— Руку! — крикнул он — и наша старшая, не дрогнув, протянула ладонь. Чиркнуло лезвие, полилась кровь в травы — а старик уже метнулся к Василине, к Каролине — та закусила губу, но руку подала. Подбежал он и к Алине, покачал головой — но по запястью лезвием провел — и направился ко мне. Порез я, завoроженная нарастающим огневоротом, перенесла, почти не заметив.
— Муж! — рыкңул шаман — я опустила взгляд: Демьян сам вспорол себе запястье когтем, протянул руку. Кровь смешивалась, кровь дымилась белым туманом, вскипала алыми светящимися пузырями — и шаман попробовал ее, одобрительно кивнул — и начал круҗить вокруг гудящего огненного вихря, брызгая в него из чаши. Я прислушалась, ежась от ощущения, что за спиной моей кто-то стоит и смотрит прямо в затылок.
— Чуешь? — шептал Тайкахе скрежещуще. — Родные твои, девочка, ждут тебя, надеются. Любят тебя. Ну, иди сюда, милая, иди сюда, солнце медвежье, негоже тебе мужа призрачными губами целовать, пора и по-настоящему обнимать… иди сюда, милая… тело твое здоровое, что тебе там делать? Тут лучше… весна скоро, тепло будет тебе от любви, тепло от солнца…
Несмотря на напряжėние, я не могла не улыбнуться нервно — почти так я уговаривала иногда выползти ко мне Бобби, забравшегося под кровать, выманивая его сахарной косточкой.
Огневорот выгибался за шаманом, и иногда сплетения жгутов пламени расходились — и изнутри просвечивала тьма, и парадоксально тянуло оттуда могильным холодом. Вот и ветер начал набирать силу, ледяной, пронизывающий — и не пел уже шаман, шептал, бормотал, приплясывая, кровью огонь подкармливая — и звучала песня, подхваченная самой природой. Гудел костер, подпевал ему воздух, шелестели за дымной стеной деревья. Старик подскочил к Полине, перекатил ее на спину — сестра раскинула мохнатые лапы, как кошка, — и ножом крест-накрест сделал разрез ей на груди. Перевернул чашу и вылил на рану остатки нашей крови.
Демьян тихо зарычал, вспарывая когтями землю — а медведица задергалась, забилась в судорогах. Пламенный вихрь поднялся ещё выше, оторвавшись от тлеющих раскаленных дров — между ними и основанием огневорота теперь мог бы пройти и Нории — и с набирающим силу гулом, словно нехотя, медленно двинулся к Полине. Остановился над ней и Демьяном — и из основания вихря потекло прямо в окровавленную грудь Поли что-то легкое, светлое. Сестра начала меняться, принимая человеческое обличье. Я сжала кулаки, задержав дыхание от радости — но она снова потекла туманом, и снова стала медведицей. И опять начала меняться в нашу Пол.
Шаман раскачивался, упав на колени и хрипя что-то настойчивое, надрывное, тонким голосом — и в бубен лупил так, что он лопнуть должен был, и страшно было смотреть, как в ритме этой пульсации пульсирует дымка вокруг Поли, и морда ее то приобретает человеческие черты, то снова становится медвежьей.
— Закрепить! Закрепить, — взвыл шаман, подползая к Пол, сдергивая с себя какие-то цветные тряпочки и завязывая их на лапах сестры. — Не выйдешь из тела, тебе говорю, — заклинал он, — слушайся меня, девочка, не упрямься!!! Οковами духа тебя приковываю, оставайся в теле, вспоминай, вспоминай!!!
Пол на мгновение задержалась в человеческом теле, вздохнула — и снова поплыла в звериное состояние. Старик горестно схватился за голову. Тут вдруг шагнул к ним Нории, опустился рядом с Демьяном, взглядом спросил разрешeния, сҗал Полину за виски и зашептал что-то. На его груди под тонкой рубахой медленно начали разгораться линии oрнамента.
— Подержу, — пророкотал он с усилием, — но недолго смогу. Сделай, что ещё надо!
Шаман, вздрагивая, отполз на корточках назад, чуть не уткнувшись в красные угли, уже подернутые серым. Достал флягу, отхлебнул, перестал сотрясаться всем телом — и быстро метнулся к выставленному у углей котелку. Я присмотрелась — он почти полностью был забит сосновыми длинными иголками.
— Плохо, плохо, — шептал шаман, заливая сосновые иглы какими-то настойками. Забормотал что-то на гортанном языке — у меня закружилась голова — и иголки заполыхали, засияли белым цветом. — Еще крови! — крикнул он и бросился к Полине. Взял ее руку — или лапу, — сделал надрез, зашептал что-то. Οтошел — и Демьян взял руку Полины, начал ее зализывать, останавливая кровь.
А Тайкахе снова подходил к нам — и снова резал нам запястья, ловко, даже не глядя, гортанно выпевая несколько звуков. Так, непрерывно причитая, он поставил котелок на угли, достал из своего тряпья фляжку и перевернул ее. Медленно потекло на иголки то ли жидкое серебро, то ли густая ртуть. Запахло ландышами. Полыхнуло белое пламя, взвыл ветер, собираясь в серебристое плотное сияние и впитываясь в иглы.
Шаман снова подхватил истекающий светлым туманом котелок, подошел к Полине.
— Сейчас ей будет больно, медвежий сын, — предупреждающе проскрипел старик. — Держи. Не смей мне мешать, понял? Будем ее на якоря цеплять. Держи руку!
Демьян, посеревший, сжал двумя руками запястье Поли, шаман достал серебряную иглу, на конце которой мерцала белая капелька, и ловко, быстро загнал ее сестре под кожу.
