И гладя руки слабые его,
И говоря с ним… А когда ему
Упали слезы теплые на лоб,
Вдруг понял он: «Она по мне рыдает!»
Но продолжал он притворяться мертвым,
Крича в душе: «Она по мне рыдает!»,
Чтоб испытать ее в последний раз.
Когда стемнело, возвратился в замок
Гигант-граф Дурм с добычей, а за ним
Толпой ввалились в замок копьеносцы.
Они швырнули на пол тьму мешков
Звенящих, копья в сторону сложили
И сняли шлемы. Вскоре стайка женщин,
Чьи широко раскрытые глаза
Глядели с вызовом, но и с испугом,
Впорхнула в зал в одеждах разноцветных
И с копьеносцами смешалась. Граф
Несильно стукнул по столу ножом
И приказал подать вина и мяса.
И слуги целых боровов внесли
И четверть бычьей туши. Зал огромный
Весь запахом жаркого пропитался.
Рассевшись, все, не говоря ни слова,
Набросились на вина и еду,
И ели, словно лошади в конюшне.
Но Энид, погруженная в себя,
Не замечала этой шумной своры.
Когда граф Дурм, наевшись наконец,
Обвел глазами зал, то обнаружил
В самом углу печальную девицу.
И сразу вспомнил и ее саму,
И плач ее, и, ощутив внезапно
К ней тяготение, вскочил вдруг с места
И молвил: «Ешь! Я в жизни не встречал
Такой девицы бледной. Что за черт!
Меня ты злишь рыданьями своими!
Ешь! И прийди в себя! Твой муж – счастливчик!
Когда умру, кто обо мне заплачет?
Очаровательная госпожа,
С тех пор, как я свой первый сделал вздох,
Ни разу я не видывал лилеи,
Тебе подобной. Кабы твоим щечкам
Чуть-чуть добавить краски, ни одна бы
Из дам моих достойна не была
Надеть твой башмачок взамен перчатки.
Послушай, коли мне ты покоришься,
То сделаю, чего еще не делал:
С тобою разделю свое я графство!
И будем мы, как голубь и голубка,
В одном гнезде, и буду я носить
Тебе со всех полей окрестных корм:
Здесь все кругом моей подвластны воле!»
Вот что сказал он. Дюжий копьеносец
Даже застыл с едою за щекой
И посмотрел на графа с изумленьем.
А те, в чьи души вполз во время оно
Коварный змий[117], как червь в листву сухую
Вползает, обращая ее в землю,
Одна другой шипмя шипели в уши
Такое, что нельзя и повторить!
Ах, женщины, точнее, что осталось
От этих добрых, ласковых созданий!
Как им хотелось лучшую унизить
И графу в этом деле пособить!
Как Энид ненавидели они
За то, что та, на них не обращая
Вниманья и не поднимая глаз,
Ответила: «Да будьте ж милосердны!
Он очень плох. Позвольте быть мне с ним».
Она столь тихо это прошептала,
Что граф не все слова ее расслышал,
И потому он, как большой владыка,
Себе позволил быть великодушным,
Приняв ее ответ за благодарность,
И молвил: «Ладно! Ешь и будь довольна.
Теперь тебя считаю я своею».
Сказала кротко Энид: «Как могу я
Довольной быть, покуда мой супруг
Не встанет и не взглянет на меня?»
Верзила-граф тотчас в ответ ей бросил:
«Ну, это говорит в тебе усталость,
Опустошенность и сентиментальность,
И больше ничего…» И вдруг ее
Схватил он, силой усадил за стол
И, подтолкнув к ней блюдо, гаркнул: «Ешь!»
«Нет, нет! – она сказала, рассердившись. —
Я до тех пор не буду есть, пока
Не встанет он и не поест со мною».
«Тогда должна ты выпить, – он ответил,
Наполнил рог вином и подал ей. —
Поверь, и сам я тоже – будь я проклят! —
Когда во гневе или же сраженьем
Разгорячен, не ем, пока не выпью».
«Клянусь Всевышним, – крикнула она, —
Не выпью я, покуда не увижу,
Как господин возлюбленный мой встанет
И сам со мною выпьет. Ну, а если
Не встанет больше он, то на вино
Я больше не взгляну до самой смерти!»
Услышав это, граф залился краской,
Вскочил и принялся ходить по залу,
Кусая губы. Наконец, он к ней
Приблизился и вымолвил: «Девица!
Поскольку ты любезностью моей
Пренебрегаешь, то предупреждаю:
Супруг твой, несомненно, умер. Здесь же —
Для всех мои желания – закон.
Не есть, не пить и плакать по тому,
Кто над твоей красою насмеялся,
Одев тебя в тряпье? Я поражен
Тем, что моей ты прекословишь воле!
Я терпелив, но не перечь мне больше.
Доставь мне удовольствие и сбрось
С себя ты этот нищенский наряд.
Красавица должна ходить в красивом.
Иль ты не видишь этих дам прелестных?
Как веселы они, как к ним подходит
Та фраза, что я только что сказал:
«Красавица должна ходить в красивом!»
Я требую. Иди – переоденься!»
