Три дня, проведенных в дороге, показались мне вечностью. Каждый раз принцесса просыпалась все позднее. Она все громче жаловалась на боль во всех суставах. Так она выигрывала несколько часов и в паланкин забиралась лишь к полудню. Когда мы останавливались на обед, Елизавета позже всех засиживалась за столом и с откровенной неохотой брела к повозке с паланкином. К вечеру рассерженные советники осыпали бранью своих лошадей, а войдя в дом, где нам предстоял ночлег, громко топали и лягали половики.
— Ваше высочество, много ли вы выигрываете от этих задержек? — напрямую спросила я Елизавету, когда сэр Уильям чуть ли не в десятый раз отправил меня поторопить ее со сборами. — Королева вряд ли вас простит, если вы заставите ее ждать дольше положенного.
Принцесса стояла, а одна из ее служанок тщательно укутывала ей горло шарфом.
— Много, Ханна. Я выигрываю целый день жизни.
— У вас впереди еще много таких дней, — попыталась успокоить ее я.
Она улыбнулась мне, но ее глаза были еще темнее от страха.
— Должно быть, Ханна, ты не попадала в такие обстоятельства, когда начинаешь ценить каждый день жизни. Целый день, который ты можешь прожить. Я бы сейчас сделала что угодно, только бы выиграть у них еще один день. А завтра — еще один. Каждый день нашей задержки с приездом в Лондон — это день моей жизни. Каждое утро, когда я просыпаюсь, и каждая ночь, когда я ложусь спать, — мои маленькие победы.
Четвертый день нашего путешествия ознаменовался встречей с гонцом, скакавшим из Лондона. У него было письмо для сэра Уильяма Говарда. Советник прочитал письмо, затем спрятал в карман камзола. Лицо сэра Уильяма заметно помрачнело. Елизавета дождалась, пока он отвернется, и своим распухшим пальцем поманила меня.
— Я очень хочу знать о содержании письма, — сказала она. — Держись вблизи них и послушай, о чем они будут говорить. Тебя они не заметят.
Такая возможность выпала мне, когда мы остановились на обед. Сэр Уильям и другие советники спешились и ждали, пока их лошадей отведут в конюшню. Я заметила, что родственник Елизаветы достал из кармана то самое письмо. Я примостилась рядом, делая вид, что расправляю сапог.
— Леди Джейн казнили, — сообщил он вполголоса. — Пару дней назад. А перед нею казнили Гилфорда Дадли.
— А Роберта? — крикнула я, забыв всякую осторожность и вклинившись в голоса взрослых. — Роберта Дадли?
Шутихе, да еще считающейся блаженной, многое прощается. Сэр Уильям даже не рассердился.
— О нем ничего не сказано. Я так думаю, их с братом казнили одновременно.
Окружающий мир потерял ясность очертаний. Я была близка к обмороку. Я грохнулась на холодную ступеньку крыльца и обхватила голову руками.
— Сэр Роберт, — прошептала я. — Мой господин.
Я не верила, не хотела верить, что его казнили и что я уже никогда не увижу блеска его темных живых глаз. Неужели палач мог отсечь такую голову, будто казнил рядового мятежника? Неужели улыбка и обаяние сэра Роберта не спасли его от участи старшего брата? Кто посмел лишить жизни «костлявого Робина»? Кто подписал ему смертный приговор? Какой палач осмелился исполнить этот приговор? Я тем более не могла поверить в казнь сэра Роберта, поскольку видела его блестящее будущее. Я слышала тогда слова, исходящие из моего рта. Я помнила запах свечей, помнила их мерцание в темной комнатке, их бесконечные отражения в зеркале мистера Ди. Я же не придумала, что сэр Роберт будет любим королевой и умрет своей смертью, в постели, а не на плахе! Мне это показали; мой дар вложил эти слова мне в уста. Если же сэра Роберта казнили, погибла не только моя большая любовь. В таком случае судьба с наглядной жестокостью показала, что мой дар — выдумка, заблуждение. Все мои предсказания погибли под тем же топором, который оборвал жизнь сэра Роберта.
— Эй, шутиха, тебе никак плохо? — спросил кто-то из спутников сэра Уильяма.
Сам сэр Уильям скользнул по мне равнодушным взглядом.
Я заставила себя проглотить застрявший в горле комок.
— Можно я расскажу принцессе о казни леди Джейн? — спросила я. — Ей это нужно знать.
— Рассказывай, — все так же равнодушно отозвался сэр Уильям. — Ей это обязательно нужно знать. Через несколько дней об этом узнает вся Англия. Джейн и братья Дадли окончили свои дни на плахе. Та же участь ждет сотни других мятежников. У народа будет зрелищ с избытком.
— В чем их обвинили? — спросила я, хотя и сама знала ответ.
— В государственной измене, — отрезал сэр Уильям. — Так и расскажи принцессе. Их казнили за измену и за посягательство на трон.
Все, не сговариваясь, повернулись в ту сторону, где стояла повозка с паланкином. Елизавета с помощью миссис Эшли и другой фрейлины выбиралась наружу.
— Такая смерть ждет всех предателей, — назидательно произнес сэр Уильям, глядя в сторону своей двоюродной сестры.
Она дружила со многими, кто нынче раскачивался на виселицах.
— Так умирают все предатели.
— Аминь, — послышалось откуда-то сзади.
Я дождалась, пока Елизавета пообедает, и только тогда решилась подойти к ней. Она омыла руки после еды и теперь держала их перед мальчишкой-прислужником, а тот тщательно вытирал их полотенцем.
— Узнала про письмо? — не поворачивая головы, спросила принцесса.
