Я услышала его сдавленные рыдания. Затем он повернулся и опрометью бросился вниз по ступеням. Я вернулась в наш домик, поднялась наверх, вошла в свою тесную спальню, где еще недавно наслаждалась одиночеством, повалилась на кровать, накрылась подушкой и беззвучно заплакала о потерянной любви.
Больше у нас с Дэниелом не было разговоров наедине. Мы вообще больше не говорили, хотя я часто видела его по воскресеньям в церкви. Он аккуратно раскрывал служебник и повторял молитвы, скрупулезно соблюдая все требования мессы. Он пристально следил за священником, возносящим святые дары. Его мать и сестры иногда поглядывали на меня. В одно из воскресений я заметила на их скамье белокурую молодую женщину с миловидным, но довольно пустым лицом. У нее на коленях лежал малыш. Я сразу догадалась, что это и есть та самая женщина. Должна быть, мать Дэниела решила, что ее внуку пора посещать воскресные мессы.
Я сразу же отвернулась от их любопытных взглядов, и тут на меня нахлынуло ощущение, которого я не испытывала несколько лет. Перед глазами все поплыло. Я впилась руками в гладкое, отполированное временем дерево скамьи и стала ждать, когда это ощущение погаснет. Но оно становилось все сильнее. У меня начиналось видение.
Сейчас я бы отдала что угодно, только бы его прекратить. Достаточно того, что в церкви на меня и так косо смотрят. А тут еще эта юная мамаша со своим чадом. Но мои видения всегда были неуправляемыми… Со стороны крестной решетки наползали темные облака. Они заслонили священника, стрельчатые окна, свечи и все пространство церкви. Я еще сильнее вцепилась в скамейку. Должно быть, у меня побелели костяшки пальцев, однако я ничего уже не видела. Помню, я опустилась на колени, и меня обступила густая тьма.
В ушах звенели звуки битвы. Кто-то кричал: «Только не мой ребенок! Возьми его! Возьми его!» Я слышала свой голос: «Я не могу его взять». И снова невидимая мне женщина умоляла: «Возьми его! Возьми его!» Потом раздался грохот, словно в лесу начали падать деревья. Куда-то неслись лошади. Кричали люди. Я чувствовала опасность. Жуткую опасность. Мне хотелось бежать, но бежать было некуда, и я только кричала от страха.
— Ну, вот ты и пришла в себя, — услышала я заботливый голос Дэниела.
Открыв глаза, я увидела, что нахожусь в его руках, а вокруг светит осеннее, но еще теплое солнце. Не было никакой тьмы, никакого ужаса. В неведомом лесу не падали деревья, а по булыжникам не стучали конские копыта.
— Я потеряла сознание. Я что-нибудь говорила?
— Ты несколько раз повторила: «Я не могу его взять», — ответил он. — Ханна, у тебя было видение?
Я кивнула. Мне сейчас нужно было сесть и отодвинуться от него, но вместо этого я уткнулась ему в плечо и наслаждалась знакомым, соблазнительным чувством безопасности, какое часто испытывала рядом с ним.
— Это было предупреждение? — допытывался он.
— Это было что-то ужасное. Жуткое ощущение. Непонятный ужас. Я даже не понимаю, с чем он связан. Я ничего не видела. Только ощущала.
— А я думал, ты утратила этот дар, — сказал он.
— Как видишь, нет. Но мне от него никакой радости.
— Успокойся. — Его голос был полон искренней тревоги за меня.
Потом он повернулся в сторону и сказал:
— Я отведу ее домой. Расходитесь. Ей не нужна никакая помощь.
Я мгновенно сообразила, что за спиной Дэниела стоит небольшая толпа людей. Им было интересно поглазеть на женщину, которая в церкви вдруг испустила крик и лишилась чувств.
— Она — ясновидящая, — сказал кто-то в толпе. — Блаженная. Служила у королевы в шутихах.
— Что ж она свое будущее не увидела? — насмешливо спросил другой голос.
Дальше последовала грубая шутка, что только блаженная может приехать из Англии, выйти замуж и через три месяца сбежать от мужа.
Дэниел густо покраснел от гнева. Я попыталась сесть. Его рука крепче сжала мне плечи.
— Не волнуйся. Я провожу тебя домой, а там сделаю кровопускание. Ты же вся горишь.
— Не надо никаких кровопусканий, — сразу же возразила я. — И вообще, не надо суетиться.
Ко мне подошел отец.
— Ты сможешь идти, если мы поведем тебя вдвоем? — спросил он. — Если нет, мы раздобудем носилки.
— Я вполне могу идти. Не надо носилок. Со мной ничего особенного не случилось.
Отец с Дэниелом помогли мне встать. Мы свернули в улочку, которая вела к нашему дому. На углу я увидела нескольких женщин, которые чего-то ждали. Это были мать Дэниела, три его сестры и мать его ребенка. Мы с нею смотрели друг на друга, сравнивая, оценивая и делая выводы. Надо сказать, выводы были не в мою пользу. Наверное, Дэниелу стоило жениться на этой широкобедрой, розовощекой, белокурой женщине, налитой, словно персик. У нее были яркие губы, широкое простодушное лицо и немного выпученные голубые глаза. В отличие от родни Дэниела, она смотрела на меня без ненависти и презрения. Она даже улыбнулась мне, немного виновато и с какой-то надеждой. Ребенок у нее на руках действительно был настоящим еврейским ребенком: темноволосым, темноглазым, смуглокожим, со спокойным лицом. Даже если бы миссис Карпентер и не выдала мне тайну Дэниела, я сразу догадалась бы, что это его сын.
