Тиодхар Ренх-сат не был изнежен и слаб: слабак бы никогда не принес императору столько побед как на Лортахе, так и на Туре. Это был мужчина устрашающего вида — высокий, широкоплечий, со светлой бородой, снизу заплетенной в косу, с разноцветными глазами, свойственными всем, в ком текла неразбавленная кровь воинов, пришедших с новыми богами на Лортах. Она же позволяла генералу управлять инсектоидами ментально.
Он был умен и внимателен, носил белые одежды и покрывал хитиновые доспехи белой эмалью, чтобы на них была видна кровь врагов, и выбривал на голове паутину, потому что пуще всех богов кланялся паукообразному Нерве, олицетворяющему войну. Он любил победы и знал, что достоин занять императорский трон.
Генерал, вытирая сочащуюся из разбитой головы и носа кровь, терпеливо подождал, пока из-под завалов вытащат первого более-менее целого и способного говорить наемника и тут же, на месте, допросил его, дополняя картину того, что видел сам.
Узнал он про обман тха-нора Ноши, пустоголового и хвастливого слизня, хотя и был Нори хорошим воином и стратегом. Про то, как пытками старался он выявить брата колдуна — и как взбесились охонги, а сам колдун, не иначе, появился из гладкого листа металла и уничтожил всех инсектоидов ветром, а пленных забрал в небеса.
Наемник закончил говорить, и тиодхар, сидящий на одном из осколков стены с кубком вина в руке — ему принесли во время допроса, — отпустил его. Поднес кубок ко рту, раздумывая и наблюдая за разбором завалов. Слышались далекие выстрелы местного оружия, способного за раз убить множество людей — ночью у твердынь врага снова начались бои. Над горизонтом вставало солнце, а генеральская свита почтительно и терпеливо ждала решения.
Ренх-сат допил вино и поднялся:
— Я останусь тут и сам поведу наши войска к победе, — сказал он весомо. — Сегодня мы возьмем эти твердыни — у них нет больше сил сопротивляться, и даже колдун им не поможет. Императору доклад отправим завтра, когда все крепости будут у нас. А если Нерва поможет, то отправим и змея-колдуна, живого или мертвого.
Этой ночью бойцы Девятнадцатого и Двадцатого фортов получили приказ атаковать Восемнадцатый и, захватив его, продолжить наступление на следующую крепость. Навстречу им на захват Шестнадцатого под прикрытием артиллерии выдвинулись переформированные из-за больших потерь отряды с Пятнадцатого и соседних фортов.
Командующий Майлз рисковал, бросая потрепанные и ослабленные гарнизоны в бой: часть подразделений и с полтора десятка орудий пришлось отвести вглубь герцогства, туда, где на случай отступления в нескольких километрах от крепостей подготовили запасной оборонительный рубеж, чтобы было где укрепляться и за что цепляться. Это было необходимо, но вряд ли могло спасти герцогство, если враг пройдет за систему фортификаций. Падение Дармоншира стало бы неизбежным и стремительным, а отведенные части лишь задержали бы иномирян, дабы дать возможность спастись жителям ближайших поселений.
За несколько часов отряды дармонширцев достигли захваченных фортов и попытались сомкнуть клещи шириной в двадцать километров — такое расстояние было между Восемнадцатым и Шестнадцатым. Благодаря внезапности удалось выбить иномирян с Шестнадцатого форта и даже укрепиться в нем, но к середине ночи на горизонте, в тылу врага, запылали огромные костры: захватчики очнулись и перешли в наступление. И с таким трудом отбитый форт к утру снова попал в руки иномирян.
Текущий бой был последним отчаянным броском дармонширцев, в отсутствие поддержки лорда Лукаса фактически самоубийственным.
Командующий Майлз, чтобы не спать, начал вкалывать себе стимуляторы, от которых еще больше усилилась мигрень и стало стремительно ухудшаться зрение на втором, неповрежденном глазу. Почти ослепший командующий, слушая тяжелые сводки с мест боев, то и дело поглядывал на дверь и проклинал герцога, рванувшего за братом. Не имел его светлость на это права. И будь у Майлза еще хотя бы пяток воздушных змеев, способных управлять ветрами, Дармоншира он бы арестовал и расстрелял, не глядя на титул и власть. За дезертирство и моральную нестойкость.
Дай боги, чтобы его светлость вернулся и включился в бои, но сейчас из-за одного Бернарда Кембритча погибали сотни солдат, оставшиеся без защиты лорда Лукаса. Людей, которые были ничем не хуже молодого Бернарда. Их дома так же ждали матери, жены, сестры и братья — и как объяснить им, почему за своим братом его светлость полетел, а за другими дармонширцами, сгинувшими в боях или в плену — нет?
Герцог не появился, когда должен был помочь захватить Шестнадцатый форт, не появился, когда нужно было его удержать — а если бы удержали, сейчас бы ситуация не была такой катастрофической. Утром, когда небо начало сереть, Майлзу доложили, что лорда Лукаса видели спешно направляющимся в свою комнату. Оттуда он не вышел. И в комнате его не обнаружили.
Последняя сводка с фронта заставила командующего Майлза выйти из командного пункта и подняться на стену форта, морщась от гулких залпов орудий.
