- Если захочешь, я обсужу это с отцом, – согласилась Ангелина. – Я буду очень рада, Каролиш.
Рядом возникла и Алина, молча взяла за руку Василину. Мужчины вели за нашими спинами живой разговор – а мы молчали, наслаждаясь нашим единением. И Алина озвучила то, о чем думали сейчас мы все.
– Как же мне не хватает Полины, – сказала она со вздохом – и Ани рядом со мной напряглась, и мы все прижались еще крепче друг к другу. Все эти полтора месяца с превращения Поли в медведицу мы навещали ее раз-два в неделю, и последний раз были несколько дней назад – возвращались подавленные, хотя нас она уже узнавала, не бегала прочь и даже что-то урчала в ответ на наши нежности. Почему же в нашей семье так – никогда не может быть все у всех хорошо? Почему обязательно в нашем счастье должна присутствовать доля едкой горечи?
– Завтра навестим ее, – проговорила Василина тихо. – Я уверена, что Демьян что-то придумает. А ты, Ани?
– А мне ничего не остается, кроме как надеяться, – ровно ответила Ангелина. – Как и нам всем.
И мы снова замолчали, купаясь в тишине и тревоге этой теплой южной ночи и глядя на яркие лучистые звезды над садом. Где-то далеко они светили и нашей Пол.
Люк
Герцог Лукас Дармоншир тоже не спал в эту ночь. В данный момент он страшно ругался, глядя на свои призрачные руки и пытаясь продавить выгнутую полусферу зеркала в спальне.
С другой его стороны.
Ругательства, сыплющиеся из уст его светлости, могли бы заставить покраснеть и видавшего виды сержанта, но тут краснеть было некому. Слова в черноте зазеркалья гасли, как заглушенные ватой, и холодно тут было, как в ледяном кубе. И все холоднее становилось – Люк, пинающий неподдающуюся преграду, видел, как от полупрозрачного и мерцающего тела его, рассеиваясь, уходит в черноту белое сияние.
Он поначалу пытался орать и стучать, надеясь, что вдруг в покои зайдет дворецкий, увидит в зеркале хозяина и догадается позвать хоть того же Леймина. Но спальня была пуста. Дымился на столике окурок, лежало брошенное на стул полотенце, ночник освещал расправленную кровать. А на кровати вибрировал телефон, и экран веселенько светился голубым.
Его светлость снова выругался и обернулся. Еще немного, и он точно рассеется. И где была его голова?
За пятнадцать минут до позорного попадания в зазеркалье Люку, уже задремавшему, позвонил его величество Луциус и очень сухо проговорил:
– Надеюсь, ты достаточно отдохнул. Жду тебя в полночь у телепорта во дворце. Не опаздывай.
Пришлось заливаться остывшим кофе, идти в ледяной душ, чтобы проснуться – и дернул же его черт бросить взгляд в зеркало, когда он вышел! На спине алели чудесные царапины, оставленные ногтями Марины. Люк закурил, положил сигарету в пепельницу, подошел ближе, увидел ещё и укус на предплечье, усмехнулся, мгновенно вспоминая все, что делал с ней – и тут же от возбуждения мягким белым цветом вспыхнули глаза. Шагнул почти вплотную, чтобы рассмотреть сияние внимательнее, и привычно оперся ладонью о зеркальную гладь. По пальцам до плеча прострелило холодом, стекло мгновенно помутнело – и его засосало внутрь. На небольшой, тонкий, сияющий мостик, отходящий от зеркала.
Мостик обрывался шагах в десяти от выхода. И у Люка, ошалевшего, прижавшегося спиной к прозрачной полусфере, создалось полное впечатление, будто он несется куда-то в черной пустоте. Крошечная, ничтожная точка в космической бесконечности. Сделай шаг вперед – и не удержишься, и упадешь во тьму – и не станет больше тебя. Такое же головокружение случалось, когда он делал виражи на трассе – или прыгал с парашютом.
Осознав, что обратно выбраться невозможно, Люк прошел, старательно не глядя в стороны, до конца мостика – и там, стоя на самом краю, увидел грандиозное и не поддающееся осознанию зрелище. Он словно находился у края невыразимо огромного шара, заполненного плотной, густой чернотой. Бархатные тени ледяной кипящей тьмы, высасывающей из него жизнь, расступались, стоило ему пристальней всмотреться в них – и тогда головокружение усиливалось. Потому что он ощущал первобытный ужас от понимания, что вся эта бесконечность содержит много больше, чем доступно ему. Потому что, стоило напрячь зрение, и открывалась небольшая часть пространства напротив, словно состоящего из мириадов крошечных граней. Они находились очень далеко – если в этом месте вообще можно было применить слово «далеко», и в то же время Люк мог разглядеть каждую из них. Но не подойти.
Мостик тихо таял, рассеиваясь тем же белым светом, что и его тело, и пришлось сделать два шага назад.
Абсолютная тишина этого места была тишиной нереальности и безвременья. Тишиной смерти.
Некоторые из граней, которые он успевал заметить, светились, как светилась полусфера за спиной Люка, некоторые были черными – и от каждой из них тянулась в центр этого пространства тонкая неосязаемая струна. Словно все это было остовом, скелетом, держащим мир изнутри. Иногда в темноте сверкающими линиями проносились точки – от одной грани к другой.
