ландцем в первый раз, мы с Кэт выходили из Театра герцога Йоркского, а Стивен ждал с факелом, чтобы проводить нас до Генриетта-стрит.
Горвин заявил мне, что нет ни малейших признаков того, что смерть Стивена насильственная. Внизу повсюду валялись кирпичи и камни. Все сошлись на том, что именно из-за них у моего слуги на голове две раны, одна из которых, по всей вероятности, и стала причиной смерти.
– Лорд Арлингтон лично рассмотрел этот инцидент, – сказал мне Горвин. – Его светлость полагает, что признавать гибель мальчика убийством бессмысленно: это нам ничего не даст, а при отсутствии доказательств мы лишь поставим под угрозу будущие отношения с голландской диаспорой в Остин-Фрайерс. – Кашлянув, Горвин с жалостью поглядел на меня. – Вы не знаете всего, Марвуд. Постарайтесь об этом не забывать. Как сказал библейский пророк, внутри колеса есть еще одно колесо.
Горвин мог сколько угодно цитировать пророка Иезекииля, но я твердо знал, какая участь постигла Стивена. Я ничуть не сомневался: ван Рибик заметил на башне следившего за ним мальчика и решил, что заставит его замолчать навсегда, дабы Стивен не доложил мне об увиденном. Перед моим мысленным взором вставала ясная картина: вот голландец сбрасывает моего лакея с башни, а потом сбегает вниз по каменным ступеням. Я видел, как ван Рибик опускается на землю рядом с мальчиком и ударами камня или кирпича обрывает еще теплящуюся жизнь. Момент убийства являлся мне в таких подробностях, будто я, подобно темному ангелу, парил сверху и видел страшное деяние своими глазами.
В отличие от Горвина, я лично осмотрел труп. Стивен лежал на спине, раскинув руки и ноги, среди засохших сорняков внизу. Я обратил внимание на следы на шее у мальчика и исследовал его затылок. Убийца схватил Стивена за шею и бил головой о камень или кирпич, покуда череп несчастного не треснул, как яичная скорлупа. Зачем это делать, если мальчик уже мертв?
Нескончаемыми темными часами, ночь за ночью, я снова и снова прокручивал в голове последовательность событий, как будто их разыгрывали передо мной на залитой ярким светом сцене Театра герцога Йоркского. Я ненавидел ван Рибика всеми фибрами души, да и к себе самому, признаться, испытывал такую же жгучую ненависть.
В пятницу вечером, когда сгущались сумерки, я узнал, что у звонаря голландской церкви есть ключ от двери, ведущей к пустому дому по соседству с Алинками. Трое солдат и я обыскали и сам большой дом, и заросший сад, и маленький домишко. В последнем налицо были все признаки того, что совсем недавно здесь кто-то жил: скомканное одеяло на соломенном тюфяке, полбуханки черствого хлеба, кувшин со слабым пивом и кожаная широкополая шляпа.
Но ван Рибика и след простыл. В сопровождении солдат я отправился к господину Алинку. Тот клялся, будто даже не подозревал, что ван Рибик прятался в маленьком домике по соседству. Я велел позвать Дика, помощника садовника, с которым разговаривал Стивен, однако Алинк заявил, что такого мальчика в доме нет.
К тому же он как мог пытался воспрепятствовать обыску своих владений, включая сад. Голландец твердил, что мой ордер на его дом не распространяется. Но я ответил, что с тремя солдатами мне никакой ордер не нужен, и, если хозяин откажется мне помогать, я просто-напросто поставлю его к стенке величественной приемной и прикажу расстрелять на глазах жены и прислуги. Во взгляде Алинка я прочел ужас. Да что там, я и самого себя перепугал до полусмерти.
Но в конце концов я так и не нашел никаких доказательств, что ван Рибика в пустом домишке прятали именно Алинки, да вдобавок еще у меня не было ни единого свидетельства того, что загадочный постоялец – не кто иной, как искомый голландец.
На следующее утро, ровно в восемь, я уже стоял у Горинг-хауса, однако лорд Арлингтон соблаговолил принять меня только после обеда. Его светлость невозмутимо выслушал мой доклад о вчерашних событиях. Удивления он не выказал. Похоже, вести уже дошли до Арлингтона другим путем.
– Подведем итоги, Марвуд, – произнес он, когда я закончил рассказ. – Найти ван Рибика, не говоря уже о том, чтобы арестовать его, вам не удалось. Кроме того, вы доставили господину Алинку много лишнего беспокойства, угрожали этому человеку в его собственном доме…
– Он укрывал ван Рибика.
– Неужели? Докажите. Если объявите об этом публично, Алинк подаст на вас в суд за клевету. Этот человек – образец добропорядочности.
– Даже сейчас Алинку наверняка известно, где ван Рибик.
Мой патрон вздохнул:
– У Алинка много друзей, и я не желаю портить отношения с голландской диаспорой без весомых на то оснований. Вы даже не видели ван Рибика собственными глазами. Кроме слов вашего лакея, отталкиваться не от чего. А он мертв.
– Ваша светлость, мальчика убили.
К своему смятению, я почувствовал, как на глаза наворачиваются слезы.
– Это вы уже говорили. – Арлингтон побарабанил пальцами по подлокотнику кресла. – Однако ваши утверждения голословны. Да и вообще, не в мальчишке дело. Что нам нужно, так это изловить ван Рибика.