Так граф сказал. И сразу же одна
Из этих дам пред Энид развернула
Великолепный шелковый наряд
Работы иноземной. Он, как море,
Переливался синим и зеленым,
А низ его был спереди усыпан
Сверкающими камушками гуще,
Чем луг – росой жемчужной на рассвете,
Когда за холм цеплявшаяся тучка,
Уплыв куда-то после долгой ночи,
Местечко это уступает дню.
Вот сколько было там камней сверкавших!
Но жестко вымолвила Энид, – жестче,[118]
Чем самые жестокие тираны,
Горящие отмстить за оскорбленье
Смертельное, когда пришел их час.
Сказала Энид:
«В этом бедном платье
Возлюбленный мой господин, впервые
Меня увидев, полюбил, когда
На стол я подавала в отчем замке.
И в этом бедном платье поскакала
С ним ко двору я, где меня к венцу
Украсила, как солнце, королева.
И в этом бедном платье приказал он
Мне быть, когда отправились вчера мы
За славою в поездку роковую,
Достичь в которой славы невозможно.
И в этом бедном платье я останусь
До той поры, пока мой муж не встанет
И мне не скажет, чтоб его сняла я.
Хватает горя мне и без того!
Молю вас, проявите благородство,
Не трогайте меня! Я никого,
Кроме него, не полюблю вовек.
О, будьте, ради Бога, милосердны,
Он очень плох, дозвольте быть мне с ним».
Вновь зашагал жестокий граф по залу,
Покусывая бороду свою,
Потом внезапно к Энид подойдя,
Воскликнул в гневе: «Право, все едино —
Я буду милосердным иль не буду.
Так вот тебе!» И по щеке слегка
Ударил не по-рыцарски ее.
От полной беззащитности своей
Подумала вдруг Энид: «Никогда бы
Он не осмелился меня ударить,
Кабы не знал, что господин мой мертв».
И закричала горько и истошно,
Как дикий зверь кричит, в капкан попавший,
Когда ловца в лесу он замечает.
Услышав крик, Герейнт схватил свой меч,
Лежавший рядом, на его щите
И, резко прыгнув, с маху рубанул
По смуглой шее. И скатилась на пол,
Как шар, рыжебородая башка.
Вот так погиб граф Дурм, сраженный тем,
Кого считал умершим. Все, кто был
В огромном зале – женщины, мужчины, —
Увидев, что умерший встал, вскочили
И с воплями пустились наутек,
Приняв его за призрак. И вдвоем
Они остались, и сказал Герейнт:
«Я, Энид, вел себя с тобою хуже,
Чем этот граф покойный. Я сильней
Тебя обидел. Но за беды те,
Что вместе пережили мы, я стал
Твоим втройне. Теперь скорей умру я,
Чем в верности твоей засомневаюсь.
Не знаешь ты, как я себя корю,
Хоть и слыхал вчера, что ты сказала…
Ты думала, я сплю, а я слыхал —
Слыхал слова, что ты жена плохая…
Клянусь не спрашивать тебя о том,
Что прячется за этими словами.
Тебе я верю вопреки тебе
Самой. И я, поверь, скорей умру,
Чем в верности твоей засомневаюсь».
Так Энид потрясло его признанье,
Что не смогла в ответ она найти
Ни одного приветливого слова,
Сказала лишь: «Беги, они вернутся
И умертвят тебя. Твой конь – у замка,
А мой исчез». – «Тогда ты, Энид, сядешь
За мной». – «Ну что ж, – сказала Энид, – В путь».
Покинув замок, тут же увидали
Они того достойного коня.
А конь, поняв, что больше не слуга он
Разбойника и вскоре вновь сумеет
В бою законном члены поразмять,
От радости заржал и к ним двоим,
Когда они приблизились, нагнулся.
И Энид, также радуясь ему,
Поцеловала белую звезду
На лбу его прекрасном. Тут Герейнт
Вскочил в седло и протянул ей руку.
И, на ногу его свою поставив,
Она вскочила тоже. Обернувшись,
Ее поцеловал он, а она
Руками его крепко обхватила,
И прочь во весь опор они помчались…
С тех пор как в вышине, в саду Эдема,[119]
Близ четырех священных рек впервые
Раскрылись розы, ни один из смертных
Не испытал столь чистого блаженства,
Как Энид, обнимавшая Герейнта
Под самым сердцем в этот страшный час
И знавшая, что он опять – ее.
Был влажным кроткий взор ее, но это
Не слезы были, а туман счастливый,
Как тот, что сохранял Эдем зеленым,
Когда еще не падали дожди.
И все же не настолько затуманен
Был кроткий взор ее, чтоб не увидеть
На тропке пред собою у ворот
В разбойничье жилище – одного
Из рыцарей Артурова двора,
Который так держал свое копье,
Будто напасть собрался на Герейнта.
Тогда она, не в силах позабыть
Того, что с ними было, и боясь
За жизнь Герейнта, ибо потерял он
Немало крови, крикнула с испугом:
«Не убивайте раненого, рыцарь!»
«Да это ж голос Энид!» – тот воскликнул.
Но Энид, увидав, что это Эдирн,
Сын Надда, подалась вперед дрожа,
И снова крикнула: «Не убивай,
Кузен, того, кому обязан жизнью!»
Приблизясь, Эдирн искренне сказал:
«Примите, принц, сердечный мой привет!
Я думал, вы разбойник графа Дурма.