Люк еще присмотрелся – и опустил глаза. Потому что показалось, что оттуда, из глубины кипящих теней, в него начали всматриваться в ответ. Голова закружилась сильнее, и герцог развернулся и аккуратно, очень медленно, чувствуя, как все неохотнее слушается тающее тело, пошел к полусфере зеркала. И, кажется, перепробовал все доступные воображению способы – и стучал, и уговаривал, и кричал, и пытался представить, как он вываливается в своей спальне. Бесполезно.
Оглянулся – мостик истаял еще, и оставалось каких-то три шага до пропасти.
Люк уже отчаялся, когда в его спальне открылась дверь, и в нее зашел очень недовольный король Луциус. Оглядел безобразие, задержал взгляд на дымящемся окурке… перевел взгляд на зеркало… и, повернувшись, приказал недоуменно взирающему на пустые покои дворецкому.
– Выйдите.
Ирвинс быстро ретировался.
А его величество подошел к зеркалу и, выразительно подняв брови, оглядел Люка с выражением, с каким смотрят на уронившего цветочный горшок щенка.
– Напомни, Лукас, – произнес он сухо, и с этой стороны зеркала его голос слышался как очень далекое эхо, – что я говорил по поводу зеркал?
– Мой король, – с должной долей раскаяния попросил его светлость, – может, вы воспитательные меры предпримете чуть позже? Когда достанете меня отсюда?
Король Луциус невозмутимо закурил, сел в кресло, пододвинул к себе пепельницу – и Люк понимающе усмехнулся, успокаиваясь, и приготовился слушать.
– А говорил я вот что. Ни в коем случае не касайся их, пока я тебя не обучу. И если бы твоя голова не была забита прелестями девицы, точнее уже не девицы Рудлог, ты бы отнесся к этому с должным вниманием.
Люк понуро внимал, ощущая приближающуюся со спины пустоту. И стыдился. Точнее, делал вид, что стыдится.
– И если бы я не был так озабочен твоим обучением, Лукас, – ровно продолжал король, – и если бы не был так привязан к твоей матери, то что бы помешало мне сейчас пойти спать – вместо того, чтобы лично идти проверять, с какой стати ты возмутительно опаздываешь на встречу к своему монарху?
– Простите, ваше величество… – уже несколько нервно произнес Люк – потому что снова оглянулся – и увидел, что осталось ему не так много времени.
– … я больше не буду, – издевательски подсказал правитель не самой маленькой страны на Туре и хмыкнул, выжидающе глядя на почти распластавшегося по стеклу герцога. И Люк понял намек.
– Что на этот раз я буду вам должен? – прямо спросил он.
– Все то же, Дармоншир, все то же, – с невероятным удовольствием заявил Инландер. – Я хотел сделать все по-другому, но как не воспользоваться решением, которое ты сам мне вложил в руки? Даю тебе три дня, чтобы ты сделал Марину Рудлог женой. Мне плевать, как. В четверг с утра я должен увидеть на ваших руках брачные браслеты.
– И зачем вам это вы, конечно, не скажете. Наставник, – издевательски добавил Люк. Получилось не очень – трудно проявлять характер, когда в буквальном смысле смерть наступает на пятки.
– Конечно, нет, – согласился Инландер весело. – Считай это моей старческой прихотью. Итак. Принимаешь условие?
– Нет, – ответил его светлость, ощущая, как под пятками становится пусто и вставая на цыпочки.
Монарх хмыкнул.
– А если включить голову?
– Нет, – повторил Люк для доступности. – Помолвка через три месяца, свадьба – как решим. Никакого форсирования. Вы просто не понимаете, что давлением в этом случае нельзя ничего добиться.
– Можно, – убежденно сообщил Луциус. – Не ожидал от тебя возвышенной глупости, герцог. Так ты предпочитаешь смерть недовольству крошки Рудлог?
– Катитесь к черту, ваше величество, – зло пробормотал Люк и закрыл глаза.
– Счастливо оставаться, – вежливо ответил Луциус.
Раздались шаги. Но Люк не услышал ожидаемого стука двери – его внезапно потащили вперед, через обжигающий лед поверхности зеркала. Он вывалился на пол, на колени, трясясь от холода и снова в материальном теле – и стоящий над ним Инландер от души дал ему высочайший монарший подзатыльник.
– Какая честь, мой господин, – язвительно проговорил Люк, хотя у него глаза слезились и зуб на зуб не попадал. – А могли бы и королевским пинком наградить.
– Дурной мальчишка, – сказал Луциус устало, никак не отреагировав на дерзость. – Неужто в тридцать пять и я таким был? Иди в ванную, грейся. И возвращайся. Буду учить тебя читать зеркала и управляться с ними.
– Что-то я сыт зеркалами на сегодня, – упрямо проговорил его светлость, поднимаясь. – Пожалуй, лягу-ка я спать.
Подняться он не успел – согнулся оттого, что голову сдавило, как раскаленным обручем, и стало нечем дышать.
– Вон! – прошипел его величество резко – и Люк застонал, повалившись на пол. – Еще слово, и я зассставлю тебя подчиниться, гаденыш! Забыл, с кем разговариваешь?! Быстро в ванную, сукин ты сын!
И это изящное требование заставило-таки чертыхающегося герцога ретироваться.