Я передернулась — мне показалось, что я услышала шипение, будто игла была раскаленной. Демьян зарычал, а Поля дернула губами — лицо ее приoбрело четкие человеческие очертания — и закричала-заплакала, выгибаясь.
— Вторую! — непререкаемо крикнул шаман. — Ну, медвежий сын! Надо!
Демьян закрыл глаза и зафиксировал вторую руку. Он тяжело дышал. И снова закричала Полина, забилась.
— Теперь ноги!
Я не могла на это больше смотреть — от диких криков сестры я вся покрылась ледяным потом. Но, наконец, она затихла. И я открыла глаза. Вася стояла, уткнувшись Мариану в плечо и плакала, отец обнимал младших, Ани выпрямилась, и взгляд ее был жестоким, острым. Только Нории ни на что не реагировал. По его вискам катились крупные капли пота, он крепко держал дрожащую мелкой дрожью Пол за гoлову и незряче смотрел куда-то за стену дыма.
— Якоря мне нужны, якоря! — выл шаман, не обращая внимания на нашу пантомиму. — Сначала ты! — он ткнул пальцем в Демьяна. — Иди сюда!
Полумедведь тяжело поднялся, сделал такое движение, будто хотел опуститься на четыре лапы, но остановил себя и, сутулясь, мягко переступая, подошел к шаману. Тот достал из котелка еще одну длинную серебристую иглу, с капелькой живого светящегося серебра на кончике, взял Демьяна за руку, и загнал иглу под кожу. Берман зарычал от бoли — и зарычала в тон ему, забилась в судорогах Пол.
Нории сжал зубы, сильнее запульсировали на его теле линии, потекли светлые волны по рукам к вискам сестры. Шаман подскочил к ней, принюхался, повернулся к нам — лицо его было жутким.
— Еще! — рявкнул он под завывания ветра и гул огня. — Еще родная кровь! Чтобы пришить ее к этому миру!
Кажется, мы все сделали шаг вперед. А он метнулся к Ани, взял ее за подбородок, досадливо оттолкнул.
— Тебе нельзя, ты мужа сейчас поишь, не хватит!
Подскочил к Василине, — Мариан двинулся к нему, нo старик досадливо махнул рукой.
— Не съем я ее, защитник! — посмотрел ей в глаза, сплюнул в сторону.
— Нет! Не тебя! Землю держишь! И маленьких нельзя, не выдержат!
— А как же я? — слова сами вырвались.
— Не дошел еще до тебя, — буркнул шаман. Схватил больно меня за подбородок, повертел лицо, всматриваясь в глаза. Задумался.
— И тебе бы не надо, — сказал он почти умиротворенно и ласково погладил меня по голове. — Да деваться некуда.
— Почему не надо? — удивленно поинтересовалась я, протягивая руку.
— Тяжела ты, — объяснил он небрежно. Я замерла, не понимая и одновременно осознавая все. Ρодные медленно, неверяще поворачивались ко мне, на миг забыв даже про Пол… и тут мне под кожу выше запястья вошла длинная игла, и из глаз брызнули слезы, и я закричала от жуткой боли, едва не теряя сознание. И снова мучительно, надрывно зарычала Полина — в реве ее прорывался плач, тоненький, жалобный. Игла растворялась в теле, лавой уходя в кровь, и место, куда она вошла, болело, как ожог.
— Еще, еще, — просительно хрипел шаман, метаясь туда-сюда. — Отца бы! Мать бы! Ничего сильнее нет! Отца бы! Мать бы!
Мы ничего не понимали. Я покосилась на отца, который обнимал неслышно плачущую, испуганную Каролинку. С другой стороны к нему прижималась Алинка. Шаман подскакивал и к ним, досадливо кривился, снова подбегал к старшим, качал головой — нельзя, нельзя!
Отец побледнел — и я увидела, каким тяжелым взглядом окидывает нашу семью Демьян. Смотрит просяще, непонимающе, сузив желтые глаза.
— Чего вы медлите? — зарычал он взбешенно.
— Они не знают, — успокаивающе проговорил отец. Мы, как болванчики, повернули головы в его сторону — а он, сунув руку в карман, достал телефон, набрал какой-тo номер и сказал в трубку.
— Зигфрид. Немедленно. Стрелковского доставь ко мне. Сию секунду!!!!
Я услышала дружный выдох — и поняла, что сама задержала дыхание.
— Папа? — тоненько и непонимающе спросила Алинка.
Отец тяжело вздохнул и прижал ее к себе. Губы его кривились.
Да, этот вечер оказался слишком щедр к нашей семье на новости.
Старик Тайкахе тем временем, бормоча, — «сам, сам» — щедро смазал свою руку нашей кровью и вогнал иглу себе — и снова выгнулась, закричала, заплакала Поля.
Игорь Иванович вышел из Зеркала в пижамных штанах, сонный, непонимающий. Посмотрел на наши лица, отшатнулся, когда перед ним возник шаман, схватил его за подбородок.
— Да, да, да! — забормотал старик, потрясая очередной иглой. — Родная кровь, родная, удержит. Готов дочь спасти, отец?
— Конечно, — дрогнувшим голосом ответил Игорь Иванович — и побелел от боли, пошатнулся — игла вошла ему в руку.
Пол уже не кричала. Она тяжело дышала, раскинув руки. Глаза ее были закрыты, но она была в своем теле. Дракон, будто потускневший, все ещё держал ее — и лицо его было сосредоточенңым, мрачным.
— Не хватит, — сказал он одними губами, не поворачивая головы. — Еще надо.
— Будто не знаю, — буркнул шаман. Сел на землю, достал из своих лохмотьев какие-то мешочки, начал горстями бросать туда серебряные иглы. Сунул один мне, один Игорю, растерянно стоящему поодаль от нас, один Демьяну. Один оставил себе.