Глядя на собравшихся, я видела, как хмурые лица светлели. Люди начинали улыбаться и кивать. Многим хотелось любить королеву, хотелось порядка и определенности и не хотелось очередных потрясений и перемен. Многим импонировало, что королева умеет управлять своим желаниями и даже готова ими поступиться ради блага народа. Королева клятвенно обещала собравшимся: если они сохранят верность ей, она останется верна им. Потом Мария улыбнулась залу, будто все это было игрой. Я помнила эту улыбку и эти интонации. Точно так же она вела себя во Фрамлингхэме, говоря, что отстаивает свое законное право на трон и готова отстаивать его силой оружия. Ситуация повторялась. Противники Марии вновь собрали армию. Они не хотели возвращения католических порядков, и принцесса Елизавета казалась им лучшим выбором, чем ее набожная сестра. Похоже, что и другие страны были на стороне Елизаветы, а иностранные союзники Марии как-то незаметно исчезли. Но королева тряхнула головой, и бриллианты на ее короне выстрелили в зал лучиками света. Она улыбалась так, будто в этой разношерстной толпе лондонцев каждый ее обожал. И случилось чудо: королева покорила их своим обаянием.
— А теперь, мои дорогие подданные, соберитесь с духом и выступите против мятежников. Не бойтесь их. Уверяю вас: я их совершенно не боюсь!
Она была великолепна. Наверное, Мария принадлежала к тем женщинам, чье удивительное обаяние раскрывалось лишь в минуты опасности. Собравшиеся подбрасывали шапки в воздух. Ее приветствовали, как Деву Марию. Слова королевы передавали тем, кто не сумел пробиться в зал ратуши. Ее речь разнеслась по всему городу. Королева — их мать; она любит их, как родных детей. И пока они платят ей ответной любовью, она не пойдет им наперекор.
Лондон, в полном смысле слова, обезумел, торопясь поддержать Марию. Сразу же нашлись добровольцы, готовые выступить против мятежников. Женщины рвали простыни и даже свое нижнее белье на бинты для возможных раненых, пекли хлеб и собирали другой провиант для ополченцев. Между тем счет сторонников Марии шел уже на тысячи. И королева снова одержала победу. Через несколько дней армию Уайетта окружили и разбили, но это было уже следствием. Настоящую победу королева одержала тогда, в ратуше, где ее оружием была высоко поднятая голова и искренние слова о любви.
И вновь королева убедилась: удержать трон сложнее, нежели завоевать его. После подавления мятежа она несколько дней подряд сражалась со своей совестью, пытаясь решить болезненный вопрос: как поступить с мятежниками, выступившими против нее? Бог дважды помог ей сохранить трон, но нельзя же все перекладывать на плечи Бога. Жизнь вторично преподала ей суровый урок: милосердие к мятежникам чревато новыми мятежами.
Все советники, с кем она обсуждала этот вопрос, были единодушны: пока существует паутина заговорщиков, безопасность страны и трона остается под угрозой. А потому всех, так или иначе причастных к заговору, нужно арестовать, судить за измену и казнить. Более — никакого милосердия, и пусть не надеются на ее готовность без конца прощать. Даже те, кто в прошлом одобрял ее снисходительное отношение к Джейн Грей и братьям Дадли, содержащимся в Тауэре, теперь убеждали королеву казнить и этих мятежников. Не важно, что леди Джейн не участвовала в нынешнем мятеже; не важно, что она не участвовала и в летней попытке переворота. Она позволила увенчать свою голову королевской короной, и теперь эту голову нужно поскорее отсечь от туловища.
— Поймите, ваше величество, если бы тот мятеж удался, Джейн Грей не вступилась бы за вас, — нашептывали ей.
— Ей всего шестнадцать лет, — отвечала Мария, прижимая пальцы к саднящим вискам.
— Зато ее отец принимал живейшее участие в нынешнем мятеже, надеясь вернуть дочь на трон. Другие собирались посадить туда принцессу Елизавету. Да, они обе молоды, но от них тянутся черные зловещие тени. Они обе — ваши заклятые враги. Само их существование означает постоянную угрозу для вашей жизни. Правильнее всего было бы казнить обеих, и как можно скорее.
Устав слушать советы жестокосердных людей, королева решила обратиться к Богу.
— Джейн Грей виновна лишь в своем происхождении, — прошептала она, глядя на изображение распятого Христа.
Она молча ждала, словно надеясь, что случится чудо и Христос ответит.
— Спаситель, Ты знаешь не хуже, чем я, что Елизавета по-настоящему виновна, — продолжала она. — Но как я могу послать сестру на плаху?
Джейн Дормер многозначительно взглянула на меня, и мы обе передвинули наши стулья так, чтобы заслонить королеву от глаз и ушей остальных фрейлин. Незачем им слушать слова коленопреклоненной королевы. Сейчас она совещалась с единственным советником, которому доверяла безраздельно. Она складывала к израненным, пробитым гвоздями ногам Христа варианты решений, надеясь, что тот укажет ей наиболее правильный.
Государственный совет искал доказательства причастности Елизаветы к мятежу. Нашлось столько, что хватило бы на целую дюжину ее казней. Еще в самом начале мятежа она встречалась с Томасом Уайеттом и Уильямом Пикерингом. Никто не знал лишь, что свою роль во всем этом сыграла и я. Елизавета была опытной заговорщицей. Идя со мной по галерее, она разыгрывала из себя послушную сестру, но усердно запоминала все, что слышала от меня. Заговор провалился исключительно из-за глупости и трусости Эдуарда Куртнэ. Я не сомневалась (думаю, королева тоже): если бы заговорщики победили, то сейчас во главе стола сидела бы королева Елизавета и решала, стоит ли казнить свою старшую сестру. Наверняка, и она часами стояла бы на коленях, спрашивая у Бога совета, но потом все-таки подписала бы смертный приговор.
