– На суше или на море?
– На море. – Мой слуга похлопал себя по укороченной правой ноге. – При Лоустофте, в шестьдесят пятом.
Звонарь с улыбкой показал Сэму правую руку, на которой не хватало двух пальцев.
– При Кадисе, – пояснил он. – В пятьдесят шестом.
Убрав ключ, я сделал вид, будто изучаю заметки в своей записной книжке.
Звонарь понизил голос:
– Вы уж там поаккуратнее. Я против голландцев ничего не имею, но Алинк такой человек, что ему дорогу переходить опасно. Двое из его слуг сражались во Фландрии, и, коли дойдет до драки, противники они серьезные.
– Грязные иноземцы, – проворчал Сэм. – Все как один. Разумеется, кроме вашей жены, сэр.
На первый взгляд с вечера пятницы, когда мы тщетно искали ван Рибика, в облике пустого дома ничего не изменилось. Но потом я заметил, что кто-то заколотил дверной проем сбоку – дверь выбили солдаты, чтобы мы могли попасть внутрь.
Мы с Сэмом медленно брели через запущенный сад в направлении маленького домика. Дорожка была неровной, после вчерашнего дождя тут и там попадались лужи. В воздухе пахло сыростью, и даже сорняки выглядели уныло, будто до Остин-Фрайерс весна еще не добралась.
Я уже проводил здесь обыск в пятницу. Но тогда дело шло к вечеру, а я хотел осмотреть все при дневном свете. Домишко представлял собой жалкую одноэтажную лачугу. Низкая дверь была не заперта. За нею находилась одна-единственная комната с земляным полом. Там не было даже потолка. Свет проникал внутрь через дверной проем и маленькое окошко, заросшее плющом. Из предметов обстановки здесь были только соломенный тюфяк и грубо сколоченный трехногий табурет. Очаг располагался посередине комнаты. Дымовую трубу заменяла дыра в крыше, обрамленная почерневшими от копоти досками.
Пока я проверял, не спрятано ли чего на стропилах, Сэм объявил, что ему срочно нужно по нужде. Я велел ему найти какой-нибудь укромный угол в саду и поскорее возвращаться.
Он отсутствовал дольше, чем я ожидал. Внезапно меня охватила паника. Гибели еще одного слуги моя совесть не вынесет. Схватив трость, я вышел из домика. Но, к своему облегчению, сразу заметил Сэма. Он быстро хромал в мою сторону. Однако, стоило мне увидеть его лицо, и облегчение тут же сменилось тревогой.
– Хозяин, идите за мной, да поскорее.
Ни слова не прибавив, он отвернулся и зашагал прочь. Я последовал за ним, и слуга привел меня туда, где раньше, похоже, был разбит огород. Один угол заполняли густые заросли каких-то ягодных кустов. Сразу бросалось в глаза, что именно здесь Сэм и облегчился – между этими зарослями и стеной.
– Поглядите за кустами, – велел он.
Сэм ловко перепрыгнул через кучу, над которой до сих пор поднимался пар. Я последовал за ним. Кусты заполняли не весь угол. За ними в пространстве между стенами располагался пустырь размером примерно шесть на четыре фута. Часть пустыря была завалена пожелтевшими стеблями, срезанными осенью. А на свободном участке…
– Видите, сэр? – Мой слуга ткнул пальцем. – Вон тут.
Землю недавно разворошили. Я отшвырнул ногой стебли. Здесь кто-то недавно копал.
– Да не здесь, а там.
Наконец я заметил то, что показывал мне Сэм. Из земли торчал какой-то предмет. Сначала я решил, что это палка.
Я опустился на корточки и понял, что передо мной рука – вот большой палец, а вот указательный. Под давно не стриженными ногтями ободки черной грязи. На пальце виднелись отпечатки маленьких зубов, местами кожа была повреждена. Какой-то ночной зверек добрался сюда раньше нас.
Я сглотнул подступавшую к горлу желчь и принялся наконечником трости отбрасывать комья земли в сторону. Вот уже кисть руки показалась целиком, а вслед за ней и запястье.
И не только запястье, но и замызганный, насквозь мокрый манжет камзола. Я сглотнул еще раз. Ткань темная. Багровая? Или может быть, пурпурная?
Но потом, чувствуя, что история повторяется, я произнес вслух:
– Бордовая.
Сэм устремил на меня недоуменный взгляд. Что ж, ван Рибика мы не нашли, но зато обнаружили Джонсона.
– Мертв? – переспросил лорд Арлингтон три часа спустя. Он хмурился так, словно бы воспринял эту новость как личный вызов. – Только этого нам еще не хватало!
Мы с ним прохаживались по Собственному саду в Уайтхолле. Лорд Арлингтон выпустил газы: он только что отобедал с герцогом Йоркским, и лицо его раскраснелось от вина. Арлингтон вынул из кармана зубочистку.
– Отчего он умер? – спросил мой начальник.
– Я не заметил на теле Джонсона никаких следов, ваша светлость. Его лицо искажала гримаса, но о способе убийства остается только гадать. Кошелька нет, карманы пусты, одежду убийца снимать не стал.
«Джонсон лишился только бордового платка: он валялся в вольере у льва», – мысленно прибавил я.
Эта находка свидетельствовала о том, что Джонсон побывал в доме на Слотер-стрит – вернее, в конюшне. Теперь стало очевидно, чье тело обнаружил Брокмор на жертвенном камне десять дней назад, в ночь с четвертого на пятое марта. Примерно за трое суток до этого во время обеда с Джонсоном я убедил его обыскать комнату ван Рибика в таверне «Синий куст». Похоже, голландец убил не только Стивена, но и Джонсона тоже.
