казывалась в его руках. Время растягивалось; Филипп не торопился опускать ее на землю, а когда ноги принцессы касались земли, и Елизавету, и короля била дрожь.
Все их слова, конечно же, становились известными королеве. Все их непроизвольные ласки видели множество глаз. Даже обычное нахождение вблизи друг друга воспламеняло их обоих. Их выручали танцы, чьи движения позволяли касаться друг друга, класть руку на плечо и на талию и соединять взгляды. Весь двор понимал: пока Филипп в Англии, этой женщине не грозит никакое наказание. Он настолько привык ее лицезреть, что воспротивится любым попыткам спровадить Елизавету в Тауэр.
А королеве приходилось все это видеть и молчать. Мария сильно исхудала. Ее живот снова стал плоским. Король был с нею очень вежлив и учтив, но она видела, что Елизавета способна воспламенить его, чуть приподняв свою выщипанную бровь. Законный супруг королевы, мужчина, которого она страстно любила, фактически находился во власти Елизаветы — неблагодарной сводной сестры, когда-то укравшей отца Марии, а теперь соблазнявшей ее мужа.
Королева ничем не выдавала своих чувств. Бывало, она наклонялась к Филиппу и улыбалась, желая поделиться с ним какой-нибудь мыслью или замечанием. Улыбка сохранялась, но Мария видела, что муж вовсе не слушает ее, а жадно следит за танцующей Елизаветой. Королева невозмутимо смотрела, как младшая сестра приносила с собой какую-нибудь латинскую книгу и просила Филиппа объяснить непонятную фразу или послушать девиз, сочиненный ею экспромтом. Однажды Елизавета объявила, что написала песню, посвященную королю, и исполнила ее. Королева ей даже аплодировала. Как-то на охоте принцесса и Филипп ненароком оторвались от других придворных и «потерялись» на полчаса. Королева вынесла и это. Мария в полной мере унаследовала достоинство своей матери Екатерины Арагонской. Та целых шесть лет смотрела, как ее муж раздаривает свое внимание и ласки другой женщине; при этом три первых года Екатерина сидела на троне и улыбалась им обоим. Вот так и Мария улыбалась Филиппу, с любовью и пониманием. Она учтиво улыбалась Елизавете. И только немногие, искренне любившие королеву, к числу которых принадлежала и я, знали, какие душевные и сердечные раны она получает каждый день.
В августе я получила от отца письмо. Он спрашивал, когда же я приеду к ним в Кале. Я и сама рвалась туда. Англия уже не была для меня безопасным местом. Мне хотелось быть со своим народом. Я соскучилась по отцу. И, конечно же, мне хотелось оказаться как можно дальше от епископа Боннера и дыма смитфилдских костров.
Но я не могла уехать без позволения. И первой, к кому я обратилась за ним, была Елизавета.
— Ваше высочество, отец очень скучает без меня и просит приехать к нему в Кале. Вы отпускаете меня?
Личико принцессы моментально нахмурилось. Елизавета крайне неохотно расставалась с кем-либо из своей свиты. Я это знала.
— Ханна, дорогая, но ведь ты мне нужна.
— Ваше высочество, у вас и без меня достаточно слуг, — улыбаясь, сказала я. — Помнится, вы не слишком тепло встретили меня, когда я приехала к вам в Вудсток.
— Нашла о чем вспоминать, — раздраженно отозвалась Елизавета. — Я тогда была больна, а ты приехала как шпионка Марии.
— Я никогда ни для кого не шпионила, — ответила я, начисто забыв про свою службу у сэра Роберта. — Королева послала меня к вам. Не думайте, что мне особо хотелось ехать в холодный Вудсток. При дворе тогда было очень весело. Но теперь все изменилось. К вам при дворе относятся так, как и должны относиться к принцессе. Я вам больше не нужна и могу поехать к отцу.
— Это я решаю, кто мне нужен, а кто нет, — резко возразила Елизавета. — Поняла?
Я слегка ей поклонилась.
— Ваше высочество, у меня ведь в Кале не только отец, но и жених.
Я не ошиблась: мысль о моем возможном замужестве подействовала на нее совсем по-другому. Раздражение не оставило Елизавету, однако она нашла в себе силы улыбнуться мне знакомой тюдоровской улыбкой, сводящей с ума мужчин.
— Так вот о чем ты мечтаешь? Хочешь поскорее сбросить свой шутовской наряд и оказаться в объятиях жениха? Ты считаешь себя вполне готовой стать женщиной, моя маленькая шутиха? Ты уже достаточно изучила меня?
— Если бы я собиралась быть хорошей женой, я бы вообще не стала вас изучать, — без всякой учтивости ответила я.
Елизавета расхохоталась.
— Слава Богу, что я не образец добропорядочной жены. Тогда чему ты научилась от меня?
— Я узнала, как довести мужчину до умопомрачения, как, не поворачивая головы, заставить мужчину следовать за собой по пятам. Теперь я знаю, как слезать с лошади, чтобы при этом ощутить каждый дюйм мужского тела.
Елизавета тряхнула своими роскошными волосами и снова засмеялась. Смех был искренним.
— А ты была хорошей ученицей, — сказала она. — Надеюсь, тебе представится возможность повторить мои уроки самой и получить столько же удовольствия, сколько получаю я.
— Но с какой целью? — спросила я.
Елизавета окинула меня цепким, расчетливым взглядом.