В дверь постучался стражник, затем в проеме появилась его голова.
— В чем дело? — тихо спросила Джейн Дормер.
— Послание для королевской шутихи. Пусть идет к боковым воротам, — сказал молоденький стражник.
Я кивнула и осторожно выбралась из комнаты. Мое появление в приемной сразу вызвало некоторый интерес. Там собралось немало просителей из Уэльса, Девона и Кента — графств, наиболее рьяно выступивших против королевы. Они были готовы умолять о милосердии ту, которую совсем еще недавно намеревались уничтожить. Они даже не знали, кто выйдет из открывшейся двери королевских покоев, но их лица уже были полны надежд. Неудивительно, что королева часами молилась, взывая к Богу и желая узнать Его волю. Однажды она уже проявила милосердие к тем, кто выступал против нее. Окажется ли она милосердной и в этот раз? А может, она настолько милосердна, что будет прощать своих врагов всегда, что бы они ни замышляли?
Здесь собрались предатели и родственники предателей. Я не собиралась выказывать им никакой учтивости, а довольно грубо протолкнулась к выходу. Более того, они были мне ненавистны. Я не верила в их раскаяние. Кто-то из этих людей дважды пытался сместить законную королеву. А теперь они стоят, потупив глаза, мнут в руках шапки и надеются на прощение? Но зачем им прощение? Чтобы вернуться по домам, передохнуть и взяться плести новые заговоры? Кажется, я начинала понимать советников королевы, утверждавших, что смертельный враг остается таковым до самой своей смерти.
Я с облегчением выбралась на каменную винтовую лестницу и поспешила к воротам. Честно говоря, я надеялась увидеть Дэниела и даже расстроилась, увидев незнакомого парнишку в простой домотканой одежде. Кто он и кому служит — понять было невозможно.
— Что тебе от меня нужно? — спросила я, по привычке насторожившись.
— Вот, я принес для сэра Роберта, — сказал он, сунув мне в руки две книги — молитвенник и Новый Завет.
— От кого?
— Ему эти книги понадобятся, — вместо ответа заявил мне парень. — Мне сказали, что ты охотно согласишься отнести их сэру Роберту.
Не дожидаясь моего ответа, посланец нырнул в темноту и побежал, пригибаясь к стене. Я осталась с двумя книгами и кучей вопросов.
Прежде чем вернуться во дворец, я тщательно перелистала книги, потом заглянула на последние страницы, нет ли там тайных посланий. Ничего скрытого и опасного. Я вполне могла отнести книги сэру Роберту. Я только не знала, хочется ли мне идти в Тауэр.
В Тауэр я отправилась утром, когда уже совсем рассвело. Пусть видят, что мне нечего прятать. Я показала стражнику книги, но на этот раз их осматривали куда придирчивее. Стражник, как и я, перелистал страницы и заглянул в прорезь переплета — нет ли каких вложений.
— А что за буквы такие странные? — подозрительно спросил он.
— Это на греческом языке, — объяснила я. — Вторая книга — на латыни.
Он смерил меня взглядом.
— Покажи, что у тебя под камзолом. И карманы выверни.
Я молча расстегнула камзол и вывернула карманы.
— А ты кто вообще? Парень, девчонка или что-то среднее?
— Я — шутиха королевы. Так что не донимай меня вопросами, а лучше пропусти.
— Да благословит Господь ее величество! — с пафосом воскликнул стражник. — И все диковины, которыми она забавляется!
Он повел меня через лужайку не в Белую башню, а совсем в другое здание. Я шла за стражником, стараясь не глядеть туда, где обычно воздвигали эшафот.
Мы подошли к красивым двойным дверям, затем поднялись по винтовой лестнице. В ее конце стоял другой стражник. Он молча отпер дверь и впустил меня.
Сэр Роберт стоял возле окна и вдыхал холодный ветер, дувший с реки. Услышав звук открывающейся двери, он повернул голову. Я сразу поняла: он обрадовался моему приходу.
— Мисс Мальчик! — воскликнул он. — Наконец-то!
Комната, в которой он помещался теперь, была больше и лучше прежней. Она выходила в темный двор. Из окна была видна Белая башня, подпирающая собой низкое зимнее небо. Я сразу обратила внимание на громадный камин. Его облицовочные камни были густо испещрены гербами, инициалами и именами тех, кто томился здесь. Им хватало времени, чтобы перочинными ножами вырезать на камне свои имена. Я заметила герб Дадли, вырезанный братом и отцом сэра Роберта.
Месяцы, проведенные в тюрьме, начали сказываться на внешности сэра Роберта. Его кожа стала еще бледнее. Со времени второго мятежа ему запретили прогулки, и он все время находился в помещении. Его глаза показались мне посаженными еще глубже, чем в то время, когда он был любимым сыном самого могущественного человека в Англии. Однако сэр Роберт продолжал следить за собой. Он был чисто одет и гладко выбрит, а его волосы не утратили блеск и шелковистость. При виде его у меня заколотилось сердце, хотя я попыталась сдержать свои чувства и увидеть этого человека тем, кем он был на самом деле: предателем, приговоренным к смерти и ожидающим дня своей казни.