ии было даже хуже, чем смерть; она тосковала по смерти и постоянно отрицала все проявления жизни. Ее дни превратились в нескончаемые сумерки. Ничто не могло их разогнать, и потому я, как и все остальные, ничего не говорила и ничего не делала, чтобы вывести королеву из этого нескончаемого самоистязания.
Как-то утром, когда мы возвращались после мессы, я шла в хвосте процессии. Ко мне подошла одна из молоденьких фрейлин, недавно попавших ко двору. Девушка шла со мною рядом, видимо, желая мне что-то рассказать. Но я смотрела не на нее, а на королеву. Мария шла медленно, опустив голову и ссутулив плечи, словно горе было ее постоянной ношей.
— Ты слышала? Ты слышала? — шепотом спросила меня новая фрейлина, когда мы остановились, чтобы свернуть в королевскую приемную.
Галерея была буквально забита просителями. Все они надеялись, что королева смилостивится над их родными, обвиненными в ереси.
— Что я должна была слышать? — спросила я.
Фрейлина не успела ответить, поскольку в мой рукав вцепилась пожилая женщина, пытавшаяся оттащить меня в сторону.
— Леди, позвольте мне пройти, — сказала я. — Я не в силах что-либо сделать для вас.
— Не для меня, — со слезами в голосе возразила она. — Для сына. Для моего мальчика.
Вопреки себе я все-таки остановилась.
— У меня припасены деньги, — продолжала старуха. — Он мог бы уехать за границу, если бы королева проявила милосердие и отправила его в ссылку.
— Вы просите королеву о ссылке для вашего сына?
— Да, потому что сейчас он у епископа Боннера.
Этого мне было достаточно. Я рванулась от нее, как от зачумленной.
— Простите, я вам ничем не могу помочь.
— Похлопочи перед королевой за него. Ну, что тебе стоит? Его имя Джозеф Вудс.
— Леди, если бы я рискнула просить за вашего сына, то оказалась бы там же, где и он, — сказала я. — Для вас рискованно даже говорить со мной об этом. Возвращайтесь домой и молитесь за его душу.
Она посмотрела на меня, как на злодейку.
— И ты советуешь матери молиться за душу сына, который ни в чем не виноват?
— Да, — промямлила я.
— Так ты хочешь узнать новость? — нетерпеливо спросила меня фрейлина.
— Конечно, — сказала я, поспешив отвернуться от искаженного болью лица старухи.
Я могла бы ей дать совет: взять деньги, скопленные для отъезда сына, купить мешочек пороха и повесить ему на шею, чтобы он не страдал на костре долгие часы, а взорвался бы сразу, как палачи разожгут пламя. Это не было порождением моей обезумевшей фантазии. Я знала о таких случаях.
— Принцессу Елизавету обвиняют в государственной измене! — прошептала мне фрейлина, радуясь, как ребенок, что есть кому выболтать новость. — Арестовали всех ее слуг и служанок. Сейчас обыскивают ее лондонский дом и что-то там ищут.
От скопления народа в приемной было душно, но я мигом промерзла до костей.
— Елизавету? В какой еще измене? — спросила я, разыгрывая дурочку.
— У них был заговор, чтобы убить королеву, — прошептала фрейлина, обдав меня новой волной ледяного холода.
— А кого еще обвиняют?
— Почем мне знать? И никто не знает. Ну, уж Кэт Эшли точно сцапали.
Я кивнула. Довольная девица успокоилась. Если кто-то и мог рассказать мне поподробнее, то это только Уилл. Сейчас я вполне могла отлучиться из приемной. Королева проведет там не менее двух часов, выслушивая толпу просителей. Большинство будут умолять о милосердии; кто-то, как обычно, станет просить должность или денег. Каждая мольба о помиловании будет отнимать у нее силы и делать гораздо старше своих сорока лет. Главное, сейчас она меня не хватится.
Я выбежала на галерею и помчалась в большой зал. Уилла там не было. Стражник подсказал мне, что шут собирался в конюшню. Я бросилась туда и действительно нашла Уилла в деннике, где он играл со щенком охотничьей собаки. Длинноногий щенок, радостно повизгивая, ползал у него по коленям и норовил забраться на плечи.
— Уилл, я только что узнала, что Елизавету подозревают в заговоре, — выдохнула я. — В ее лондонском доме идет обыск.
— Знаю, — коротко ответил шут, снимая с себя щенка, который восторженно лизал ему шею.
— Что они там ищут?
— Важно не то, что они ищут, а то, что найдут.
По его тону я поняла: люди инквизиции уже что-то нашли.
— Уилл, они уже что-то нашли? Что?
— То, что мы с тобой могли ожидать, — вздохнул шут.
— Я ничего не ожидаю, — огрызнулась я. — Со мной Елизавета вообще говорила лишь о нарядах и флирте, — для верности соврала я. — Так что они нашли?
— Письма, памфлеты и прочие бунтарские и подстрекательские бумажки. Все это хранилось в сундуке Кэт Эшли. Словом, какой-то балаганный заговор, который состряпали принцесса, ее итальянский учитель музыки, Кэт и Дадли.
Заметив ужас на моем лице, Уилл поспешил меня успокоить:
— Не сэр Роберт, а сэр Генри, его двоюродный брат.
— Сэр Роберт не мог быть к этому причастен! — решительно заявила я.
— Ты уверена?
— Да! — лихо соврала я. — Во-первых, он до сих пор в Тауэре. И потом, он говорил мне, что казнь отца отбила у него всякую охоту к заговорам. Он верен королеве Марии.
