– Они очень элегантные, – возразила Кэтрин. – Джейн отнесет их в мастерскую, пусть починят каблук. Завтра утром, Джейн. Запомнила?
Кэт задумчиво поглядела на туфли. А ведь они и впрямь красивые. Раз уж придется плыть во Францию, надо непременно взять их с собой, а значит, туфли необходимо срочно починить. Для дороги они, конечно, не подойдут, но зато пригодятся, если нужно будет выйти в свет или даже предстать перед Мадам. Кэт не слишком много внимания уделяла внешности, однако по причинам, остававшимся загадкой даже для нее самой, к обуви испытывала особую слабость. Ничто так не способствует бодрости духа, как осознание, что на тебе прелестные туфли, пусть даже их не видно и о них знаешь только ты. За исключением книг и архитектурных гравюр, туфли были единственными предметами роскоши, на которые Кэт не скупилась. Более того, на обувь она тратила больше, чем могла себе позволить.
В результате у нее накопилось столько обуви, что все и не переносить. К тому же в некоторых туфлях, хотя они и выглядели на ноге превосходно, оказалось очень неудобно ходить. А несколько пар были совершенны во всех отношениях: сшитые вместе полоски кожи, а иногда и шелка, этой прекраснейшей из тканей, сочетали в себе три лучших качества, о которых писал великий римский архитектор Витрувий: firmitas, utilitas, venustas, что в переводе с латыни означает «прочность», «польза» и «красота». Но если не обманывать себя – а когда речь шла о туфлях, за ней часто водился этот грешок, – Кэт полагала, что главным достоинством обуви является красота.
Она послала Джейн наверх подмести в чертежном бюро – Бреннан в тот день отправился на стройку на Фенчерч-стрит. Маргарет последовала за хозяйкой в комнату, которую Кэтрин использовала в качестве гостиной.
– Как ваше самочувствие, госпожа? Вы что-то бледная.
Кэт повернулась к Маргарет спиной, чтобы та сняла с нее плащ.
– Видимо, мне скоро нужно будет поехать во Францию.
– Во Францию? Святые угодники! Это еще зачем?
– По делу.
– И вы там будете совсем одна среди иноземных дьяволов?
– Ничего со мной не случится. Меня будут сопровождать и охранять.
– Говорят, у них в трактирах за шесть пенсов глотку перерезать готовы. – Маргарет сердито хмыкнула. – Чего еще ждать от папистов?
Служанка сбегала за миской с водой и мылом, чтобы Кэт смыла с лица и рук уличную грязь. Держа в руках полотенце, она замерла рядом с молодой госпожой и вдруг спросила:
– Вы вчера вечером виделись с хозяином?
Кэт удивленно вскинула голову:
– Да, хотя и недолго.
Маргарет медленно кивнула:
– Так я и думала.
– Почему?
– Перед выходом из дома он выбирал одежду особенно придирчиво. – Дав Кэт полотенце, Маргарет отвела взгляд. – А это верный признак.
Некоторое время женщины молчали. Обе знали, что служанке не пристало говорить с господами столь дерзко, но понимали, что по такому случаю на условности можно закрыть глаза.
– Марвуд приходил сюда, – наконец призналась Кэт. – Его впустил Фибс, но меня не было дома. Когда я вернулась, он уже уходил. Мы почти не разговаривали. Шел дождь.
Кэт произнесла все это ровным голосом: она лишь перечисляла факты. Маргарет взяла полотенце и повесила его у огня сушиться, а затем пошла вылить воду. Вернувшись, служанка таким же бесстрастным тоном сообщила:
– Когда хозяин пришел домой, то запустил в Сэма сапогом. Конечно, не попал, но все-таки…
– Может, у него опять зубы болят, – ответила Кэт. Интересно, заходил ли Марвуд на Вер-стрит, прежде чем отправиться к ней? – Пожалуйста, вскипяти воды.
Маргарет подошла к огню.
– Хозяин, вообще-то, человек благодушный, – заметила она, глядя на ведро с углем так пристально, будто обращалась к нему. – Но на этой неделе прямо как с цепи сорвался. Видно, переживает.
«Должно быть, Мег Даунт не балует Марвуда вниманием. Без сомнения, у этой особы целая вереница поклонников, и она вольна выбирать, кого из них пустить в спальню», – подумала Кэтрин. А вслух осведомилась:
– Из-за чего же он переживает?
– Кажется, на службе нелады.
Кэт в этом очень сомневалась. Наверняка причина в Мег Даунт.
Маргарет обернулась и посмотрела Кэт в глаза:
– На днях умер его сослуживец. Там какая-то темная история. Хозяин ходил к этому человеку домой, чтобы забрать рабочие бумаги, и взял с собой Стивена. Мальчик говорит, в квартире повсюду валялись дохлые крысы. Стивен у нас паренек смышленый. Сказал, хозяин думает, что господина Эббота отравили.
– Эббота? – От раздражения Кэт не осталось и следа. – Того, что работал в Уайтхолле?
Маргарет кивнула:
– Вы тоже его знаете?
– Да, – отозвалась Кэт. – Вернее, знала. Немного. А что с ним случилось?
– Эббот внезапно занемог. У него живот скрутило, да так, что страшное дело! Через пару дней преставился.
– А с чего Марвуд взял, будто Эббот умер от яда?
Их взгляды встретились. Служанка вздохнула:
– Не знаю. Про это мне ничего не известно. Но одно скажу наверняка: ох не к добру все это.
