да холодный свет прокрался в мир,
Росой покрытый, и, залив окно,
Доспехи и оружье озарил…
И Энид поднялась, чтоб поглядеть,
Что там такое, и случайно вдруг
Задела их. Шлем, зазвенев, упал.
И пробудился принц, и с изумленьем
Взглянул на Энид. И тогда она,
Нарушив обещание молчать,
Передала ему слова Лиморса —
Все, кроме тех, где тот сказал, что муж
Ее не любит, – и не скрыла даже
Той хитрости, к какой она прибегла,
А под конец так мило повинилась,
Так тихо и спокойно объяснила,
Чем вызвана была ее уловка,
Что, принц хоть и подумал: «Уж не граф ли —
Причина ее плача в Девоншире?»
Но застонал лишь гневно и сказал:
«Ты чаровством своим любого можешь
В изменника и дурня превратить.
Вели хозяину седлать коней».
Она за двери выскользнула. Дом
Объят был сном. Тогда что было мочи
Она, как дух домашний, принялась
По стенам бить, пока не разбудила
Всех спящих, а потом, вернувшись к мужу,
Суровому Герейнту помогла,
Хоть он и не просил, хоть и молчал,
Надеть доспехи и вооружиться.
И вышел принц к хозяину и молвил:
«Приятель, счет!» И прежде, чем хозяин
Успел ответить, вновь сказал: «Возьми
За ночь и ужин пятерых коней
С доспехами». На что ему хозяин —
Как видно, приступ честности нашёл! —
Ответил изумленно: «Господин,
За это время не истратил даже
Я стоимости одного коня».
«Что ж, станешь богачом!» – промолвил принц,
А Энид бросил: «В путь! Сегодня, Энид,
Прошу еще решительней, чем прежде:
Что ни увидишь ты, что ни услышишь,
Что ни придумаешь – хоть я боюсь,
Мои слова тебя не образумят, —
Со мной не говори, но подчиняйся!»
Кивнула Энид: «Что ж, мой господин,[113]
Твое желанье – для меня закон.
Однако знай: когда скачу я первой
И слышу вдруг злодейские угрозы,
И вижу, что грозит тебе опасность,
Которой ты не видишь и не слышишь,
Почти что выше сил моих – об этом
Тебе не рассказать. Но – повинуюсь».
«Прошу тебя, не слишком сильно мудрствуй.
Ты видеть бы должна, – сказал Герейнт, —
Супруг твой – не разиня, потому что
Есть руки у него, чтоб защищаться,
Глаза, чтобы тебя найти повсюду,
И уши, чтоб и в снах тебя услышать».
Он поглядел ей пристально в глаза —
Так зоркая малиновка глядит
На тяжкую работу землекопа —
И то, что торопливый человек
Или неумный поспешил назвать бы
Ее грехом, заставило ее,
Залившись краской, опустить глаза.
Но это не понравилось Герейнту.
С угрюмым провожатым за спиной
Вновь поскакала Энид по дороге.
Вела дорога эта из земель
Коварного Лиморса во владенья
Пустынные другого графа, Дурма[114],
Которого дрожащие вассалы
Прозвали Буйволом. И, оглянувшись,
Увидела девица: принц Герейнт
Намного ближе скачет к ней теперь,
Чем утром дня былого, что ее
Почти развеселило. Но тотчас
Герейнт рассерженно махнул рукой,
Как бы сказать желая: «Не смотри!»,
И вновь печаль вошла в ее сердечко.
Еще златое солнце не успело
Напиться серебристою росой,
Когда вдруг Энид услыхала цокот
Не одного, наверное, десятка
Копыт и, обернувшись, увидала
Пыль и сквозь пыль – мерцающие копья.
Тогда, чтоб не ослушаться Герейнта,
И все-таки его предостеречь,
Ибо скакал он, словно и не слыша,
Она, к нему подъехав, указала
Перстом на клубы пыли позади.
Упрямый воин был доволен тем,
Что Энид слово данное сдержала,
И повернул коня. И в тот же миг
Буян Лиморс на вороном коне,
Как грозовая туча, чьи края
Разметаны бушующею бурей,
Привстав на стременах от напряженья
И злобно и пронзительно крича,
Напал на принца. Рыцарь принял бой,[115]
И, подпустив врага на расстоянье
Длины копья, свалил его на землю —
И пал Лиморс, мертв или оглушен.
Затем Герейнт второго уложил
И храбро бросился на остальных
Преследователей, стоявших сзади.
От натиска могучего такого
Они тотчас же в ужасе бежали.
Так стая быстрых рыбок, летним утром
Скользящая в прозрачной глубине
В запрудах и прудах близ Камелота
Над собственною тенью на песке,
Едва лишь человек на берегу
При ярком солнце приподнимет руку,
Вмиг плавники блестящие уносит
За островки зеленые в цвету.
Да, испугавшись одного лишь взмаха,
Умчались собутыльники Лиморса,
Оставив графа прямо на дороге.
Таков итог закономерный дружбы,
Которая вином лишь скреплена!
Как солнце в бурю, улыбался принц,
Взгляд не сводя с коней, принадлежавших
Двум павшим. Позабыв своих хозяев,
Вслед за бегущими скакали кони.
