— Ханна, я перед тобой очень виноват, — сказал он, едва подавальщица принесла нам эль и ушла. — Поверь, я глубоко раскаиваюсь во всем, что сделал.
— А эта женщина знает, что ты женат?
— Я ей сразу сказал, что помолвлен с тобою. Она знала, что я еду в Англию, чтобы привезти тебя сюда и обвенчаться.
— И она не возражала?
— Только поначалу. Теперь привыкла.
Я промолчала, но не поверила его словам. Какая женщина, полюбившая мужчину и родившая от него ребенка, свыкнется с тем, что он потом женился на другой?
— И ты, узнав, что она носит твоего ребенка, не захотел на ней жениться?
Дэниел молчал. В это время к нам подошел сам хозяин таверны, принесший бульон, мясо и хлеб (Дэниела здесь знали и уважали). Пока он все это расставлял, мы молчали. Потом молчала я, поскольку действительно хотела есть и принялась за еду. Правда, бульон мне не понравился своей густотой, но я не собиралась показывать Дэниелу, что весть о его измене лишила меня аппетита.
— Как ты не можешь понять: эта женщина — англичанка. Она не принадлежит к избранному народу. И я не собирался жениться ни на ком, кроме тебя. Когда я узнал, что она беременна, я устыдился содеянного, но ничего сделать уже не мог. И потом, эта женщина знала, что я ее не люблю и помолвлен с тобой. Она и не ждала, что я на ней женюсь. Я дал ей денег на приданое и еще каждый месяц выделяю деньги на содержание ребенка.
— Значит, ты хотел жениться на мне, но это не удерживало тебя от других женщин, — с горечью сказала я.
— Да, — подтвердил он, даже не дрогнув. — Я хотел жениться на тебе, но не чурался других женщин. Тот же вопрос я могу задать и тебе, Ханна. Скажи, а твоя совесть чиста?
Я промолчала, хотя его обвинение было вполне заслуженным.
— Как назвали ребенка? — спросила я.
— Дэниелом, — пробормотал он.
Я невольно вздрогнула, потом взяла себя в руки, зачерпнула полную ложку бульона и стала заедать хлебом. Я жевала хлеб, с трудом удерживаясь от желания выплюнуть его в лицо Дэниелу-старшему.
— Ханна, — тихо сказал он.
Я впилась зубами в мясо.
— Прости меня. Ханна, мы сможем это пережить. Я же тебе сказал: мать ребенка не предъявляет мне никаких требований. Я буду поддерживать ребенка, но мне незачем видеться с нею. Конечно, я буду скучать по малышу. Я надеялся, что смогу наблюдать, как он растет, но если тебе это неприятно, я перестану туда ходить. Я оборву все нити. Мы же с тобой совсем молоды. Ты простишь меня. У нас будут свои дети. Мы найдем дом попросторнее. Мы будем счастливы.
Я дожевала мясо и запила элем. Потом сказала:
— Нет.
— Что?
— То, что ты слышал. Нет. Завтра же я куплю себе мужскую одежду. Мы с отцом найдем себе другое жилье и место под магазин и печатню. Я буду работать у него подмастерьем. Я больше никогда не надену туфли на высоком каблуке. Не хочу уродовать ноги. И больше я никогда не поверю мужчине. Дэниел, ты нанес мне глубокую душевную рану. Ты обманул и предал меня, и я тебя никогда не прощу.
Он стал совсем белым.
— Ты не можешь меня оставить, — сказал он. — Мы поженились перед лицом Бога, нашего Бога. Ты не вправе нарушить клятву, принесенную Богу. Ты не вправе нарушить клятву, принесенную мне.
Я встала так, будто это был вызов на поединок.
— Я не желаю иметь ничего общего ни с тобой, ни с твоим Богом! Завтра же мы с отцом уедем из твоего дома.
Мы провели бессонную ночь. Мне было некуда идти, кроме дома Дэниела. Мы легли в тишине тесной спальни и вытянулись, будто два железных прута. Из-за одной стены доносилось сопение матери Дэниела (похоже, она стояла, притиснувшись ухом к стене). За другой изнывали от любопытства его сестры. Утром я вызвала отца из дома, все рассказала ему и объявила, что больше не считаю себя женой Дэниела и не хочу жить в их доме.
Отец посмотрел на меня так, словно я вдруг превратилась в двуглавое чудовище из неведомых земель.
— Ханна, что ты дальше собираешься делать со своей жизнью? — беспокойно спросил он. — Я же не всегда смогу быть рядом с тобой. Кто защитит тебя, когда меня не станет?
— Я вернусь на королевскую службу. Отправлюсь служить принцессе или сэру Роберту.
— Ханна, о чем ты говоришь? Сэр Роберт — изменник. Где ты будешь ему служить? В Тауэре? А принцессу через месяц выдадут замуж за одного из испанских принцев.
— Ошибаешься, отец! Принцесса имеет свою голову на плечах. У нее достаточно причин, чтобы не доверять мужчинам. Особенно испанцам. Елизавета не станет вручать мужчине свое сердце.
— Она не проживет одна, как и ты.
— Отец, если ты будешь выговаривать мне, как миссис Карпентер, я вернусь в Англию на первом же корабле! Мой муж предал и опозорил меня. Я не могу его простить и сделать вид, будто ничего не случилось. Я не хочу жить под одной крышей с его матерью и сестрами. Не хочу слышать их перешептываний, когда он возвращается поздно. Я не принадлежу к этому миру.