— Через день об этом узнают все, — сказала я. — Мне больно сообщать вам такие новости, ваше высочество, но ваша родственница Джейн Грей… два дня назад казнена. Ее муж… и сэр Роберт тоже.
Руки Елизаветы даже не дрогнули, но я заметила, как сразу потемнели ее глаза.
— Значит, она все-таки решилась. Королева переступила черту. У нее достало смелости казнить свою родственницу, которую она знала с детства.
Мальчишка деловито вытирал все еще одутловатые руки принцессы. Это было ее полотенце с красиво вышитой монограммой. Пальцы Елизаветы по-прежнему оставались неподвижными, будто я рассказывала ей придворную сплетню.
— Королева познала силу топора. Теперь никому будет не уснуть. Слава Богу, я ни в чем не замешана.
Я кивала, но почти не слушала ее. Перед моим мысленным взором был сэр Роберт. Он поднимался на эшафот с гордо поднятой головой. Совсем не как его отец, униженно моливший о пощаде.
К нам подошел сэр Уильям.
— Я очень устала, — сказала ему принцесса. — Я просто не в состоянии продолжать путь. На сегодня все. Мне нужно отдохнуть.
— Послушай, Елизавета, мы и так безбожно опаздываем, — хмуро ответил он.
Она покачала головой.
— Прошу тебя, дай мне сегодня отдохнуть. Я лягу спать, а завтра выедем пораньше.
— Тогда завтра я подниму тебя еще затемно… ваше высочество, — нехотя согласился он.
— Конечно, — ответила Елизавета, едва заметно улыбнувшись.
Сколько бы Елизавета ни затягивала это путешествие, оно неумолимо приближалось к концу. Через десять дней после нашего отъезда из Лондона мы вновь остановились на ночлег в Хайгейте, в доме одного знатного господина.
Я ночевала вместе со служанками принцессы. Те поднялись очень рано, чтобы приготовить все необходимое для въезда Елизаветы в Лондон. Они доставали из сундуков белоснежное нижнее белье, чистили и гладили белое платье. Мне вспомнился день, когда она выехала из Лондона, чтобы встретить старшую сестру. Тогда одежда принцессы соответствовала цветам Тюдоров — белому и зеленому. Сейчас остался только белый — цвет невесты-мученицы. На этот раз Елизавета не изобретала задержек. К дверям дома уже подогнали повозку с паланкином. Вокруг собралась толпа, желавшая увидеть принцессу.
— Думаю, тебе лучше задвинуть занавески паланкина, — все тем же угрюмым голосом произнес сэр Уильям.
— Нет, пусть остаются раздвинутыми, — возразила Елизавета. — Люди хотят меня увидеть. Пусть смотрят. Пусть убедятся, в каком я состоянии. Возможно, у них будет больше сострадания ко мне, чем у тебя и твоих спутников. Вы четырнадцать дней везете меня по тряским дорогам, под ветром, дождем и снегом!
— Не преувеличивай. Всего десять, считая дорогу в Эшридж и пребывание там. А если бы ты не упрямилась до последнего, мы бы обернулись за пять.
Принцесса не удостоила его ответом. Она молча легла на подушки и махнула рукой, показывая, что он может идти. Я слышала, как сэр Уильям бурчал под нос ругательства, потом отправился к своей лошади. Я поехала позади паланкина. Мы выехали со двора на лондонскую дорогу и вскоре уже были в городе.
За время нашего отсутствия Лондон успел провонять смертью. На каждом перекрестке торчало по нескольку виселиц с их ужасающим грузом. На висельников лучше было не смотреть. У многих лица превратились в маски чудовищ. Их губы были растянуты в жуткой ухмылке, а выпученные глаза глядели прямо на живых. Порыв ветра заставлял трупы раскачиваться взад-вперед, обдавая улицы волнами трупного смрада. Иногда от перемены направления ветра веревки закручивались. Тогда зрелище становилось особенно невыносимым. Мертвые тела дергались и подпрыгивали. Казалось, они все еще живы и отчаянно цепляются за жизнь.
Елизавета смотрела только прямо, однако и ее ноздри улавливали удушающий запах разлагающихся тел. Половину повешенных она знала. Все они считали, что участвуют в мятеже, затеянном ею. Когда рано утром она садилась в паланкин, ее лицо было таким же белым, как и платье. К тому времени, когда мы ехали по Кинг-стрит, лицо Елизаветы приобрело цвет снятого молока.
Некоторые горожане все же отваживались крикнуть: «Да хранит Господь ваше высочество!» Тогда она ненадолго выныривала из своих дум, пыталась улыбнуться и махала людям рукой. Елизавета напоминала мученицу, отправляющуюся на казнь, и здесь, на улице с частоколом виселиц, в этом никто не сомневался. Все считали Елизавету главной зачинщицей мятежа. Сорок пять казненных, прежде чем взойти на плаху, назвали ее имя и признались, что мятеж провалился. Правда, подобное признание их не спасло. Теперь и принцессе предстояло держать ответ перед королевскими судьями. Никто не сомневался, что вскоре она разделит судьбу казненных.
Завидев нашу кавалькаду, слуги открыли главные ворота Уайтхолла. Мы медленно въехали во двор. Елизавета выпрямилась и обвела глазами ступени главного входа. Марии там не было. Ни королева, ни кто-либо из придворных не вышли встречать мятежную принцессу. Ее встречало молчаливое презрение. Правда, один придворный все же появился, однако на принцессу он даже не взглянул, а заговорил с сэром Уильямом. Вид у них обоих был, как у тюремщиков.