— Кое-какое удовольствие это мне дает, — призналась она. — А цель? Не столько цель, сколько польза. Благодаря любви короля ко мне нам с тобой, Ханна, спокойнее спалось. И мой путь к трону стал немного яснее с тех пор, как этот могущественный человек поклялся, что будет меня поддерживать.
— Он вам это пообещал? — изумилась я.
— Представь себе, Ханна. Моя сестра думала, что ее предавали лишь те бедняги-мятежники да нынешние еретики. Нет. Предательство по отношению к ней куда шире. Половина страны любит меня и хотела бы видеть своей королевой. Но больнее всего для Марии, что меня любит ее муж. Мой тебе совет: когда выйдешь замуж, никогда не доверяй мужу и не люби его больше, чем он любит тебя.
Я улыбнулась, давая понять, что считаю ее слова шуткой.
— Вообще-то, ваше высочество, я намерена стать хорошей женой. Мой жених — достойный человек. Я оставлю службу при дворе, приеду к нему, мы поженимся, и я стану ему хорошей, заботливой женой.
— Не станешь, — с усмешкой возразила принцесса. — Прежде всего, ты еще не доросла до женщины. Ты боишься своей силы. Боишься его желания. Да и собственного тоже боишься. Ты боишься быть женщиной.
Я промолчала. Елизавета сказала правду.
— Что ж, маленькая шутиха, поезжай в Кале, раз просишься. Но когда вся эта размеренная семейная жизнь тебе наскучит… а она тебе точно наскучит… тогда возвращайся ко мне. Я охотно возьму тебя обратно в свою свиту.
Я поклонилась и направилась в покои королевы.
Едва открыв дверь, я поняла, что пришла не вовремя. Или, наоборот, очень даже вовремя, поскольку что-то случилось и требуется моя помощь. Первой мыслью было: королева заболела. Возможно, очень серьезно, а рядом, как назло, — никого. Королева была совсем одна. Ставни в ее комнате были закрыты. Толстые стены не пропускали летнее тепло, и я сразу ощутила прохладу. Королеву я застала на коленях возле потухшего камина. Она упиралась лбом в холодный камень облицовки. Вскоре я заметила, что королева все-таки не одна. Рядом, в сумраке, словно изваяние, сидела верная Джейн Дормер. Я подошла к королеве, опустилась на колени и вдруг увидела ее заплаканное лицо.
— Ваше величество, что случилось?
— Ханна, он уезжает от меня, — прошептала Мария.
Я недоуменно взглянула на Джейн. Та ответила мне хмурым взглядом, будто это я была во всем виновата.
— Король вас покидает?
— Он едет в Нидерланды. Он уезжает от меня… он меня покидает.
— Ваше величество, — прошептала я, беря ее за холодные руки.
Королева не повернулась ко мне. Она смотрела в темное пространство камина.
— Он не просто уезжает. Он уезжает от меня.
Я подошла к Джейн Дормер. Та продолжала шить, словно королева была ребенком, а она — нянькой, ожидающей, когда дитя закончит капризничать. Мне не оставалось ничего иного, как вырвать из ее пальцев иголку и воткнуть в материю.
— И давно она в таком состоянии? — шепотом спросила я.
— С утра, как только услышала эту новость от него самого, — холодно ответила мне Джейн. — Она стала кричать, что этот отъезд окончательно разобьет ей сердце. Тогда король выгнал всех фрейлин. Он пытался сам успокоить королеву, но не смог и тоже ушел. С тех пор мы с нею вдвоем.
— Наверное, королева и позавтракать не успела? Вы ей не принесли чего-нибудь?
Джейн Дормер сердито посмотрела на меня.
— Думаешь, ей сейчас до еды? А он действительно разбил ей сердце, как ты и предсказывала, — заявила верная подруга королевы. — Помнишь свое предсказание? Я помню. Я тогда принесла ей его портрет. Как я надеялась, что королева увлечется им. А ты посмотрела на портрет и сказала, что этот человек разобьет ей сердце. Так оно и случилось. Мало ей было этого ребенка, так теперь и он уезжает. Забирает всех своих испанцев и едет воевать против Франции. Не мне судить, действительно ли сейчас нужно воевать с французами. Меня потрясает другое. Король говорит своей жене, что собирается на войну с Францией, но не говорит, когда намерен вернуться. Это значит… он просто не хочет возвращаться в опостылевшую ему Англию.
— А что королева? — шепотом спросила я.
— Что она могла сказать? Запретить ему ехать? Она лишь сказала, что он уезжает от нее, а потом заплакала. Так недолго и умереть от горя.
— Может, нам убедить королеву лечь в постель?
— Зачем? Это не разжалобит короля, а любовного влечения к ней у него давно уже нет. Я даже не подозревала, что она так в него влюбится.
— Но, леди Джейн, мы же не можем просто сидеть и слушать рыдания королевы.
— А чем мы ей поможем? — раздраженно спросила Джейн Дормер. — Королева поставила свое счастье в зависимость от мужчины, а он даже не понимает, как ей сейчас нужны его внимание и забота. Он не понимает, каково женщине потерять ребенка, которого она так мечтала родить. Из-за него она лишилась народной любви. А у этого человека нет для нее ни одного слова утешения. Обычной человеческой жалости нет. Увы, ее болезнь не лечится кружкой теплого эля и горячим кирпичом под ноги.