Утро выдалось солнечное. К полудню стало настолько жарко, что я попросила сопровождающих устроить привал на берегу речки. Речка обмелела, поэтому я раздела Дэнни и усадила прямо в теплую воду, дав ему вдоволь наиграться с нею. Он весело бил ручонками, поднимая фонтаны брызг. Единственное, чего не хватало, — это такого же веселого визга, который затевают дети его возраста. Дэнни все делал молча. Потом я села в тени дерева, позволив малышу бегать в траве. За эти месяцы он заметно подрос и научился крепко стоять на ногах. Естественно, его занимало все: кусты, деревья. Он постоянно просил, чтобы я подняла его повыше. Если бы он мог говорить, то наверняка замучил бы меня вопросами. А так он только нежно касался моей щеки и показывал пальчиком то в одну, то в другую сторону.
Пока мы ехали, я пела Дэнни испанские песни своего детства и чувствовала, что он слышит мелодию. Он даже качал ручонкой в такт моему пению. Чувствовалось, ему это очень нравится. Я ждала, что он начнет мне подпевать, но увы. Он молчал, словно притаившийся зайчонок или птенец.
Старый Хатфилдский дворец уже давно служил детскими яслями для королевских детей и их сверстников из семей придворной знати. Место это было выбрано из-за чистого воздуха и близости к Лондону. Этим удобства дворца заканчивались. Его маленькие окна пропускали мало света, а потемневшие вертикальные балки по фасаду придавали ему сходство с домом какого-нибудь провинциального сквайра. Поскольку конюшни находились не при дворце, а на некотором расстоянии, нам с Дэнни пришлось слезть с лошади и дальше идти пешком.
В зале не было никого, если не считать парня-истопника, принесшего дрова для камина. (Принцесса вечно мерзла и приказывала топить даже летом.)
— Все в саду, — пояснил истопник. — Пьесу разыгрывают.
Он кивнул мне в сторону другой двери. Я повела Дэнни туда. Дверь открывалась в коридорчик, в конце которого была еще одна дверь. Открыв ее, мы оказались во внутреннем дворе.
Если здесь и играли пьесу, то она закончилась до нашего прихода. Мы попали на игру в жмурки. На траве валялись лоскуты золотистой и серебристой материи и опрокинутые стулья. Фрейлины Елизаветы с веселыми криками бегали от мужчины, пытавшегося их поймать. Его глаза были завязаны темным шарфом. Когда мы подходили, ему удалось поймать одну из фрейлин за подол платья. Он притянул девушку к себе, но та выскользнула и убежала. Потом играющие со смехом и шутками закружили его и вновь разбежались. Ловец чаще всего хватал руками воздух, только слыша вокруг смеющиеся голоса, в которых девичья игривость перемешивалась с женским желанием. И, конечно же, Елизавета бегала и смеялась вместе со всеми. Ее капюшон был откинут, рыжие волосы разметались по плечам. Она раскраснелась от бега и от смеха и ничем не напоминала прежнюю Елизавету, объятую страхом. В ней невозможно было узнать принцессу, безобразно раздутую водянкой. Она входила в лето своей жизни, обретая силу женщины. Она ликовала в ожидании трона. Сейчас Елизавета была ожившей принцессой из сказки: красивая, могущественная, своевольная и уверенная в себе.
— Ну и ну, — прошептала я, поражаясь ее торопливости.
Елизавета коснулась плеча ловца, заставив его броситься за нею. На этот раз он был слишком проворен, а она — медлительнее прежнего. Ловец ухватил принцессу за талию. Елизавета попыталась вырваться, но его руки держали ее крепко. У него были завязаны глаза, но его нос наверняка улавливал запах ее пота и аромат, исходящий от волос. Должно быть, он сразу понял, кого поймал.
— Я поймал! — крикнул ловец. — Кто это?
— Извольте угадать! Извольте угадать! — хором ответили фрейлины.
Он провел рукой по ее лбу, волосам, носу, губам.
— Это красавица, — убежденно ответил он и был награжден хихиканьем принцессы.
Но этим игра не кончилась. Рука ловца оставалась на подбородке Елизаветы, затем медленно двинулась ниже, к шее. Щеки принцессы густо покраснели, и я поняла: его действия ей приятны и наполняют ее желанием. Елизавета не отошла, не отбросила его руку. Она была готова стоять и позволять, чтобы его пальцы ощупывали ее в присутствии фрейлин.
Я подошла ближе, чтобы лучше разглядеть ловца. Шарф закрывал почти все его лицо. Я видела лишь его густые темные волосы и сильные квадратные плечи. И все равно он показался мне знакомым.
Он крепко держал принцессу. Фрейлины удивленно и, как мне показалось, завистливо зашушукались, когда одна его рука осталась на ее талии, а вторая медленно сползла с шеи к вырезу платья и коснулась бугорков ее грудей. Медленно, мучительно медленно рука двинулась дальше вниз, ощупав вышитый нагрудник и шнуровку корсета. Скольжение продолжалось: его рука ненадолго застыла на ее животе и двинулась ниже, к лобку, скрытому тканью платья и несколькими нижними юбками. Ловец ощупывал принцессу, словно солдат — шлюху из таверны. Но даже сейчас принцесса не остановила его и не отошла. Она позволяла обнимать себя за талию, будто распутная служанка, которую каждый мог потискать и чмокнуть в разные места. Елизавета не возмутилась, даже когда его рука почти достигла ее промежности, а потом повернула ее туловище, чтобы ощупать ягодицы. Следом туда же скользнула другая его рука. Теперь ловец обеими руками оглаживал зад принцессы. Я помнила пору флирта, когда английский двор был наводнен испанцами, но никто не позволял себе даже что-то отдаленно похожее на эту прелюдию к совокуплению.