Высоко уже вставшее солнце поливало радостным золотистым светом изрытую взрывами, пропитанную кровью землю и длинную стену фортификаций, которая с одной стороны шла к морю, а с другой — на почти две сотни километров к Рудлогу. В солнечном свете хорошо было видно, как в нескольких километрах от Третьего форта из-за леса темными холмиками выходят к оборонительным полосам десятки тха-охонгов. Далеко за ними в небеса поднимались стаи точек-раньяров, похожие на рои ос. Иномиряне начали наступление и с левого фланга. Скоро они будут здесь.
Незадолго до этого Майлзу донесли, что враги оттеснили дармонширцев со стороны Восемнадцатого форта, откинули их обратно к Девятнадцатому и сейчас сражение идет уже у его стен. Теперь остатки армии Дармоншира уничтожали в обоих направлениях — к морю и к Рудлогу, — и захват остальных фортов был делом времени. А подкрепления Майлзу взять было уже неоткуда. Берманы, даже если успеют до падения фортов, будут так же уничтожены, как и дармонширские части. Нужно было принимать решение. Командовать отступление, уходить вглубь герцогства, попытаться организовать оборону там. Но как отступить, зная, что те части, которые завязли в боях, будут обречены на убой?
Ветер аккуратно опустил спасенных пленных на поляну между лесом и замком Вейн, закрутился пылевым столбом, зашипел:
— Мне нужшшно наверх, нужшшшноооо подпитатьсссся…
— Конечно, — просипел Люк, не отпуская бессознательного Берни и пытаясь прийти в себя. В голове была болтанка, сам он словно вымерз — с такой скоростью летать еще не приходилось. Полупрозрачный воздушный птицезмей мерцающей полоской взмыл в рассветное небо.
— Только вернись поскорее, — крикнул ему вслед его светлость, и змей вильнул хвостом, показывая, что услышал.
Люк огляделся — бывшие пленные прыгали, отогреваясь, снимали веревки, растирали руки и ноги, помогали раненым, отвязывали серениток от крестов, с которыми их и унесло из ангара. Пахло землей и свежей листвой. Из замка уже бежало несколько человек. Это хорошо. Это значит, через пару минут будет помощь. Если у брата есть эта пара минут.
— Держись, малыш, — прошептал его светлость, укладывая Берни на молодую зеленую травку.
Кембритч-младший дышал тяжело и был горячим, как печка, глаза его закатились, рот был приоткрыт. И сердце билось часто и слабо. Люк отодвинул грязный, пропитанный кровью китель, размотал повязку и выругался. Из пулевого отверстия сочилась кровь, а вокруг него кожа припухла, налилась красным. Воспаление. Приподнял брата, посмотрел снизу — та же картина. Но хотя бы пуля прошла навылет.
"Ну, давай же, — нервно сказал он себе, прикладывая руки к ране и понятия не имея, что делать. — Лечи"
Аура у Берни слабела на глазах, а Люк, впадая в панику и ругая себя последними словами, все ждал какого-то знака, ощущения неправильности, как учил его Луциус, вибрации под руками. Сила, полученная от стихийных духов воздуха, не помогала — потому что сейчас прежде всего нужны были знания и опыт. Люк не чувствовал ничего — просто пальцы касались обжигающей пульсирующей кожи, и дыхание брата становилось все тяжелее и тише.
— Ну как же, — бормотал Люк, то закрывая глаза и пытаясь нащупать что-то в ауре, то снова открывая их, — как же это…
Бернард, уже белый, как воск, рвано вздохнул и замер. И вместе с ним замер Люк — но через пару секунд грудь брата снова поднялась.
— Урод ленивый, — шипел его светлость на себя, — сукин сын… почему ты не научился?
Он ругался матом, хватался за голову, стискивал волосы — сердце билось как заполошное, но ничего не получалось. Прав был Луциус, и тут прав — пришло время, когда он не может из-за дури своей и безалаберности помочь близкому…
— Вам нужно успокоиться, — раздался над ним тихий голос. Он поднял голову, сощурился — в глаза било солнце, а рядом с ним стояла майор Лариди. Обнаженную грудь и живот ее пересекал уродливый напухший рубец, одна рука была перевязана окровавленной тряпицей, а серенитка без суеты надевала отданную кем-то военную рубашку, просовывая раненую руку со скрюченными пальцами в рукав и едва заметно морщась.
— Я не из высших сенсуалисток, — так же тихо и спокойно сказала она, одевшись, — да и младшая в семье, но род мой старый, и я кое-что могу. Снайперу нужны спокойствие и вера в свои силы. Ими я, слава Великой Матери, умею делиться. Разрешите?
Люк поспешно кивнул — и Лариди положила здоровую руку ему на плечо. От пальцев ее полилась прохлада, вмиг поставившая мозги на место и успокоившая суматошно колотящееся сердце. И Дармоншир снова коснулся раны брата. Коснулся и вдруг понял, что горячая пульсация, которую он ощущает — это и есть воспаление. Это и есть неправильная вибрация.
Он закрыл глаза и потянул эту пульсацию на себя кончиками пальцев, впитывая, охлаждая, отрезая от Бернарда. Вытянул все — и, открыв глаза, поднял ладонь.
Рана была на месте — залечить ее он не сумел. Просто не знал, как. Но воспаление вокруг сошло на нет, и кровь больше не сочилась. Сердце Берни билось пусть слабо, но ровно, и восковая бледность ушла за какие-то секунды.