Этой ночью в Дармоншир, пользуясь темнотой, залетел раньяр с вооруженными людьми, одетыми в форму инляндских офицеров. Раньяр опустился в лесу, неподалеку от земель замка Вейн, люди выгрузили оружие и отпустили стрекозу со всадником обратно.
Им была поставлена задача, избегая охраны, прокрасться следующей ночью к замку, заминировать его и взорвать, чтобы нанести урон проклятому колдуну и выманить его. А потом расстрелять из гранатометов и его самого, и тех, кто будет спасаться на машинах, и тех, кто прибудет на помощь.
Но оказалось, что земли колдуна очень хорошо охраняются — за земляными валами, окружающими его владения, мелькали огни, то и дело виднелись патрули. Чужаки затаились, решая, как отвлечь охрану, чтобы пробраться внутрь.
Утром в розоватом сиянии рассвета один из иномирян увидел улетающий от замка листолет и растолкал остальных. Возможность отвлечь патрули летела прямо на них.
Люка все еще потряхивало после Марининой истерики — он то шипел от злости, сжимая рычаг управления, то дергался, чтобы вернуться и утешить супругу, — но упорно набирал высоту и скорость. Он не в состоянии сейчас был говорить с ней. Сердце колотилось как сумасшедшее.
Оглядываться он не стал.
Впереди дугой вставало дымчатое, зеркальное утреннее море. Его светлость на мгновение отвлекся от управления, достал сигарету, щелкнул зажигалкой и затянулся… как вдруг его ослепило белой вспышкой, и Люк, оглушенный, со взорвавшейся болью головой, инстинктивно вывернул рычаг, пытаясь спастись. Щиты его, сжавшись от чудовищного давления, защитили аппарат от мгновенного разрушения, но вызвали кровотечение из ушей и носа; Люк почти ослеп и оглох.
Листолет от наружного взрыва разваливался на части и горел, со свистом планируя к морю. Так велика была набранная скорость и запас прочности летного артефакта, что аппарат, оставляя дымный след, донесся почти до воды и, полыхая, с оглушительным треском вмазался в скалы.
Врожденные щиты спасли Люка от взрыва, но лопнули от крушения на огромной скорости. Он, еще живой, посеченный осколками и искалеченный от удара, задыхающийся от едкого дыма, обожженный до мяса, стонущий от капель расплавленного пластика, что лились с горящего аппарата, вывалился на валуны, окропляя их кровью, извиваясь от невыносимой боли, ничего не слыша и не соображая. Пополз, не чувствуя рук и ног, перевернулся на спину, попытался вдохнуть — но не получалось — и он захрипел там, на валунах у горящего листолета и подбирающегося приливом моря, забился в судорогах… и умер.
Марина
Я, разгромив спальню, упала на кровать и рыдала, пока не ослабла так, что в голове начало шуметь. Встать не было сил. Ко мне заглядывала Мария — но я приказала не заходить и не пускать ко мне никого. Я бы не вынесла сейчас кого-то еще.
Мне было мерзко и стыдно — за свое поведение, за безумную истерику, в которой вылились все обиды, вся моя усталость и злость. Я раз за разом звонила Люку, писала ему "прости", пыталась шутить и тут же понимала, как это неуместно и жалко выглядит. Он не отвечал, его телефон был вне зоны действия, и в конце концов я затихла, прижимая к себе трубку и всхлипывая.
Сейчас отойду, сяду на машину и поеду к нему.
Как он мог улететь.
Но я никак не могла встать — на меня накатилась апатия, как всегда бывало после истерик, я лежала и смотрела то на сапфировую нить, обвивающую мою ногу, то в сторону разбитого окна. Стало холодно, и я потянула на себя одеяло. Взгляд мой зацепился за мешочек с иглой Поли. Часы показывали половину десятого утра. Нужно было вколоть ее, но даже то, что игла последняя, не заставило меня сдвинуться с места.
Не было сил.
Через какое-то время в мое сознание вторгся шум машин. Я слушала его, слушала голоса, а затем встала и побрела к окну, придерживая на плечах одеяло. Возможно, опять нужна моя помощь?
Но внизу стояли не грузовики с ранеными, а военные автомобили — я видела такие в фортах. От них в сторону замка направлялось несколько офицеров.
Может, они думают, что Люк еще здесь?
Я вздохнула и приказала себе собраться — быстро умылась, поплескав в опухшее, красноглазое лицо холодной водой, переоделась и пошла вниз.
В холле, где размещались койки раненых, стояла гробовая тишина. Я в удивлении остановилась на лестнице. Военные о чем-то разговаривали с леди Лоттой, обернувшейся на звук моих шагов. Она была белой как полотно и плакала.
— Что случилось? — сипло спросила я, чувствуя, как сжимается сердце.
— Госпожа герцогиня, — один из военных поклонился мне. — Простите за плохие известия и примите мои соболезнования. Ваш муж, лорд Лукас, погиб, разбившись на листолете.
Он замолчал, а я поднесла руку к горлу — второй я крепко вцепилась в перила, — и засмеялась, всхлипывающе, громко. И так же резко перестала смеяться.
— Ну что вы, — сказала я, тяжело дыша, и просяще улыбнулась. — Вы ошиблись. Ошиблись, да?
Он не дал мне надежды.
— В его листолет выстрелили из гранатомета, миледи, он рухнул на побережье и сгорел. Врагов обнаружили и уничтожили, но его светлость это уже не спасет, к сожалению.