— Как и мы все, — заметил Уилл. — Даже щенок Тобиас. Правда, песик? Его верность несомненна, поскольку он не может говорить одно, а думать другое. Не в пример другим, он любит тех, из чьих рук кормится.
Я вспыхнула.
— Если ты намекаешь на меня, то я всегда любила королеву и продолжаю ее любить.
Уилл улыбнулся.
— Ну, что ты, как маленькая, все сразу принимаешь на свой счет? Я имел в виду не тебя, а ее хорошенькую младшую сестричку, которой никак не дождаться своей очереди. Опять взялась за старое.
— Принцесса здесь ни при чем, — возразила я, поскольку не могла и не желала верить в причастность Елизаветы к замыслам убийства королевы.
Уилл рассмеялся.
— Понимаю. Ты очарована принцессой. Не ты одна. Но уж больно она нетерпелива. Она притягивает беды, как высокое дерево — молнии. А теперь ее верной Кэт Эшли, синьору лютнисту и нескольким Дадли светит Тауэр. Выдан ордер на арест сэра Уильяма Пикеринга, ее давнего союзника. Я даже не знал, что он в Англии. А ты?
— Нет, — с трудом выдавила я, почти онемев от страха.
Как же был прав сэр Роберт, велев мне не исполнять никаких поручений принцессы и ее окружения!
— О таких вещах лучше не знать, — сказал Уилл.
Я кивнула один раз, второй и продолжала кивать, не в силах остановиться. Голова и шея отказывались мне подчиняться. Возможно, это и выглядело бы забавно, если бы не мое лицо, на котором каждый мог прочитать неописуемый ужас.
— Что с тобой, дитя мое? — заботливо спросил шут. — Ты опять вся белая. Слушай, а может, и ты в этом замешана? Неужели тебе мало обвинения в ереси, и ты хочешь, чтобы тебя обвинили еще и в заговоре против королевы? Неужели ты и впрямь такая дура?
— Нет, — хрипло возразила я. — Придумаешь ты тоже. Я бы никогда не стала ничего замышлять против королевы. Просто всю эту неделю я себя плохо чувствую. Наверное, лихорадку где-то подцепила.
— Будем надеяться, она у тебя пройдет без осложнений, — криво усмехнулся Уилл.
Лихорадка показалась мне удачной ложью. Я сказалась больной и легла в постель. Я думала о Елизавете, которая в нужные моменты всегда умела заболеть и подтвердить свою невиновность. От страха я обливалась потом и вполне могла сойти за больную.
Соседки по комнате рассказывали мне последние новости. Кардинал Поул возглавил расследование заговора, и теперь каждый день арестовывали и тащили на допрос все новых и новых подозреваемых. Первым схватили сэра Генри Дадли, предавшего родную страну и вступившего в сговор с французами, обещавшими ему поддержку. Его карманы были полны французского золота. Французы обещали сэру Генри небольшую армию из наемников и добровольцев, но оплачивать и вооружать ее он должен был сам. Французских денег явно не хватало, и тогда сэр Генри решил запустить руку в английскую казну. Из него выбили имя предателя в казначействе, согласившегося красть деньги на оплату солдат и вооружения. Заговорщики намеревались отправить королеву к ее мужу в Нидерланды, а затем низложить ее и возвести на престол Елизавету. Кардинал обнаружил, что Кэт Эшли и Уильям Пикеринг — давние друзья. Более того, они встречались в Хэмптон-Корте. Сэр Уильям тайком приехал в Англию и несколько раз бывал в королевском дворце на тайных встречах.
В сундуке Кэт Эшли обнаружили черновик памфлета, подстрекающего англичан восстать против католической королевы и возвести на трон протестантскую принцессу.
Кардинал Поул принялся искать среди друзей и знакомых принцессы тех, у кого мог оказаться печатный станок и кто взялся бы тайно напечатать упомянутый памфлет. Я сразу подумала о нашем печатном станке на Флит-стрит. Интересно, сколько же времени понадобится людям кардинала, чтобы добраться до меня?
Кардинал был не только вдохновляем Богом. Он смертельно ненавидел протестантов, вынудивших его на долгие годы покинуть Англию. Этот человек отличался умом и проницательностью. К тому же от Елизаветы тянулось слишком много нитей, и любая из них рано или поздно могла привести ко мне. На допросах арестованных наверняка будут спрашивать о людях, постоянно находившихся рядом с принцессой. Неудивительно, что среди прочих назовут и мое имя. Потом кто-то вспомнит, что я выполняла поручения и передавала послания. Я вполне представляла, что будет говорить каждый из арестованных, пытаясь спасти свою жизнь. Тот же сэр Уильям Пикеринг. Вскоре выяснится, что я была верной служанкой семейства Дадли и по их приказу втерлась в доверие к королеве, а все мои слова о любви и верности ей — наглая ложь.
Меня не надо было даже пытать. Кардиналу Поулу было бы достаточно привести меня в свой кабинет с тщательно зашторенными окнами, поставить перед громадным полированным столом и велеть рассказать о том, кто я и откуда. Он бы с первых минут сообразил, что моя история изобилует подозрительными странностями. Наше бегство из Испании, появление в Англии, непонятное исчезновение отца, оставившего в пустом доме печатный станок. Очень скоро кардинал узнал бы, что мы — «марранос», евреи, маскирующиеся под христиан. Наших еретических прегрешений вполне хватило бы, чтобы сделать то, чего не сумели сделать испанские инквизиторы в Арагоне. Ничего, костры в Смитфилде исправят эту досадную оплошность.