Наконец Елизавета негромко застонала и вырвалась из его объятий, почти упав на руки своих фрейлин.
— Кто это был? Кто это был? — хором спрашивали они, откровенно радуясь окончанию похотливой игры.
— Больше не могу, — заявил ловец. — Больше не могу играть в дурацкую игру. Я коснулся райских холмов.
Он сорвал шарф. Его глаза встретились с глазами Елизаветы. Он точно знал, кто был в его руках; знал с того момента, как ее поймал. Он хотел ее поймать, как и она хотела быть пойманной. Он ласкал ее на глазах фрейлин, ласкал как свою признанную любовницу, а она позволяла ему это делать, словно опытная шлюха. Елизавета улыбнулась ему своей понимающей, чувственной улыбкой, и он тоже улыбнулся.
Разумеется, ловцом был не кто иной, как мой господин Роберт Дадли.
— Что занесло тебя сюда, дитя мое? — спросил сэр Роберт.
В ожидании обеда мы гуляли на террасе. Фрейлины принцессы вовсю следили за нами, но делали вид, что это их не касается.
— Королева послала меня, чтобы я передала принцессе привет от нее.
— Вон оно что! Моя маленькая шпионка снова занята делом?
— Да. Делом, которое мне очень не нравится.
— И что же хочет знать королева? Точнее, о ком? Может, об Уильяме Пикеринге? Или обо мне?
Я покачала головой.
— О вас вообще речи не было.
Сэр Роберт подвел меня к каменной скамейке. Рядом росла жимолость. В теплом воздухе разливался ее пряный, сладкий запах. Сэр Роберт потянулся и сорвал ветку с цветками. Ярко-красные, липкие лепестки были похожи на змеиные язычки.
— Так что же хочет знать королева? — спросил он, проводя веткой жимолости по моей шее.
— Она хочет знать, что делал здесь граф Фериа, — не стала запираться я. — Он еще в Хатфилде?
— Уехал вчера.
— А зачем приезжал?
— Привез Елизавете послание от короля. От любимого мужа королевы Марии. Вероломный пес этот Филипп. Ты не находишь?
— Почему вы так говорите?
— Мисс Мальчик, от моей жены я не вижу ни помощи, ни обычной женской доброты. Но даже я не завел бы у нее под носом роман с ее сестрой и не позорил бы ее, пока она жива.
Я схватила его руку, в которой по-прежнему была зажата ветка.
— Постойте. Значит, король ухаживает за Елизаветой?
— Сам папа римский склоняется к тому, чтобы дать разрешение на их брак, — раздраженно ответил сэр Роберт. — И как тебе хваленая испанская щепетильность? Если королева не умрет в ближайшие месяцы, Филипп будет добиваться расторжения их брака, чтобы жениться на Елизавете. Если королева умрет, Елизавета — прямая наследница престола и еще более лакомый кусочек. И через какой-нибудь год она — законная супруга Филиппа.
— Этого не может быть! — в ужасе воскликнула я. — Это же прямое предательство. Самый гнусный, самый подлый удар, какой он только может нанести своей жене. Такого Мария точно не переживет.
— Неожиданный шаг. Крайне неприятный для любящей жены, — усмехнулся сэр Роберт.
— Ничего себе «неожиданный шаг»! Говорю вам, она умрет от горя и стыда. Получается, она повторяет судьбу своей матери, которую король Генрих просто отпихнул от себя. Ее мать сменили на Анну Болейн. А ее сменят на дочь Анны?
— Да. Я же не зря назвал его вероломным испанским псом.
— А что Елизавета?
Сэр Роберт посмотрел мне через плечо и встал.
— Спроси у нее сама.
Я тоже встала и сделала реверанс. Черные глаза Елизаветы глядели на меня сердито. Идя сюда, она видела, как мы сидим с сэром Робертом и он водит веткой жимолости по моей шее. После игр в жмурки ей это вряд ли понравилось.
— Здравствуйте, ваше высочество.
— Здравствуй, бывшая шутиха. Сэр Роберт рассказывал мне, что ты вернулась и стала настоящей женщиной. Вот только я не ожидала увидеть тебя такой…
Я ждала, не рассчитывая на комплемент.
— Такой толстой, — сказала Елизавета.
Она наверняка хотела меня оскорбить, но я лишь громко расхохоталась. Ее ревность и грубость были совсем детскими.
Елизавета тоже засмеялась. Дуться она не умела.
— Зато вы, принцесса, еще прекраснее, чем прежде, — сказала я, как и подобало вышколенной придворной.
— Надеюсь. А о чем это вы тут шептались, сидя чуть ли не в обнимку?
— О вас, — искренне ответила я. — Королева послала меня узнать, как вы тут поживаете. И я с радостью поехала, поскольку давно хотела вас видеть.
— А ведь я тебя предупреждала: торопись, пока не стало слишком поздно.
Она обвела рукой лужайку, где гуляли и непринужденно беседовали многие из недавних придворных Марии. Кое-кто, узнав меня и догадавшись, что я узнала их, выглядели несколько растерянными. Среди этой толпы я заметила двух членов государственного совета; с ними был французский посланник и несколько захудалых принцев.