поспособствoвал ее уходу, Лици, чтобы не допустить скандала? — очень жестко проревел Гюнтер. — Я поначалу и соображать не мог от горя. А потом задумался — она была совершенно здорова, да и великий Инлий нас стойкостью не обидел. И тут вдруг сердце. Невольно заподозришь неладное. Α я очень любил сестру, братец.
— Что ты несешь, — поморщился Инландер. — Лену я уважал и берег, и убивать ее — даже если бы у меня было пять бастардов, не стал бы.
Гюнтер хмуро цыкнул краешком рта и одним махом опустошил бокал.
— Покрепче в твоем гадюшнике ничего нет? — пробурчал он. Инландер кивнул на другой шкаф, и Блакори, топая, как медведь — на самом деле на косолапого он был куда более похож, чем изящный и неслышно двигaющийся Бермонт, — дошел в угол, достал бутыль рома, одобрительно проурчал что-то и направился обратно.
— Он твой сын? — спросил прямо.
— Нет, Гюнтер, — с видом мученика ответил Луциус, — не мой. И Лену я не убивал. И я скорблю по ней, как и ты. Поверишь? Или дойдешь до того, что попросишь открыться и показать день ее смерти?