ГЛАВА 9
Седьмое апреля, Дармоншир, Марина
Середина дня
Проснулась я от шума подъезжающих машин — окна были раскрыты, иначе спать я не могла. Поворочалась, вжимаясь щекой в разогретую подушку и натягивая на плечи теплое одеяло, но внимание уже было приковано к происходящему внизу и совесть шептала мне — если возьму на себя поверхностные раны, освобожу руки хирургов на сложные случаи.
— Спи, — пробормотала я настойчиво, закрываясь одеялом с головой. — Нужно спать.
Нужно думать о детях.
Но ведь кто-то из моих коллег со вчерашнего дня не сомкнул глаз. А я все равно уже проснулась.
Я застонала: здравый смысл боролся с пониманием, что моя помощь будет далеко не лишней. Тем более что еще день-два, и закончится поток раненых после битвы у фортов, станет полегче.
— Тогда и отосплюсь, — пообещала я себе и сползла на край кровати, села. Еле разлепила веки — в глаза словно насыпали песка. На удивление, не тошнило, лишь немного кружилась голова, и я посидела немножко, потягиваясь и вдыхая запах чистого белья и весны. Сквозь щели между штор лилось солнце — на будильнике было около полудня. Получается, и четырех часов не проспала.
В гостиной на столике уже стоял обед — видимо, Мария, зная о моей склонности убегать без еды, накрыла его заранее, — и я заставила себя поесть, прежде чем выйти из покоев.
Стоило мне спуститься на второй этаж, как время понеслось скачками. Я шила сама, готовила операционные и помогала доктору Лео, потом делала уколы и перевязки, выписывала выздоровевших — а рядом со мной в нашем маленьком госпитале так же напряженно работали мои коллеги. Совсем немного нас было: десяток врачей, включая тех, кто пришел в госпиталь в мое отсутствие; три виталиста, если считать мага Тиверса, для которого целительство не было основной специализацией; несколько медсестер и около трех десятков санитаров — но в воздухе витало то самое ощущение сплоченности, когда каждый занят своим делом, но все делают общее. У нас тут тоже шла своя бесшумная война, только противником была сама смерть.
В середине дня, пробегая по лестнице вниз, в холл, где лежали раненые, я с удивлением заметила дворецкого Ирвинса в костюме, в белых перчатках, невозмутимо натирающего серебряные крылья серенитской статуи, изображающей морскую деву. Он с достоинством поклонился мне.
— Я и еще несколько слуг решили вернуться вслед за вами, миледи, — пояснил он. — За виндерским домом приглядит Доулсон, а Вейн тоже нуждается в уходе. И раз уж вы, хозяйка, здесь, то и мне нужно быть рядом с вами.
— Я рада вас видеть, Ирвинс, — сказала я тепло. На мой взгляд, и оставшиеся здесь слуги поддерживали замок в чистоте. Но у Ирвинса были свои представления о преданности, свое поле боя — и кто сказал, что оно менее важно, чем наше?
На обходе пациентов я зашла и к Бернарду — ему нужно было обработать швы и сменить повязки. Берни был еще очень слаб, но уговорил мать, просидевшую рядом с ним всю ночь, пойти отдохнуть.
— Люк так и не появлялся? — поинтересовался он сипловато.
— Нет, — откликнулась я, срезая бинты. Не звонил и не появлялся, хотя Леймин утверждал, что он жив — его то тут, то там видели в змеиной ипостаси. В минуты отдыха я ловила себя на детском желании сесть в машину, доехать до фортов и устроить ему сюрприз со скандалом. Но жизнь людей была куда важнее моей ущемленной гордости и тревоги за мужа. — А ты так и не хочешь рассказать, где тебя ранило и как вы добрались сюда?
— Нет, — смущенно отозвался Берни. — Мама уже перестала меня пытать.
Я хмыкнула.
— Это потому, что мы уже все выяснили у тех, кто прилетел вместе с вами. Глупо было скрывать, Берни. Про вас с Люком болтали все, кто был в состоянии болтать. Кроме майора Лариди. Вот кто кремень.
— Да, — сказал он и очень по-доброму улыбнулся. Я настороженно глянула на него.
— Только никаких шуток про матриархат и гаремы, — предупредил он со смешком. Помолчал. — Но я таких не встречал никогда. — Снова помолчал. — И как мама отреагировала?
— На Лариди? — уточнила я. Он хохотнул, и я продолжила: — Выпила успокоительного и сказала: "слава богам, что мои герои живы". И что ты потом получишь за молчание, когда поправишься. А Люк — когда появится в замке. Он, видимо, что-то подозревает, поэтому и не прилетает.
Тон мой был бодрым, но голос дрогнул.
— Не сердись на него, — вдруг серьезно проговорил Берни. — Я уверен, он не знает, что ты здесь. И как только узнает, примчится, бросив даже самые важные дела. Ты для него все, Марина, это и слепой видит.
— Сама знаю. Тебе не слишком мало лет, чтобы утешать взрослых теток? — буркнула я ехидно.
— Между прочим, ты мне по возрасту куда больше подходишь, чем моему престарелому братцу, — заявил он с утрированным превосходством. — Заметь — я еще и не обрастаю чешуей.
Я усмехнулась: если обаяние Люка было сокрушительным, то брат его притягивал к себе добродушием. Вздохнула.
— Расскажи что-нибудь про него, Берни.
Слушая живописания подвигов Люка на фортах, я заканчивала перевязку. Кембритч-младший и раньше явно обожал старшего брата, но сейчас пребывал в совершенно восторженном состоянии, которое очень контрастировало с моей тоскливой и злой обидой. Неразумной, глупой — но с которой я ничего не могла сделать.