Глава 20
Убедившись, что лев Калибан более не требует внимания, Брокмор запер на ночь стойло и покинул конюшню господина Фэншоу. Сын уже ждал его дома вместе с матерью и сестрами. Благодаря старому дураку, который их нанял, у Брокмора теперь не только водились деньжата, он вдобавок стал желанным гостем в «Лэмбс» и других пивных вокруг Смитфилда, куда захаживали погонщики скота и мясники.
Лев – старая, грязная, шелудивая зверюга, чьи силы давно на исходе, но народ любит про него слушать, и чем больше подробностей добавишь, тем лучше.
Гуртовщики, пригонявшие в Лондон скотину со всего королевства, были людьми жесткими и суровыми, чужаков они не жаловали. Но Брокмор когда-то и сам входил в их число, перегоняя скот через всю страну от валлийской границы. А потом он обрюхатил дочку разорившегося мясника, после чего был вынужден жениться на ней и осесть в Смитфилде. Порой Брокмора одолевал соблазн вернуться к прежней вольной, кочевой жизни, однако это удовольствие для молодых, а он уже не юнец. И все же Брокмору нравилось выпивать вместе с погонщиками и рассказывать истории о былых временах.
Из «Лэмбс», пивной в дальней части Чик-лейн, он ушел уже за полночь. Выйдя на холодный воздух, Брокмор понял, что набрался сильнее, чем ему казалось. Шатаясь, он побрел на восток, примерно в направлении Смитфилда. На узких улочках и в переулках было темно и скользко, да вдобавок еще и стены, как назло, мотало из стороны в сторону. Лишь кое-где в щели между ставнями просачивался свет да изредка над арками попадались фонари, вывешенные нарочно для припозднившихся жильцов.
А у овечьих загонов на темных улицах и вовсе началась такая болтанка, что Брокмору пришлось остановиться, чтобы прийти в себя. Он стоял в конце Слотер-стрит, возле древнего камня. На ощупь добравшись до этой штуки, Брокмор опустился на нее. Штаны тут же пропитались холодной влагой, но на камне как-никак суше, чем на мостовой: все-таки он поднимается на несколько дюймов над уличной грязищей. Тут Брокмора вырвало – только-только ноги расставить успел. Когда он опорожнил желудок, стало полегче, хотя все вокруг продолжало слегка подрагивать, будто холодец из телячьих ножек. Откинувшись назад, Брокмор оперся руками о каменную плиту, надеясь таким образом привести мир в состояние равновесия.
Он не сразу ощутил, что камень под левой ладонью мокрый. Брокмор машинально поднес руку к лицу и принюхался. В нос сразу ударил резкий запах свежей мочи. Какой-то гад справил малую нужду на камень. Нет чтобы помочиться на стену или на чью-нибудь дверь, как поступают все добрые христиане!
Брокмор вытянул руку и почти сразу же обнаружил, что на каменной плите он не один. Сначала Брокмор нащупал пальцы, затем всю кисть, а следом и предплечье. Видать, какой-нибудь пьянчуга перебрал эля и лег отсыпаться. На секунду Брокмор ощутил приятное чувство превосходства. Давала себя знать прошлая выучка – погонщик, сколько ни выпьет, всегда на ногах удержится. Вот рука Брокмора добралась до плеча незнакомца и ощупала ткань камзола. Брокмор потер ее между пальцами.
Похоже, за эту вещь можно выручить неплохие деньги.
Кончики пальцев скользнули по вороту рубашки, по шее, добрались до головы и задели щеку.
Холодную кожу покрывала колючая щетина. Пальцы угодили прямо в открытый рот, и Брокмор поспешно отдернул руку, но он уже успел коснуться зубов – вернее, неровных пеньков, которые от них остались. Затем Брокмор осторожно дотронулся до носа и наконец с нарастающим страхом нащупал глаз. Веко было поднято. Пальцы Брокмора ткнулись прямо в глазное яблоко. Он с криком вскочил.
На жертвенном камне лежал вовсе не пьяница, а мертвец.
Вскоре после полуночи дозорные из ночного патруля нога за ногу брели от Смитфилд-Бар к открытому пространству Смитфилдского рынка, как вдруг какой-то мужчина поднял крик. Взывания о помощи перемежались молитвами, нечленораздельными завываниями и ругательствами. Чем ближе подходили дозорные, тем громче становились вопли.
Ночной патруль, не очень-то спеша, двинулся на голос. Всю дорогу дозорные ворчали, досадуя, что сегодня им придется исполнять свои обязанности. Увидев покачивающиеся в темноте фонари, какой-то мужчина, спотыкаясь и поскальзываясь, кинулся к ним. А поравнявшись с дозорными, зацепился за рукоятку алебарды и с разбега рухнул на мостовую. Удар был так силен, что некоторое время этот человек валялся без движения, будто оглушенный вол. Один дозорный ткнул его жезлом, пока другие держали фонари над распростертым телом. Наконец крикун со стоном зашевелился.
– Надрался до поросячьего визга, – заметил констебль. – Отведите-ка его в караульное помещение и заприте там до утра.
Тут пьяница приподнялся:
– Господа, честное слово, там мертвый человек.
– Скорее уж вусмерть пьяный. Где именно?
– На жертвенном камне. Я его глаза нащупал.
– Бредит, – произнес дозорный с алебардой. – Если наутро будет рассказывать судь