– Преступник не поленился закопать труп, – проговорил Арлингтон. – Зачем?
Некоторое время мы шагали молча.
– Кто-то не хотел, чтобы труп нашли, – предположил я. – Преступнику удобнее всего, если Джонсон просто исчезнет с лица земли.
– И снова мы возвращаемся к ван Рибику. – Остановившись возле солнечных часов, милорд уставился на меня своими глазами навыкате. – Кому еще нужно избавляться от Джонсона? Все дороги ведут к этому проклятому голландцу.
Сунув зубочистку в рот, его светлость выплюнул кусочек мяса. Этот человек привык скрывать свои чувства. Но в кои-то веки собственное лицо ему не повиновалось. Во взгляде Арлингтона я прочел тревогу и отчаяние.
– Вы должны найти ван Рибика, Марвуд, – произнес он. – Словами не передать, насколько это важно.
– Как сегодня чувствует себя Калибан, сэр? – поинтересовалась мать Марии.
– Кажется, немного получше. Слава богу! – ответил господин Фэншоу, грея руки у камина в гостиной. Он только что вернулся из конюшни. – Во всяком случае, не хуже, чем вчера.
– Рада слышать.
– Но у него по-прежнему нет аппетита, мадам. Видели бы вы, как бедняга сегодня ел мясо – клевал, точно птичка! Даже у человека с каменным сердцем на глаза навернулись бы слезы. Брокмор принес Калибану на обед кусочки молодого ягненка. Но лев к ним едва притронулся.
Госпожа Эббот устремила на свекра взгляд, исполненный мольбы:
– Не будет ли… не будет ли грешно помолиться за него сегодня вечером, сэр?
Господин Фэншоу улыбнулся невестке:
– Ваше доброе сердце делает вам честь, Анна. Пожалуй, я добавлю к молитве пару слов, если это будет допустимо с богословской точки зрения.
– Разве недопустимо молить Господа, чтобы Он облегчил страдания? Ведь мы все тоже страдаем.
– Как верно подмечено!
Мать Марии улыбнулась свекру и склонила голову на длинной шее, благодаря его за комплимент. На Марию никто не обращал внимания: она сидела у окна над опостылевшим, нескончаемым вышиванием, наблюдала и слушала. Госпожа Эббот часто бывала сурова и с дочерью, и с прислугой, но отнюдь не по злобе; видимо, она просто считала, что это для их же блага: чрезмерная мягкость разбалует ее подопечных и доведет их до беды, а то и вовсе до греха. Но при желании эта женщина умела быть и нежной, и заботливой. К примеру, в первые недели жизни с Эбботом она холила и лелеяла супруга, пока его пороки не стали ясны со всей очевидностью. И своего брата, Хенрика ван Рибика, она любила. А с господином Фэншоу мать и вовсе была воплощением доброты и чуткости.
Мария понимала, что тут не обходится без притворства, ведь они теперь во всем зависят от дедушки. В семейном кругу госпожа Эббот – хотя теперь она снова представлялась госпожой Фэншоу – иногда называла свекра отцом. Мать следила, чтобы хозяйство в его доме велось образцово. За столом подкладывала старику лучшие куски и ставила его удобства превыше всего. Она готова была часами выслушивать рассуждения господина Фэншоу о его коллекции и взглядах на мироустройство и всячески демонстрировала интерес, даже если свекор повторял одно и то же в сотый раз.
– Отец, – произнесла госпожа Фэншоу через некоторое время, – могу я попросить вас об услуге?
– Что такое? – Дед вопросительно взглянул на нее.
Женщина облизнула губы.
– Дело касается Сверинга.
– Хотите, чтобы Мария пожила там? Как вам известно, у меня тоже несколько раз возникала эта мысль. Для поправки здоровья лучше места не найти.
– Нет, сэр, я хочу отправить туда не Марию – во всяком случае, не сейчас, – а моего брата.
– Хенрика? – От спокойствия господина Фэншоу не осталось и следа. – Анна, дорогая, но его ведь до сих пор разыскивают.
– Да, сэр, однако власти подняли шум из-за пустяка: у Хенрика всего лишь пара неоплаченных долгов. Однако сейчас ему нельзя ни уплыть на континент, ни остаться в Лондоне. А Сверинг – место уединенное, там его никто не отыщет. Хенрик чуть передохнет, а ситуация между тем изменится, и проблема решится сама собой. Единственное, что нужно моему брату, – это немного времени.
Глава 38
Один день сменял другой, но к принцессе Кэтрин звать не спешили.
Мадам была окружена толпами слуг, фрейлинами и камеристками, священниками, секретарями и докторами, а также бесчисленным множеством господ и дам, чья роль оставалась загадкой. Где-то в центре этого бурного водоворота скрывалась принцесса Генриетта Анна Стюарт, герцогиня Орлеанская, вторая дама Франции после королевы. Два раза Кэт мельком видела ее издалека. Маленькая и худенькая, Мадам напоминала куклу, наряженную в пышные одеяния, – не женщина, а изящная безделушка.
Однако с Мадам явно считались как в ее собственном доме, так и при дворе. Свита принцессы была безраздельно ей предана. Говорили, что в свое время ее любовником был сам король, хотя Мадам и не соответствовала канонам красоты, принятым во дворце. Теперь же его величество – близкий, верный друг Мадам: все знали, что он высоко ценил мнение этой женщины, когда речь заходила о государственных делах. Во Вьё-Шато король даже отвел ей покои рядом со своими, поскольку регулярно с ней советовался.