Пока я смотрела на эту женщину, у нее за спиной промелькнула тень. Тень быстро исчезла, но я успела разглядеть всадника, пригнувшегося к спине лошади. Он двигался прямо на мать Дэниела-младшего. Я зажмурилась, а когда открыла глаза, тень исчезла. Я видела лишь женщину с младенцем и ехидно пялящееся на меня семейство Карпентеров.
— Идем, отец, — слабым голосом сказала я. — Отведи меня домой.
Зима 1556/1557 года
По городу, конечно же, поползли слухи: обморок во время мессы случился из-за моей беременности. В нашу лавку зачастили женщины, которые спрашивали книги, стоявшие на самых верхних полках. Это делалось с одной-единственной целью — чтобы я вышла из-за прилавка и вытянулась во весь рост, а они смогли бы поглазеть на мой живот.
К зиме их любопытство улеглось. Кумушки удостоверились, что живот у этой странной, нелюдимой дочери печатника ничуть не округлился. К Рождеству история с моей несостоявшейся беременностью вообще забылась, а к началу холодной весны я стала привычной диковиной Кале наряду со всяким беглым людом, бывшими пиратами, солдатскими девками и прочими возмутителями спокойствия.
Город жил слухами о более серьезных событиях. Эти слухи появились не вчера и то затихали, то вспыхивали снова. Но к весне они вдруг начали подтверждаться. Давнишнее желание короля Филиппа втянуть Англию в войну с Францией наконец одержало верх над здравым смыслом королевы. Мария уступила политическим интересам мужа. Соседние страны опять стали врагами. Мысли о возможном французском вторжении и захвате Кале ужасали многих горожан. Жители боялись, что история двухсотлетней давности может повториться и им придется выдерживать тяготы многомесячной осады. Мнения наших постоянных покупателей разделились. Одни считали королеву марионеткой в руках Филиппа, даже не подозревавшей, чем это обернется для Англии. Другие, наоборот, видели в нарастающих событиях великий шанс для Англии и Испании окончательно завоевать Францию, разделив между собой лавры и трофеи победы.
Весна 1557 года
Весенние штормы заперли почти все корабли в гавани Кале, поэтому новости из Англии доходили с запозданием и особого доверия не вызывали. Как и многие горожане, я каждый день приходила в рыбную гавань и ждала, не появится ли корабль, чей капитан не побоялся штормовых волн. Если такое судно бросало якорь, мы окружали его матросов и пассажиров и наперебой спрашивали: «Что нового в Англии?» Редкий день обходился без проливного дождя, хлеставшего по черепицам крыш и стеклам окон. Мой отец всегда плохо переносил сырость и холод, но в эту весну он никак не мог согреться. Иногда он по целым дням не вылезал из постели. Я растапливала небольшой камин в его комнате, садилась рядом с отцовской кроватью и читала ему нашу Библию. У отца имелись лишь разрозненные свитки библейских стихов, и он ими очень дорожил. Чтобы не так дуло из окон, я закрывала ставни, зажигала свечу и при ее колеблющемся пламени читала отцу на гортанном языке нашего народа. Он полулежал на подушках и улыбался, слушая древние слова о Земле обетованной, где однажды избранный народ обретет долгожданную родину. Я старалась оберегать его от тревожных новостей, которые узнавала на рыбной пристани. Похоже, жизнь дала нам краткую передышку между двумя полосами опасностей. Мы могли убежать из Лондона, но куда убежишь из Кале? На расспросы отца я отвечала полуправдой, успокаивая его и себя, что опасности могут грозить испанским и английским солдатам, но никак не нам, защищенным толстыми стенами крепости. Кале никогда не падет.
В марте в Кале высадился король Филипп, и весь город высыпал на улицы, желая увидеть проходящие войска. Меня мало интересовали слухи о военных замыслах и намерениях короля по поводу принцессы Елизаветы. Я начинала все больше тревожиться за здоровье отца. То, что я считала сильной простудой, оказалось чем-то более серьезным. Силы к отцу не возвращались. Так прошло еще две недели. Вконец отчаявшись, я засунула свою гордость за щеку и послала за доктором Дэниелом Карпентером, недавно получившим право самостоятельно принимать больных. Для этого он снял совсем маленький домик неподалеку от рыбной гавани. Он пришел сразу же, едва уличный сорванец передал ему мою записку. Вид у Дэниела был сосредоточенный и заботливый; ведь он пришел к больному тестю, а не к своей непокорной жене.
— И давно твой отец болеет? — спросил он, отряхивая воду со своего черного плаща из толстой шерсти.
— Он совсем не болен. По-моему, он просто очень устал и намерзся за эту зиму, — ответила я, беря у Дэниела плащ, чтобы немного посушить перед камином. — Отец очень плохо ест. Говорит, ему ничего не лезет в глотку, кроме супа и сушеных фруктов. И еще он почти все время спит.
— Мне нужно взглянуть на его мочу.
Я это знала и потому заранее приготовила склянку с отцовской мочой. Дэниел поднес склянку к окну и стал разглядывать ее содержимое на свет.