— Нет, — я качала головой. — Нет. Нет. Тело ведь не нашли? Не нашли ведь.
— Госпожа, тело, скорее всего, от удара выбросило в воду и унесло в море. Там скалы… под ними водовороты, сильное течение. Но мы обнаружили останки… фрагменты тела.
— Где? — я сбежала вниз. — Где? Я хочу посмотреть. Это точно не он, другой кто-то… — я повернулась к свекрови, молча плачущей и глядящей на меня пустыми глазами. — Леди Шарлотта, это кто-то другой, ну скажите хоть вы им.
Она молчала — застывшая, скорбная статуя с льющимися по щекам слезами. Голос мой сел, я начала задыхаться.
— Леди Дармоншир, — деликатно вмешался еще один из военных. — Мы обнаружили фрагмент руки с брачным браслетом. По нему и опознали. И часть ноги. Но я не рекомендовал бы вам на это смотреть.
— Покажите, — приказала я сдавленно. — Покажите мне немедленно, — Я сорвалась на крик. — Немедленно.
Меня провели к машине и открыли двери кузова, из которого пахнуло холодом. Я поднялась внутрь и через несколько секунд молча смотрела на то, что лежало на одной из полок.
Эти пальцы, даже обожженные, с содранной кожей и синими ногтями я бы узнала где угодно. Мне даже не нужно было видеть брачный браслет — но он был там. Кусающий себя за хвост платиновый змей, впеченный в ало-синее мясо с клочками кожи, покрытый копотью и застывшими потеками пластика.
Внутри меня медленно, чудовищно медленно разрывалось на куски сердце. Было так больно, что я не могла говорить, моргать и думать. Только сипло дышать, умирая раз за разом. Вдох — иссссссс — выдох. Вдох — исссссссссс — выдох.
Я, приняв руку офицера, спустилась из ледяного нутра машины, сделала несколько шагов по выжженной траве и упала в обморок.
ГЛАВА 10
Пятое апреля по времени Туры, Лортах, Алина
Крылья, плечи, мышцы спины и живота от дневных перелетов болели нещадно, несмотря на то, что профессор Тротт делал остановки и большую часть груза взял на себя. Алина с тоской вспоминала пеший поход вдоль залива Мирсоль. Ей тогда казалось, что устать больше невозможно. Как она ошибалась. К вечеру принцесса двигалась на голом упрямстве, ныряя в воздухе, как подбитая птица. Над горными склонами было ветрено, и лицо приходилось обматывать тканью — иначе обветривалась кожа, а губы трескались и кровоточили.
Первые два дня ее толкал вперед почти животный страх, что их могут догнать. Она не жаловалась и ни о чем не думала, не просила остановок, а ночами, на стоянках в какой-нибудь выемке склона, заросшего густым кряжистым лесом, дремала вполглаза, разбитая, но готовая при малейшем шорохе вскочить, хватаясь за нож. Кошмары не возвращались, будто опасаясь ее взвинченного состояния, но она и так все помнила.
Отпустило ее к вечеру третьего дня — то ли устала оглядываться в страхе обнаружить погоню, то ли наконец осознала, что уже в безопасности. Защита Источника ощущалась на плечах легкой и уютной прохладой, к долине, по словам Тротта, они должны были добраться дня через три-четыре, и Алина, в сумерках опустившись на берег мелкой горной речки, весело несущейся вниз по темному склону, скинула сумки, уселась на теплый валун, расслабив крылья, и застонала, пытаясь покрутить плечами.
— Я не жалуюсь, — проворчала она, увидев взгляд Тротта, — тот, не отдыхая, уже начал рубить маленьким топориком сухое дерево на костер.
— На что вы не жалуетесь? — откликнулся он с невозмутимой иронией, пока принцесса, вынув хитиновый котелок из сумки, ковыляла к речке по широкой полосе гальки. — На то, что двигаетесь, как деревянная кукла на шарнирах?
— И чувствую себя так же, — пятая Рудлог с покряхтыванием, достойным старушки самых почтенных лет, склонилась к реке. Сунула туда котелок и потянулась в ледяную воду ладонью — утолить жажду.
— Не пейте, остыньте сначала, — предупредил Тротт из-за ее спины. Там раздавалось потрескивание, потянуло дымком. — Дар-тени почти не болеют, но с таким перепадом температур я ни за что не ручаюсь. Лучше возьмите воду из фляги.
— Ладно, — Алина потащилась обратно, оскальзываясь на валунах, а профессор скрылся в темноте меж деревьев, подступающих прямо к галечнику у речки. Папоротники вокруг росли низкие, немногим выше человеческого роста, и днем во время полета зеленое море, покрывающее склоны, от ветра волновалось, как настоящее во время шторма.
Она, последив за спутником взглядом, поставила котелок на разгорающиеся дрова — по контрасту с пламенем сумерки показались гуще и темнее — и закопалась в сумку, вытаскивая мешочек с крупой и пластины сушеного мяса для похлебки, которые тут же начала строгать ножом в холодную еще воду. Ломать не хватало сил, а лезвие, наточенное инляндцем, резало сухое закаменевшее мясо как масло.
Вернулся Тротт, бросил к ее ногам с десяток сладких клубней, а сам пошел мыть руки. Алина дорезала и эту добычу — вода уже начала закипать — и со стоном поднялась. Пока полоскала нож и руки, мышцы продолжали наливаться болью, и даже повернуть голову было мучением.