Солнце уже садилось, когда я подменила Кэтрин на приемке раненых на улице. За день это была пятая машина — бойцов теперь везли с более легкими ранениями, но из-за долгого ожидания у многих началось воспаление и нагноение. Привычно работали санитары; Тиверс, замковый маг, подменял отсыпающегося Росса, сканируя прибывших, чтобы одного-двух самых тяжелых отправить в стазис. На большее сил у него не хватало.
Сегодня было жарко, и разогретая к вечеру трава пахла летом и появившимися полевыми цветами. Замок и лес были окрашены в красноватый цвет, и тени на землю ложились фиолетовые, густые.
То ли я привыкла, то ли действительно стало полегче, но работа шла спокойно. В теле от недосыпа ощущалась легкость, голова была пустой и звонкой — еще немного, и надо идти отдыхать, иначе свалюсь. Вот сейчас приму раненых, посмотрю, кому могу помочь, и потом спать.
Вдалеке, на дороге, идущей по лесопарку от шоссе к замку, послышался клаксон грузовика.
— Еще везут, — проговорил Тиверс, отходя от очередного раненого. — Тут нет сепсиса, Марина, небольшая кровопотеря, сотрясение мозга, воспаление почек.
Я кивнула, сделав запись в карточку и в журнал, прикрепила карточку к носилкам — и молодого солдата с перевязанной головой потащили к крыльцу.
Снова раздался звук клаксона. Я посмотрела в ту сторону — солнце било прямо в глаза, — приложила руку козырьком ко лбу.
Грузовик почему-то несся на огромной скорости. Вдруг вильнул, и я озадаченно моргнула. В переполосовавших дорогу тенях мне показалось, что на него сбоку кто-то… прыгает?
Он был уже метрах в двухстах от нас, когда послышался странный тонкий вибрирующий вой. Тиверс, тоже всматривающийся туда и щурящий глаза от солнца, изумленно пробормотал:
— Быть не может… это же…
Его слова заглушила заоравшая замковая сирена. Я подняла глаза к небу — но никаких стрекоз не увидела. На крыльцо высыпали люди Леймина, мои гвардейцы во главе с капитаном Осокиным.
— Нежить. Стая выскребышей. Все в замок, — крикнул Тиверс, ему вторили военные, заталкивая всех в двери. Большая часть кинулась к грузовику — помогать вынести раненых.
Осокин схватил меня за локоть, аккуратно подтолкнул в сторону крыльца — и я беспрекословно бросилась к входу. Санитарки, снимавшие с веревок белье, тоже со всех ног неслись к замку. Визжала сирена, из дверей выходили охранники с огнеметами. Бойцов спешно выгружали из машины, в холле закрывали окна и ставни, водителю приказали развернуть грузовик так, чтобы закрыть вход — он только успел взбежать на крыльцо, когда раздался гул огнеметов и выстрелы. Двери захлопнулись, оставив снаружи наших защитников. Там остался и Тиверс.
Внутри были мои гвардейцы — вооруженные, они занимали позиции у закрытых окон. Раненых, вынесенных из грузовика, положили прямо на пол, растерянные санитары топтались рядом.
— Наверх их всех, — приказала я, прощупывая пульс у бледного дядьки с перемотанной грудью — во время переноса он потерял сознание, и бинты сейчас быстро пропитывала свежая кровь.
Началась суета. Часть гвардейцев организовывали пациентов — чтобы те, кто в состоянии идти, двигались наверх, лежачих кто-то уже тащил на себе, но всех вынести быстро было, невозможно, а некоторых и вовсе нельзя было трогать. Я увидела майора Лариди, которая помогала подняться по лестнице бойцу с загипсованной ногой.
Снаружи слышался противный, ввинчивающийся в уши вой и рев огня. Закричал и захлебнулся криком человек, что-то ударилось в створки двери так, что она содрогнулась. Рядом со мной возник капитан Осокин.
— Ваша светлость, немедленно спускайтесь в подземный ход, — приказал он.
— Да, капитан. — Я отступила, чтобы пропустить носилки, сделала несколько шагов в сторону черной лестницы… и в это время раздался треск и звон разбитого стекла. В одно из окон, выбив ставни, ворвалась омерзительная огромная туша и плюхнулась сморщенным отвисшим брюхом в пяти шагах от меня. Она воняла уксусом и тухлым мясом и была до отвращения похожа на человека — только раздутого до размеров коровы, с сизой склизкой кожей, слепого, отрастившего себе огромную узкую пасть и вставшего на четвереньки, с вывернутыми конечностями и длинными кривыми когтями.
Завизжали женщины, закричали мужчины, Осокин дернул меня за спину и начал стрелять. Стреляли и остальные гвардейцы, и с каждым выстрелом на теле твари расцветали черные отверстия, разрастающиеся до огромных дыр, из которых тек гной. Выскребыш дернулся вперед — но ему уже пробили лапы, разлезшиеся пятнами черной жижи, в которой сверкали серебром пули. То и дело в закрытые ставни раздавались глухие удары, а изрешеченная тварь, разваливаясь на куски, извивалась, выла и упорно ползла вперед. Осокин развернулся ко мне, и тут в разбитое окно ворвалось еще одно чудовище — а секундой позднее от страшного удара треснула и медленно рухнула внутрь дверь. В холл впрыгнули сразу два выскребыша и завыли, припадая на передние конечности и поводя длинными огромными пастями.