— Дитя мое, а к какому еще миру ты можешь принадлежать, если не к этому? С кем ты тогда будешь жить, если не со мной? Если не со своим мужем?
Я уже знала ответ.
— Я не принадлежу ни к какому миру. Я согласна жить с тобой, но не с ним.
Отец качал головой. Он не представлял, как женщина моего возраста может жить одна. Женщина всегда должна занимать какое-то место, иначе она просто не выживет.
— Отец, мы с тобой что, не сможем наладить дело, как в Лондоне? Ты же не бездельничаешь и не живешь за счет милости Дэниела. Я буду помогать тебе печатать книги. Мы прекрасно проживем вдвоем. Мы с тобой неприхотливы и на кусок хлеба всегда заработаем.
Отец молчал. Наверное, раздумывал над моими словами. И вдруг я увидела его глазами других людей — немолодого, усталого человека, который теперь вынужден покидать дом, где успел прижиться.
— А в чем ты будешь ходить? — наконец спросил он.
Я чуть не засмеялась. Это в детстве я мечтала о красивых нарядах. Сейчас одежда очень мало значила для меня. Но я поняла: для него мой облик значил очень много. Ему было важно, что у него есть дочь, чей облик вполне соответствует установившимся представлениям. Он больше не хотел видеть меня мальчишкой; тем более что теперь это дало бы немало пищи для сплетен.
— Если хочешь, я буду ходить в платье, — сказала я, чтобы его успокоить. — Но женские туфли на каблуках я больше не надену. И работать я буду в привычной одежде.
— А как же твое обручальное кольцо? — вздохнул он. — Ты ведь не станешь отрицать свое замужество.
— Кольцо я сниму и уберу подальше. Женитьба не мешала Дэниелу навещать свою любовницу.
— Но ведь он — твой муж.
— Который обманул меня еще до женитьбы. Отец, я не могу тебя заставлять. Но и ты не должен заставлять меня жить с обманщиком и предателем. Либо мы уедем из их дома, либо оставайся, а я сегодня же вернусь в Англию.
Отцу было легко с книгами и манускриптами, но в житейских делах он был почти беспомощен. Его страшила необходимость перебираться на новое место.
— Дитя, я так радовался, что у тебя хороший муж, который тебя любит. Я думал, ты здесь будешь счастлива.
Я сцепила зубы, чтобы не дать пролиться слезам. Пусть отец не думает, что я уподоблюсь множеству других женщин, похнычу и прощу. Возможно, он и считал, что все еще можно исправить.
— Не надо мне такого счастья, — сказала я.
Печатный станок — не сундук, который можно быстро перетащить с место на место. Нам вновь пришлось разбирать его по частям и увязывать в тряпки. Я взяла с собой лишь новые платья и белье. У отца одежды было еще меньше. Но зато нам требовалось переместить кипы книг и манускриптов, чистую бумагу, бочки с типографской краской, корзины с нитками для переплетов. Целую неделю нанятые нами люди перевозили на тележках наше имущество из дома Карпентеров в наше новое жилище. Но тяжелее всего нам с отцом было садиться за стол вместе с сестрами Дэниела. Мы ели молча, а они смотрели на меня с ужасом и презрением. Миссис Карпентер буквально швыряла нам тарелки, словно кормила не людей, а бродячих собак.
Все эти дни Дэниел ночевал в доме своего наставника, а домой приходил, только чтобы сменить одежду. Когда он появлялся, я старалась не встречаться с ним, находя себе какое-нибудь занятие, благо их было предостаточно. Он не пытался спорить со мной и не уговаривал остаться. Все это доказывало мне, что, расставаясь с ним, я поступаю правильно. Если бы он действительно меня любил, то не раз попросил бы остаться. Похоже, все его свободолюбивые рассуждения и бунт против вековых традиций были навеяны жизнью в Италии. Я мысленно усмехалась, вспоминая его письмо из Падуи и разговоры на палубе корабля. Я тогда и представить не могла, какая жизнь на самом деле ждет меня в Кале. Оказалось, его гордость и упрямство никуда не делись.
Я нашла нам с отцом домик у южных городских ворот — идеальное место для торговли книгами. Путники, отправлявшиеся во Францию, получали последний шанс купить у нас книги на родном языке. Те, кому требовались карты и советы насчет путешествий по Франции и Испанским Нидерландам, могли найти у нас то и другое. Имелись у нас и книжки с рассказами путешественников. Зачастую они изобиловали выдумками и небылицами, зато могли служить неплохим развлечением в пути. У отца в Кале сложилась репутация уважаемого книготорговца, и переезд не лишил его постоянных заказчиков. В солнечные дни он выносил стул на улицу и просто сидел, наслаждаясь теплой погодой. Я работала за двоих, набирая книги и вращая рукоятку печатного станка. Зато теперь никто не бранил меня за пятна на переднике.
Многие годы отец работал без отдыха. Я видела, насколько он устал. Переезд в Кале, а затем и мой распавшийся брак подточили его силы. Я радовалась, что сейчас он мог отдохнуть. Я вдруг поняла, насколько сама устала от домашних дел в доме Карпентеров. Теперь я с удовольствием вспоминала прежние навыки: снова училась читать фразы задом наперед и на глаз определять количество типографской краски, чтобы отпечаток получался ярким и без грязных краев.