Леди Филипс удивленно подняла брови. Резкий тон Эми Дадли подсказывал ей, что сэр Роберт навязал собственной жене какую-то свою шлюшку.
Миссис Оддингселл, сделав вежливый реверанс, удалилась в свою комнату. Я же не торопилась спрашивать, куда мне будет позволено пройти. Вместо этого я сказала:
— Мне нужно что-нибудь из детской одежды.
— Обратитесь к миссис Оддингселл. Она вам поможет, — ледяным тоном изрекла леди Дадли.
— У нас есть шкаф, куда мы собираем одежду для бедняков. Там есть и детская, — сказала леди Филипс.
Я тоже сделала реверанс.
— Я очень благодарна сэру Роберту за возможность покинуть Кале на его судне, — тщательно выговаривая каждое слово, сказала я. — Это тем более любезно, что мы не виделись с ним несколько лет — с тех самых пор, когда я служила у королевы. Но теперь я — замужняя женщина. Мой муж — врач, а этот ребенок — сын моего мужа.
По лицам обеих я почувствовала, что они поняли меня. В особенности слова о королевской службе.
— Мой господин всегда добр со своими слугами, какое бы низкое положение они ни занимали, — с неизменной холодностью заявила Эми Дадли и махнула рукой, словно позволяя мне уйти.
— Простите, леди Филипс, но моему сыну нужна настоящая одежда, а не обноски из шкафа для бедняков, — сказала я, стоя на своем.
Обе вытаращили на меня глаза.
— Мне нужна одежда, достойная ребенка джентльмена, — сказала я. — Речь идет о верхней одежде. Нижнюю я сошью ему сама.
Леди Филипс, не до конца понимая, что за птица залетела в ее дом, осторожно улыбнулась.
— У меня найдутся вещи, которые вас устроят, — подбирая слова, сказала она. — Их когда-то носил мой племянник, сын моей сестры.
— Уверена, они замечательно подойдут моему малышу, — учтиво улыбаясь, ответила я. — Вы очень любезны, леди Филипс.
Через неделю я была готова сбежать из этого дома. Блеклый зимний пейзаж Сассекса производил на меня крайне унылое впечатление. Мне казалось, что я утыкаюсь лицом в кочку мерзлой травы. Холмы, высившиеся над жилищем Филипсов, грозились вдавить нас в равнодушную, похожую на толченый мел землю. Небо над холмами было преимущественно серо-стального цвета, и оттуда исправно сыпался снег. Через две недели меня в дневные часы начала преследовать стойкая головная боль, отпускавшая только вечером, когда я ложилась спать и проваливалась в сон без сновидений, глубокий, как смерть.
Эми Дадли была частой и желанной гостьей в этом доме. Сэр Джон Филипс в чем-то задолжал моему господину и выплачивал долг, принимая у себя леди Дадли. Ее пребывание могло длиться месяцами. Хозяева избегали спрашивать ее, когда она намерена уехать или когда ее ждать в следующий раз.
— А у нее что, нет своего дома? — спросила я как-то у миссис Оддингселл, доведенная до отчаяния этой ледышкой на двух ногах.
— Есть, но не из тех домов, где она предпочла бы жить, — ответила мне Лиззи и демонстративно поджала губы, давая понять, что сплетничать о подруге не собирается.
Такой ответ меня не устраивал и не укладывался в моей голове. Я знала: мой господин лишился своих громадных земельных владений и имущества, на которые был наложен арест. Но ведь у его жены наверняка есть родственники и друзья. Неужели они не смогли сохранить для него хотя бы небольшое поместье?
— А где же леди Дадли жила, пока сэр Роберт находился в Тауэре? — спросила я.
— У своего отца, — нехотя ответила миссис Оддингселл.
— И где сейчас ее отец?
— На небесах, да упокоит Господь его душу.
Присмотревшись к поведению леди Дадли, я поняла, что ее надменность знатной дамы не имеет ничего общего с привычным кругом ее занятий. Все они ограничивались сельским хозяйством и домашними хлопотами, а поскольку сейчас она не могла заниматься ни тем ни другим, она томилась от безделья. У хозяев имелась библиотека, но я никогда не видела Эми с книгой в руках. За все это время она не написала ни одного письма. Единственным ее развлечением были прогулки верхом. Она выезжала утром, сопровождаемая одним конюхом, и возвращалась только к обеду. За обедом она ела мало и без всякого аппетита, просто заталкивая пищу себе в рот. Затем они вместе с леди Филипс усаживались с шитьем и принимались сплетничать. Слуги, соседи, друзья — кости перемывались всем и по многу раз. Если я оказывалась рядом, то буквально умирала со скуки, слушая, как леди Филипс чуть ли не в десятый раз пересказывает историю бесчестного поступка какой-то Софии, а потом вспоминает, как к нему отнеслась какая-то Амелия и что обо всем этом думает какой-то Питер.
Миссис Оддингселл видела, как я зеваю от скуки.
— Что вас так утомляет? — без всякого сочувствия однажды спросила она.
— Разговоры хозяйки и леди Дадли, — призналась я. — Почему ваша подруга сплетничает, будто жена какого-нибудь фермера? Неужели ей есть дело до всех этих молочниц, поваров и прочих?
Миссис Оддингселл как-то странно посмотрела на меня, но ничего не сказала.
— У леди Дадли что, нет друзей при дворе? Она что, не получает никаких известий от мужа, если вынуждена дни напролет слушать чужие сплетни и обсуждать их?