«Конь в точности таков, как человек, —
Он усмехнулся. – Так же честен в дружбе!
Вон как летят, копытами звеня!
А я, мне кажется, всегда был честен,
Всегда платил конями и оружьем.
Я не могу ни воровать, ни грабить,
Ни нищенствовать. Ну так что, теперь
Возлюбленного твоего разденем?
Достанет духу твоему коню
Везти его доспехи? Что нам делать?
Поститься иль обедать? Нет? Тогда
Ты, Энид, честная моя жена,
Молись о том, чтоб встретились в дороге
Нам люди графа Дурма. Ведь я тоже
Еще хочу быть честным». Так сказал он.
Она взглянула грустно на поводья
И, не сказав ни слова, в путь пустилась.
Но как порой бывает с человеком,
Которого ждала в родном краю
Ужасная потеря, только он
Не знал о том и лишь, когда вернулся,
Узнал, и эта страшная потеря
Так сильно тронула его, что он
Едва не умер, так и с принцем было,
Который ранен будучи в бою
Приятелем Лиморса, истекал
Под панцирем – для глаз невидно – кровью
И все ж об этом не сказал жене,
Ибо едва ли понимал он, что с ним.
Но вот глаза его вдруг потускнели,
И шлем качнулся. И на повороте
Крутом дороги принц свалился молча
С коня. По счастию, на мягкий дерн.
И услыхала Энид звук паденья,[116]
И, побелев, к супругу поскакала.
И, спешившись, застежки на его
Доспехах расстегнула, не давая
Трястись рукам и слезы лить глазам,
Пока не отыскала рану принца.
Тогда девица сорвала с чела
Поблекшее – из шелка – покрывало,
Открывшись жгучим солнечным лучам,
И страшную перевязала рану,
Жизнь истощавшую ее супругу.
Затем, все сделав, что было возможно,
Она присела отдохнуть. И тут
Вдруг ощутила пустоту такую,
Что прямо на дороге зарыдала.
И много мимо ехало людей,
Но ни один не поглядел на Энид.
Здесь, в царстве беззакония и смут,
Рыдавшая над павшим мужем дева
Проезжих так же сильно волновала,
Как летний дождь. Один, приняв Герейнта
За жертву графа Дурма, не посмел
Явить к бедняге жалости опасной,
Другой, в доспехах, пролетел, как птица,
Спеша с посланием к бандиту-графу.
Полусвистя и полунапевая
Дурную песню, он запорошил
Глаза ей пылью. А еще один,
Стремясь от графской злобы скрыться прежде,
Чем догнала его стрела, такую
От страха поднял за собою пыль,
Что конь девицы вдруг, заржав, рванулся
И скрылся в рощице неподалеку.
Но принцев конь и глазом не повел:
Он горевал, подобно человеку.
А в самый полдень увидал ее
Граф Дурм, гигант с лицом широкоскулым
И рыжей клочковатой бородой
(Он, ехавший с отрядом в сотню копий,
Выискивал добычу хищным взглядом),
И поскакал к ней, закричав громово,
Как кораблю далекому кричат:
«Что, умер он?» – «Нет, нет, мой муж не умер! —
Она ему ответила поспешно. —
Не скажете ли вашим добрым людям,
Чтоб отнесли его из пекла в тень?
Я знаю, точно знаю: он – не умер!»
Тогда сказал граф Дурм: «Коль он не мертв,
Что ж слезы льешь о нем ты? Вот дитя!
А если мертв, тогда ты просто – дура:
Рыдания его не оживят.
Мертв или нет, но лик пригожий свой
Ты портишь бесполезными слезами!
А так как все ж пригожа ты… Эй, вы!
Поднять его и отнести в наш замок!
Коль будет жить, его в отряд мы примем,
А нет, так на земле земли довольно
Для погребенья… И коня возьмите.
Отличный конь!»
Сказав так, ускакал он.
А двое здоровенных копьеносцев,
Которым приказал он, подошли,
Ворча, как пес ворчит, когда боится,
Что кость его любимую утащат
Озорники-мальчишки из деревни,
И потому на кость кладет он лапу,
И скалит зубы, и ворчит. Да, так вот
Разбойники ворчали, испугавшись,
Что не получат из-за мертвеца
Положенную им обоим долю
В том утреннем набеге. Все ж они
Перетащили принца на носилки,
Которые всегда с собою брали
Для тех, кто мог быть ранен при налете,
Щит принца подложили под него
И отнесли его в безлюдный замок.
(Конь преданный сам следовал за ним.)
Там, в зале, на дубовую скамью
Тяжелые носилки опустили,
Затем ушли, спеша догнать своих
Дружков, которым больше повезло,
И проклиная все: и мертвеца,
И без толку потраченное время,
И графа, и самих себя, и Энид.
Они могли бы – и с успехом тем же —
Ее хвалить. Она была глуха
Ко всем благословеньям и проклятьям:
Она жила теперь одним Герейнтом.
И долго, многие часы, она
У изголовья мужа просидела,
Поддерживая голову его,
И гладя руки бледные его,
И говоря с ним до тех пор, пока
Он не очнулся и не увидал,
Что рядом с ним сидит его жена,
Поддерживая голову его,