– Но мой лакей…
– Раз уж это необходимо, будет проведено дознание, – перебил меня Арлингтон. – Я прослежу, чтобы Горвин поговорил с коронером и отдал распоряжения относительно похорон. Скорее всего, окажется, что гибель вашего лакея – несчастный случай. Советую вам выбросить эти мысли из головы, Марвуд. Мальчишки – они же как мартышки. Переоценят свои силы, вскарабкаются слишком высоко и – увы! – падают вниз.
Даже тело Стивена отняли у нас троих, у тех, кому он был дорог, – у Сэма, Маргарет и меня.
Глава 36
Вместе с господином Хобеллом, его женой и слугой Кэт отправилась в Париж. Дорога заняла почти три дня. Наконец даже преподобный притих: он пребывал в настолько подавленном состоянии, что погрузился в апатию и меланхолию, из-за чего сопровождавшие священника дамы так и не услышали подробных рассказов о местности, через которую проезжали.
– Я бы на вашем месте постаралась уснуть, – посоветовала Кэтрин госпожа Хобелл. – Конечно, поспать особо не получится, но хоть как-то время скоротаете.
Дороги были из рук вон плохи. Наемный экипаж кое-как тащился по грязи, подпрыгивая на ухабах, а путешественникам оставалось лишь слушать, как дождь барабанит по крыше. Пришлось сделать пару непредвиденных остановок: один раз – когда карета съехала с дороги в канаву, а второй – когда лопнула постромка. Дух им удавалось перевести только в придорожных трактирах, где они ели, меняли лошадей и пытались поспать. Однако чувствовалось, что при организации поездки считали каждый грош, отчего к обычным дорожным тяготам прибавились трудности, которых вполне можно было избежать.
– Мой супруг гордится своей экономностью, – сказала Кэт госпожа Хобелл. – Он считает, что Господь ненавидит мотов, а тяга к роскоши – ужасный грех.
Слова ее звучали как простое объяснение, но для этой дамы они были равносильны извинению за скупость мужа.
В дороге у Кэт было более чем достаточно времени, чтобы подумать о высоком незнакомце с манерами опустившегося джентльмена и акцентом, похожим на немецкий. О том самом человеке, который ограбил их в Дувре.
Вор заранее знал, что господин Хобелл священник.
Если письмо, отправленное Кэтрин Хенрику ван Рибику, дошло до Остин-Фрайерс в пятницу, ему было известно только то, что в субботу она отправляется во Францию вместе с преподобным господином Хобеллом и его супругой. Точный маршрут Кэт не описывала. Ван Рибик понятия не имел, что она будет отплывать из Дувра, а перед этим остановится на ночлег в «Корабле». Однако голландец мог догадаться, что самая вероятная цель их путешествия именно Дувр. А если он добрался до города на час-другой раньше их, достаточно было расспросить местных жителей, чтобы отыскать постоялый двор «Корабль». Но это все чепуха. Зачем ван Рибику ехать за ней? Разве что для того, чтобы снова добиваться ее руки.
– Это ограбление в Дувре, – вдруг ни с того ни с сего произнесла госпожа Хобелл, когда они готовились ко сну на второй день во Франции. – Все-таки очень странная история. Такое впечатление, будто вор с самого начала хотел ограбить именно нас. Словно мы – его цель.
Чем дольше продолжалось путешествие, тем сильнее Кэт жалела, что не может посоветоваться с Марвудом. Конечно, то, как он ведет себя с этой грязной потаскушкой из Театра герцога Йоркского, совершенно неприемлемо, да и вообще, Марвуд тот еще чурбан, однако дела подобного рода – его конек. Возможно, в последнее время Кэтрин была с ним чересчур резка, хотя, с другой стороны, Марвуд сам виноват. Но за годы их знакомства он много для нее сделал и даже подвергал себя риску. Да, порой этот человек вел себя глупо и бывал назойлив, и все же Кэт перед ним в долгу.
Наутро третьего дня госпожа Хобелл пальцем ткнула свою спутницу в плечо.
– Да вы никак плачете? – строго спросила жена преподобного. – У вас на глазах слезы.
– Нет, мадам. – Выпрямившись, Кэтрин громко шмыгнула носом. – Это от пыли. Со мной иногда такое бывает.
До Парижа они добрались в четверг, двадцать седьмого марта по французскому календарю. Шел дождь, и город выглядел унылым и блеклым.
– На самом деле сегодня семнадцатое марта, – объявил господин Хобелл: из патриотических чувств он предпочитал юлианский календарь, по которому до сих пор жили в Англии, новой и гораздо более точной системе летоисчисления, используемой на континенте. – Не понимаю, зачем французы осложняют жизнь всем вокруг!
В тот же день господин Хобелл написал господину Монтегю, английскому послу, чтобы сообщить об их прибытии. Секретарь последнего прислал ответ от имени посла, извещая, что в одиннадцать часов утра к постоялому двору подъедет карета, в которой госпожу Хэксби доставят в Сен-Жерменский дворец, где сейчас находится двор.
Кэтрин огорчилась, узнав, что до отъезда у нее не будет времени посмотреть на выдающиеся здания Парижа. А еще ей было жаль расставаться с госпожой Хобелл.