Игрушка, конечно. Но игрушка красивая и очень быстрая, судя по характеристикам. Руки чесались ее испытать — но еще больше не терпелось сказать спасибо дарительнице. И Люк, сунув в карман ключи, заглянул в свой кабинет и порылся в хранилище, а затем, намотав на кулак нить с прохладными сапфирами, направился в покои к супруге, криво и мечтательно улыбаясь.
В ее комнатах было темно. Мария, горничная, увидев хозяина, молча сделала книксен и быстро проскользила мимо него в коридор. Он почти не заметил ее, устремившись к спальне. Ступил внутрь, в полумрак, и, мягко закрыв за собой дверь, сделал еще несколько шагов, остановился у кровати и замер.
В сердце плеснула нежность, теплой волной согрев душу, и он размяк, совсем расслабившись.
Марина спала на боку, закинув ногу на одеяло, и под короткой сорочкой ее ничего не было. Несмотря на открытые окна, пахло здесь мягкой и теплой женщиной. Миром и покоем пахло, от которого Люк так отвык. Домом его пахло.
Марина пошевелилась, сорочка скользнула выше, обнажив бедра — тут же вспомнилось, как откровенна его супруга в любви, как щедра на отклик. Люк сглотнул от мгновенно ударившего в голову возбуждения, поднял руку, коснувшись намотанных на кулак сапфиров раздвоенным языком, и едва не застонал. Он присел на кровать, чувствуя, как начинает стучать кровь в висках, осторожно протянул руку и чуть приподнял сорочку. И застыл. А затем склонился и коснулся губами светлой прохладной ягодицы.
В его жене все было великолепно.
Стало жарко. Люк, путаясь в рукавах, стянул с себя рубашку, бросив ее в сторону, — и тут же вздохнул от приласкавшего разгоряченное тело ветерка. Сапфировая нить жгла пальцы, требуя положить драгоценность к драгоценности, — и он, затаив дыхание, провел ею по стройной ноге, разжав кулак над изгибом, где бедро переходило в талию, — камни, чуть задержавшись на коже, каплями соскользнули по ягодицам на простынь… и в глазах помутилось от эстетического удовольствия. Дыхание стало распаленным, тяжелым.
Он не знал, как и почему в нем развилась эта мания. Кого-то вводит в транс музыка, кого-то языки пламени, а его до мурашек завораживали камни на Марине. Или Марина на камнях. Когда-нибудь, когда закончится война, он насыплет целое ложе самоцветов. И сначала будет смотреть, просто смотреть на нее, задыхаясь, как сейчас, от совершенства картины, а затем будет любить ее на этом ложе.
Супруга, не подозревая о его мечтах, крепко спала — а он, чувствуя себя почти преступником, скользил по ее щиколоткам и бедрам ладонями, касался губами и языком, ласкал, задыхаясь от страсти. Не оттолкнет ли теперь, не разозлится ли, когда проснется?
— Нет… нет, — прошептал он то ли вслух, то ли про себя. Она уже простила его, он это чувствовал — в ее словах по телефону, в ее неласковости, в сердитых признаниях и ядовитых укусах. Простила и отзовется сейчас ему.
Он еще поиграл с ней, касаясь ее кожи то губами, то сапфирами, — и затем, возбужденный донельзя, намотал нить ей на щиколотку, застегнул, лизнув пальцы ноги. Дыхание его прерывалось, и он улыбался, зачарованно глядя на украшение. А затем, скользнув вдоль спины Марины, растянулся рядом с ней на кровати. Прижался, опаляя горячим дыханием и касаясь губами чуть влажной шеи, уткнулся носом в отросшие волосы и осторожно поддел рукой сорочку. Живот под ней был совсем еще плоский, теплый, и Люк провел по нему пальцами, накрывая ладонью грудь. Супруга чуть слышно выдохнула, а он едва не застонал, вжимаясь в нее сильнее и гладя кончиками пальцев нежный сосок. Все вылетело из головы — так он скучал, до ужаса, до боли в сердце.
Марина едва заметно подавалась навстречу его движениям, а потом и вовсе перевернулась на спину, закинув руку за голову. Сорочка задралась окончательно, обнажив гладкое тело, приоткрытые бедра, манящую в полумраке грудь, по которой он так давно сходил с ума.
— Детка, — прохрипел он, нависая над ней и сходя с ума от желания. Глаз она так и не открыла, но ему и не нужно уже было это — Люк склонился и впился в ее губы поцелуем, чувствуя, как скользят по его груди ее соски, как подаются к его руке бедра. Он сходил с ума, он почти умирал — и, наверное, поэтому не сразу понял, что жена, напряженная, злая, протестующе мычит и упирается ладонями ему в грудь.
— Маришка, — зашептал он лихорадочно ей в губы, — не надо, не отталкивай меня, пожалуйста… ты такая красивая… я сейчас сдохну, если не окажусь в тебе.
Она снова замычала, заколотила его по плечам кулаками — и он, вдруг заметив на ее глазах слезы, испуганно откатился в сторону, встав с другой стороны постели.
— Детка… — голос сел, — я сделал тебе больно?
Марина вскочила, зажимая рот, шатнулась в сторону ванной — и вдруг скорчилась, и ее вырвало прямо у кровати. Люк растерянно бросился к ней.
— Не подходи ко мне, — крикнула она, кашляя и задыхаясь. Он замер у изножья, а Марина выпрямилась, вытирая ладонью губы — рука ее заметно тряслась, глаза были красные, — судорожно вздохнула, схватилась за прикроватный столик и снова согнулась в рвотном спазме. И, пережив его, затряслась и заплакала, мотая головой и растирая слезы по щекам.