Лиззи молча покачала головой.
В доме Филипсов рано ложились спать. Я особо не возражала, поскольку бесцельно проводимые дни утомляли хуже всякой работы. Я пробовала читать, но хозяева дрожали над каждой своей книжкой, боясь, что Дэнни ее порвет или изомнет страницы. Мои попытки читать по вечерам пресекла домоправительница Филипсов, заявив, что здесь не Лондон и свечи почем зря у них не жгут. Наверное, им всем было бы легче, если бы я и впрямь оказалась шлюшкой сэра Роберта, которую он из милости спас и привез в Англию.
Все дни Эми Дадли, все ее действия были пронизаны скукой. Она двигалась по жизни с какой-то холодной отрешенностью. Можно было подумать, что своя собственная жизнь у нее где-то припрятана и сейчас она живет чужой жизнью, которую бесцельно и бездумно растрачивает. Глядя на механически повторяемые действия, я стала воспринимать эту женщину как большую заводную куклу. Я видела такие в сокровищнице Гринвича. Мне сразу вспомнились золотые солдатики. Один бил в барабан, другой наклонялся и стрелял из пушки. Правда, завода их пружин хватало ненадолго; когда он кончался, фигурки замирали. Пружина внутри леди Дадли была заведена на многие годы. Ее механизм отличался большим совершенством, поскольку все колесики и шарниры двигались практически бесшумно, создавая видимость живого человека. Жизни как таковой в ней не ощущалась. Леди Дадли находилась в постоянном ожидании. Потом я сообразила, чего она ждет. Она ждала вестей от сэра Роберта.
Меж тем наступил февраль, а вестей от сэра Роберта по-прежнему не было. Я помнила, как он обещал вскоре приехать и подыскать мне работу. Если бы его вновь арестовали, мы бы об этом узнали. А так… Я представляла, как тяжело переживала королева потерю Кале, но сэр Роберт явно не был единственным виновником поражения англичан.
Эми Дадли, конечно же, свыклась с отсутствием мужа. Но пока он находился в Тауэре, отсутствие имело совсем иную окраску. В глазах ее отца, родственников, в глазах друзей и сторонников сэра Роберта она выглядела мученицей, верной, любящей женой, не отрекшейся от мужа. Все они молились о скорейшем его освобождении и утешали ее, говоря, что счастье обязательно вернется под крышу дома Дадли. Однако теперь и ей, и всем становилось ясно: выйдя на свободу, сэр Роберт отнюдь не собирался возвращаться к жене. Причин я не знала, но он явно не торопился оказаться в ее обществе и в одной постели с нею. Возможно, леди Дадли и надеялась, что муж, освободившись из Тауэра, вернется в ее крошечный мир повседневных забот и сплетен. Сэру Роберту было тесно в этом мире. Свобода означала для него королевский двор, внимание королевы, политику, власть, поля сражения. Он и его жена жили в разных мирах, и привычный мир сэра Роберта ее пугал и отталкивал.
Как-то миссис Оддингселл проболталась и сказала, что Эми много раз уговаривала мужа уехать в ее родной Норфолк и жить там тихо и спокойно. Лондон казался ей местом постоянных угроз. Но где еще было проявиться неуемному честолюбию сэра Роберта? Он умел и любил рисковать, считая риск неотъемлемой частью своей жизни. Наблюдая за леди Дадли, я понимала: трудно было найти сэру Роберту более безнадежную жену, чем она.
В середине февраля леди Дадли отправила за сэром Робертом одного из своих слуг. Она послала его в Ричмонд. Весь двор находился сейчас там, поскольку королева избрала Ричмондский дворец местом, где она проведет последние недели беременности и будет рожать. Слуге было велено передать сэру Роберту, что жена очень хочет видеть его и просит, оставив все дела, приехать в Чичестер. Эми рассчитывала, что муж соберется и приедет сюда вместе с этим слугой.
— А почему она просто не написала мужу письмо? — полюбопытствовала я у миссис Оддингселл.
Меня удивляло: зачем делать достоянием чужих ушей то, что можно написать на бумаге и запечатать?
Миссис Оддингселл мешкала с ответом. Так было уже не впервые. Она крайне неохотно отвечала на мои вопросы о леди Дадли. На этот раз она не нашла ничего лучше, как сдобрить свой ответ грубостью:
— Полагаю, леди Дадли не обязана спрашивать у посторонних совета, в каком виде ей отправить послание мужу.
— Скажите, а может, она вообще не умеет писать? — спросила я, внезапно догадавшись о причине всех этих недомолвок и замалчиваний.
Миссис Оддингселл хмуро поглядела на меня, будто я ненароком раскрыла чужую тайну.
— Умеет, но плохо, — неохотно призналась она.
— А почему?
Для меня, дочери книготорговца и печатника, умение читать и писать было таким же естественным, как умение ходить и есть. В моей голове не укладывалось, что жена столь могущественного человека, как сэр Роберт, была малограмотной.
— А когда ей было учиться? — накинулась на меня миссис Оддингселл, словно это по моей вине Эми не умела писать. — Совсем девчонкой вышла замуж. Не успела почувствовать себя женой, как его схватили — и в Тауэр. Отец Эми считал, что женщине достаточно уметь написать свое имя, а у мужа никогда не находилось времени, чтобы ее учить. Она может писать, но очень медленно. И читает по складам.