— Детка… — растерянно и виновато промямлил Люк, ругая себя последними словами. — Я могу чем-то помочь?
Теперь ему страшно было даже прикоснуться к ней. Какое желание — о стенку головой хотелось побиться.
— Исчезнуть и больше никогда не появляться рядом, — прорычала она, судорожно сглатывая. — Если ты ни о чем, кроме своего удовлетворения, думать не можешь.
— Детка, ну прости меня… — он снова шагнул к ней. — Не сердись. Пойдем в ванную, я тебе помогу… Ну… не плачь. Ничего же страшного не произошло.
Она отшатнулась, выставив в его сторону руку. В покоях похолодало.
— Ничего страшного? Нет. Не подходи и не трогай меня. Я не вынесу сейчас этого, Люк, — По лицу ее текли злые крупные слезы, рот кривился, и глаза становились все светлее. И голос все громче. — Ты даже не подумал узнать, как я себя чувствую, что со мной было, прежде чем лезть на меня… В этом ты весь. Я все эти дни не знала, что с тобой, ты не удосужился ни позвонить, ни написать, без объяснений сослал, как собачку, куда-то за горы, а теперь примчался ко мне в постель, и плевать, что я почти не сплю, что мне плохо, что я умру скоро от токсикоза.
Она уже орала, вздрагивая от слез и размазывая их по лицу, так яростно, что его тоже начало потряхивать от адреналина.
— Это не так, Марин, — попытался он оправдаться, нервно сминая пачку сигарет в кармане. У него впервые в жизни отказал дар убеждения, он просто не знал, что сказать, — так был ошеломлен. Но супругу уже было не остановить.
— Я так устала, Люк, я спать легла под утро. У нас столько раненых, нежить вчера напала, — Марина снова зарыдала, запрокинув голову назад и сжимая кулаки, и выглядела при этом совершенно безумно. Под ногами у него пол покрывался ледяным узором. — Мне было так страшно. Где ты был? Где ты был?
— Ты переволновалась, детка, — осторожно говорил он, тихо подкрадываясь к ней вдоль кровати, как к взбесившемуся животному. Изо рта шел пар, сердце колотилось часто-часто, спина взмокла. — Я был занят. Убивал инсектоидов… это не оправдание, да… прости, что не уделял тебе внимания. Я так соскучился, Марина. Так хотел тебя увидеть…
— Трахнуть ты меня хотел, — зло бросила она ему в лицо, подхватила прикроватный столик и, развернувшись, швырнула его в сторону Люка. Он не долетел — с грохотом врезался в пол. — Не подходи. Лучше бы ты вообще не приезжал.
— Детка, не поднимай тяжести, — попросил он, выдыхая и отступая по ледяному полу. От сгустившейся в комнате ярости и его кровь начала закипать.
— А тебе есть до этого дело? — выплюнула она. — Ты вообще помнил, что я беременна, когда залез на меня? Убирайся. Убирайся из моих покоев, Люк.
— Марин, — сказал он тяжело, не способный справиться с ее истерикой, — оссстановиссь.
Она засмеялась, нервно, выпрямившись и глядя на него с превосходством, — красноглазая, с растрепанными волосами, некрасивая и измотанная. От нее волнами била агрессия, расцветая морозными узорами на стенах.
— Что, не нравлюсь я тебе такой, Люк? Не нра-а-авлюсь. Я говорила тебе. Говорила. Ты не сможешь меня любить. Да ты уже и сам это понял, да? Недаром ты эту сучку целовал. Хорошо она целуется, а, Люк? Хорошо? Может, ты меня и отослал, чтобы к ней сюда прилетать? Жалеешь, наверное, что спас меня тогда… — она снова засмеялась-зарыдала, запрокинув голову, раскачиваясь, обхватив себя руками, а он слушал этот бред, смотрел на нее и не находил в себе сил остановить ее. — Лучше бы я тебя никогда не встречала… видеть тебя не могу, не могу, не могу. Ненавижу тебя.
Люк выдохнул, сжимая зубы, развернулся и вышел, понимая, что еще немного — и он тоже сорвется на крик. Его трясло.
— Правильно, — надрывно кричала она ему в спину из спальни, — убирайся. Убирайся и не возращайся. Ты мне не нужен, — рыдания и вдруг приглушенное, отчаянное, молящее: — Люк. Люк. Прости… не уходи… Люк.
Он не мог вернуться — бежал оттуда, по коридору к черной лестнице, тяжело дыша, наполненный ее болью, тоской и яростным безумием до краев. Нужно было вымыть это ветром — но в таком состоянии нечего было и думать лететь змеем. Он не способен был сейчас собой управлять и точно либо устроит ураган, либо улетит на край света.
В Марининых покоях за его спиной что-то гремело, рушилось, раздавался звон разбитого стекла — похоже, она опять швыряла и ломала мебель. И нужно было вернуться, схватить ее, обнять и переждать, пока она успокоится, помочь ей справиться со срывом. Но он малодушно бежал — он тоже устал, вымотался, тоже ходил по грани все эти дни, и не хватало сейчас сил перешагнуть все то, что она ему наговорила. Не хватило сил отстраниться, пожалеть ее и простить.
Люк сунул руку в карман за пачкой сигарет, наткнулся пальцами на ключи от листолета и едва не бросил их в стену. Но передумал и быстро пошел вниз по лестнице. Вот и решение.
На настройку листолета он не стал тратить время. Прыгнув в него, нажал кнопку открытия гаража и, даже не пристегнувшись, понесся из замка к Третьему форту.